Болеслав Прус - Кукла
Вокульский пожал плечами и, подумав, сказал:
- Надо раз навсегда покончить с этими мелкими торгашами. Прибыли на грош, а претензии непомерные.
- Порвать с нашими купцами? - удивился Жецкий.
- Порвать с евреями, - вполголоса ввернул Лисецкий. - Хозяин прав, что хочет избавиться от них. Иной раз просто совестно давать сдачу, так и несет от денег чесноком.
Вокульский не отвечал. Сев за конторку, он притворился, будто занят счетами, но в действительности ничего не делал, у него не было сил. Он вспомнил свои планы, недавние мечты осчастливить человечество и решил, что нервы его сильно расстроены.
"У меня разыгралось воображение, чувствительность какая-то напала, думал он. - Это плохой знак. Я могу стать посмешищем, разориться..."
Продолжая размышлять, он машинально рассматривал необычную физиономию дамы, выбиравшей несессер. Она была скромно одета, волосы гладко зачесаны назад. Изжелта-бледное лицо выражало глубокую печаль, губы были злобно сжаты, а в опущенных глазах мелькали то гнев, то смирение.
Говорила она тихим, вкрадчивым голосом, но торговалась, как целая сотня скряг. Одно было слишком дорого, другое слишком дешево; тут плюш вылинял, там кожа, того и гляди, облезет, а здесь в углах проступает ржавчина. Лисецкий, рассердившись, отошел от нее, Клейн отдыхал, и только Мрачевский разговаривал с нею, как со знакомой.
В эту минуту двери магазина распахнулись, и на пороге появился еще более оригинальный субъект. Лисецкий потом говорил, что он похож на чахоточного, у которого уже в гробу отросли усы и бакенбарды. Вокульский заметил, что у субъекта нелепо приоткрытый рот, а за темными стеклами пенсне большие глаза, изобличавшие крайнюю степень рассеянности.
Покупатель вошел, продолжая разговор с кем-то оставшимся на улице, затем вдруг выбежал, чтобы попрощаться со своим спутником. Потом снова вошел и снова выбежал, задрав голову кверху, словно для того, чтобы прочесть вывеску; наконец вошел окончательно, однако двери за собою не закрыл. Вдруг он взглянул на даму - и темное пенсне слетело у него с носа.
- Ба... ба... ба... - воскликнул он.
Но дама резко отвернулась от него к несессерам и упала на стул.
К вновь прибывшему подбежал Мрачевский и, двусмысленно осклабясь, спросил:
- Что вам угодно, барон?
- Запонки, понимаете, обыкновенные запонки, золотые или стальные... Только, пожалуйста, чтобы они были в форме жокейской шапочки, ну и... непременно с хлыстом.
Мрачевский раскрыл ящик с запонками.
- Воды... - простонала дама умирающим голосом. Жецкий налил воды из графина и подал ей с сочувственным видом.
- Вам дурно, сударыня... Не позвать ли врача?..
- Мне уже лучше, - отвечала она. Барон разглядывал запонки, вызывающе повернувшись к даме спиной.
- А может быть... вам не кажется, что запонки в форме подковок лучше? спросил он Мрачевского.
- Думаю, что вам, господин барон, пригодятся и те и другие. Спортсмены носят только эмблемы спорта, но любят разнообразие.
- Скажите, - вдруг обратилась дама к Клейну, - зачем подковы людям, у которых нет средств, чтобы держать лошадей?
- Так, пожалуйста, - продолжал барон, - подберите мне еще несколько безделушек в форме подковы...
- Может быть, пепельницу? - подсказал Мрачевский.
- Хорошо, пепельницу.
- Может быть, изящную чернильницу с седлом и жокейкой?
- Пожалуйста, изящную чернильницу с седлом и жокейкой.
- Скажите, - повышая голос, говорила дама, продолжая обращаться к Клейну, - как вам не стыдно выписывать такие дорогие безделушки, когда страна разорена? Как не стыдно покупать скаковых лошадей...
- Милейший, - не менее громко воскликнул барон, обращаясь к Мрачевскому, - заверните все это - запонки, пепельницу и чернильницу - и отошлите ко мне на дом. У вас прекрасный выбор товаров. Благодарствую... Adieu!
И он выбежал из магазина, однако еще раза два возвращался, рассматривая вывеску над дверьми.
После ухода оригинального барона в магазине воцарилось молчание. Жецкий поглядывал на дверь, Клейн на Жецкого, а Лисецкий на Мрачевского, который, стоя за спиной дамы, строил весьма двусмысленные гримасы.
Дама медленно встала со стула и подошла к конторке, за которой сидел Вокульский.
- Могу ли я узнать, - спросила она дрожащим голосом, - сколько вам должен господин, который только что вышел?
