Зал ожидания. Книга 3. Изгнание - Лион Фейхтвангер
Визенер остается один с новеллой «Волк» в руках. Он неподвижно смотрит на дверь, захлопнувшуюся за Раулем. Леа нет, Рауля нет, портрета нет. Все, что Визенеру осталось от его близких, – это новелла «Волк».
* * *
Шпицци приехал к Визенеру с прощальным визитом. Он надолго уезжал в Берлин.
– Хочу на месте послушать и посмотреть, что там, в сущности, делается, – пояснил он.
«Желает получить по счету», – подумал Визенер; он и сам поступил бы точно так же.
Шпицци сиял, как в свои лучшие времена; но теперь это было странное, мрачное, значительное сияние; лицо его по-прежнему оставалось обезображенным. Как он и предвидел, английские и французские специалисты, к которым он обращался, говорили, что челюсть восстановить, пожалуй, можно, но полной гарантии успеха нет. И Шпицци, все взвесив, страдания и длительность лечения на одной чаше весов и сомнительность успеха – на другой, предпочел пока что остаться при мрачном сиянии. Что там ни говори, а доверие он питал только к этой свинье Вольгемуту.
Шпицци и сегодня приехал с мадам Дидье; в последнее время их очень часто видели вместе. Оживленно болтая, Визенер разглядывал лицо врага. В сущности, оно ужасно. Неужели в глазах женщины это уродство компенсируется пикантным душком а-ля Хорст Вессель, овевающим Шпицци? Вряд ли. Хотя Коринна, как видно, крепко к нему привязалась. Она аппетитна, плутовка, ее вера в мистическое, потустороннее, по-видимому, неподдельна, и это сообщает ей особое очарование. Когда Шпицци уедет, Визенер сможет заполнить досуг свой заманчивым занятием. А то, что именно он отобьет ее у Шпицци, увеличивает прелесть этого занятия. И Визенер тотчас же, пуская в ход свои испытанные приемы, принимается флиртовать с мадам Дидье. Шпицци, конечно, насквозь видит его намерения, но спокойно на все реагирует, больше того, его, по-видимому, даже забавляет, что Визенер из кожи лезет вон.
А некоторое время спустя Шпицци говорит вскользь:
– Кстати, мадам Дидье едет со мной в Берлин.
Визенеру лишь с трудом удается скрыть свое изумление. Он никогда не осмелился бы и подумать о том, чтобы взять с собой в Германию Леа; сам Бегемот вряд ли позволит себе что-либо подобное. А Шпицци ничтоже сумняшеся делает дочь исконного врага подругой своей славы. Он берет ее с собой в свою триумфальную поездку, точно это самая естественная вещь в мире. Ему, мученику, Хорсту Весселю номер два, все дозволено.
Бегемот уехал с портретом Леа, Шпицци, ухмыляясь, тащит с собой в Берлин свою содержанку, а он, Визенер, сидит против оголенной стены, и с весны ему представится полная возможность княжить в доме, покинутом его возлюбленной.
«Вот теперь как раз и самое время», – говорит он себе и еще усерднее ухаживает за Коринной. Шпицци угадывает, что в нем происходит. «Старайся, старайся, mon vieux, все равно останешься в дураках», – мысленно говорит он и едва заметно улыбается; он все еще забывает, что малейшая улыбка превращается у него в гримасу.
– Какого вы мнения о костюме Шпицци, мсье Визенер? – спрашивает Коринна. – Вы не находите, что костюм слишком зимний?
– Для Берлина зимний костюм всегда впору, – отвечает Шпицци, и Визенер поддерживает его.
Шпицци и Коринна начинают прощаться.
– Но галстук все-таки чересчур светлый, – настаивает Коринна.
– Что вы думаете о Шпицци, Лотта? – спросил Визенер по уходе гостей.
– Он изрядно обезображен, – ответила Лотта, – но зато приобрел нимб святого.
О чем бы ни спросить новенькую, в ответ всегда услышишь такие банальности. Когда он однажды спросил Марию, какого она мнения о Шпицци, она ответила: «Он пуст внутри, у него нет стержня». И это был ответ не в бровь, а в глаз, ответ, над которым стоило подумать.
«Пуст внутри» – это можно сказать не только о Шпицци, но и о нем самом, и обо всей «третьей империи».
Хотя у Визенера и было «пусто внутри», с внешней стороны у него все обстояло блестяще. Деньги лились к нему рекой, известность его росла. Он все больше совершенствовал свой метод так писать статьи, чтобы они могли заинтересовать самого искушенного читателя и в то же время были настолько популярны, чтобы даже нацисты их понимали. Он писал для профессора и для кухарки, никого из немецких журналистов столько не цитировали, сколько его. И успех его «Бомарше» рос. С тех пор как нацисты изгнали лучших литераторов из пределов Германии, ни одна написанная там строка не получила распространения за пределами страны. А «Бомарше» Визенера был переведен на несколько языков, и нацисты, гордые тем, что и у них завелся писатель с международным именем, баловали его.
Шпицци оставался пока в Берлине. Его не волновала деятельность Визенера. Вместе с успехом к Шпицци вернулся его старый фатализм. Пусть Визенер на здоровье тешит себя иллюзией, будто он является представителем рейха в Париже. Пусть себе в отсутствие господина фон Герке попользуется властью, которую так любит. У него все основания радоваться нынешнему октябрю месяцу.
Визенер сидел у себя в библиотеке. В доме топили, но ему было холодно. Каждую зиму он решал поставить в библиотеке камин и каждое лето забывал это сделать, а теперь и не стоило: следующей зимой он уже будет на улице Ферм.
Ему невесело нынче в его одинокой квартире. Почему, в сущности, он не поехал к виконту д’Ориаку, у которого сегодня вечером прием? Но там он, конечно, тосковал бы по уединению своей библиотеки. Да, постепенно превращаешься в пресыщенного, угрюмого брюзгу. Чего в молодости жаждешь, тем в старости пресыщен. Пока есть аппетит, жрать нечего, а когда есть что жрать, зубов нет.
Не выпить ли, чтобы согреться? Но тепло от алкоголя – обманчивое тепло. Подозрительный признак,