- Милостивая государыня, счеты между этим господином и мною, если бы они и существовали, не касались бы никого, кроме нас двоих, - отвечал Вокульский с поклоном.
- Сударь, - продолжала с раздражением дама, - я Кшешовская, а этот господин - мой муж. Его долги интересуют меня, поскольку он завладел моим состоянием, из-за чего я возбудила против него судебное дело...
- Прошу прощения, - прервал ее Вокульский, - но отношения между супругами меня не касаются.
- Ах, вот как... Ну конечно, купцам это выгоднее. Adieu!
И она вышла, хлопнув дверьми.
Через несколько минут после ее ухода в магазин вбежал барон. Он раза два выглянул на улицу, потом приблизился к Вокульскому:
- Прошу покорнейше извинить, - сказал он, стараясь удержать пенсне на носу, - однако в качестве постоянного вашего клиента я позволяю себе спросить совершенно доверительно: что сказала дама, которая только что вышла? Извините, пожалуйста, мою смелость, но совершенно доверительно...
- Она не сказала ничего, что надлежало бы повторять, - ответил Вокульский.
- Видите ли, эта дама - увы! - моя жена... Вы знаете, кто я... Барон Кшешовский... Весьма почтенная женщина, весьма просвещенная, но после смерти нашей дочки нервы ее несколько расстроились, и по временам... Вы понимаете... Так ничего?..
- Ничего...
Барон поклонился и уже в дверях встретился взглядом с Мрачевским, который ему подмигивал.
- Вот как... - произнес барон, пронзительно глядя на Вокульского, и выбежал на улицу.
Мрачевский остолбенел и покраснел до корней волос. Вокульский слегка побледнел, однако спокойно принялся за счета.
- Скажите, Мрачевский, что же это за оригиналы? - спросил Лисецкий.
- А это целая история! - отвечал Мрачевский, искоса поглядывая на хозяина. - Это барон Кшешовский, большой чудак, и его жена, довольно взбалмошная особа. Она даже доводится мне дальней родней, ну, да что ж, вздохнул он, смотрясь в зеркало, - у меня денег нет, ну и пришлось идти по торговой части; у них еще деньги водятся, вот они и могут быть моими покупателями...
- Не работают, а деньги водятся, - сказал Клейн. - Каковы порядки на свете, а?
- Ну, ну... хоть меня-то оставьте в покое с вашими порядками, возразил Мрачевский. - Так вот, барон и баронесса уже год воюют между собой. Он хочет развестись, на что она не соглашается; она хочет устранить его от управления ее имением, на что он не соглашается. Она не позволяет ему держать лошадей, особенно одну скаковую; а он не позволяет ей купить дом Ленцких, где пани Кшешовская проживает и где умерла ее дочь. Оригиналы!.. Наговаривают друг на друга, людям на смех...
Рассказывая все это беспечным тоном, он вертелся по магазину с видом барчука, который заглянул сюда на минутку и сейчас уйдет. Вокульский, сидевший за конторкой, менялся в лице; даже голос Мрачевского был ему невыносим.
"Родня Кшешовским... - думал он. - Получит любовное письмецо от панны Изабеллы... Ах, наглец..."
И, пересилив себя, он снова принялся за счета. В магазин приходили покупатели, выбирали товары, торговались, платили. Но у Вокульского перед глазами мелькали только их тени, - он весь погрузился в работу. И по мере того как росли столбцы цифр и в итоге получались все большие суммы, в его сердце накипал беспредметный гнев. За что?.. На кого?.. Не важно. Главное кто-нибудь должен за все это поплатиться, первый, кто подвернется под руку.
Около семи магазин окончательно опустел, приказчики разговаривали между собой, Вокульский продолжал свои подсчеты. Вдруг он снова услышал несносный голос Мрачевского, который разглагольствовал с наглым высокомерием:
- Полно, Клейн, морочить мне голову! Все социалисты - жулики и прощелыги, они собираются делить чужое добро оттого, что у самих одна пара башмаков на двоих. А носовых платков они и вовсе не признают.
- Вы бы так не говорили, - грустно возразил Клейн, - если б прочитали хоть несколько брошюрок, даже самых маленьких.
- Чушь, - прервал Мрачевский, засовывая руки в карманы. - Стану я читать брошюры, которые призывают к уничтожению семьи, религии и собственности... Нет, сударь мой, таких дураков в Варшаве не сыщешь.
Вокульский закрыл книгу и спрятал ее в стол. В эту минуту в магазин вошли три дамы и спросили перчатки.
Они пробыли с четверть часа. Вокульский сидел в кресле и смотрел в окно; когда дамы вышли, он сказал очень спокойно:
- Пан Мрачевский!
- Что прикажете? - спросил молодой красавчик, подбегая к конторке танцующим шагом.
- С завтрашнего дня можете искать себе другое место, - кратко ответил Вокульский. Мрачевский опешил.
