Зал ожидания. Книга 3. Изгнание - Лион Фейхтвангер
Через три дня приехал зять Бенедикт Перлес, и Гингольд еще прочнее забыл о совершенных им делах. А очень скоро он полностью забудет, в каких страшных грехах обвинял себя когда-то, разговаривая с господом богом с глазу на глаз. Зимой, в праздник Хануки, праздник в честь нового освящения оскверненного сирийцами храма, он вместе со своими домашними будет восемь дней подряд зажигать сальные свечи, каждый день на одну свечу больше, он вместе со всеми своими домочадцами будет петь гимн благодарности и освобождения. «О ты, оплот моего благоденствия…» Он сделает всем своим детям подарки, как велит обычай, а Гинделе скажет: «Ты, собственно, не того заслужила» – и одарит ее щедрее, чем других. И все, что связано с «Парижскими новостями», его переговоры с агентством Гельгауз и K° и последующие события – все это будет для него словно приснившийся сон.
Во сне все же он еще не раз увидит господина Лейзеганга, и во сне он еще не раз с разбитым сердцем, сознавая свое бессилие, будет говорить в телефонную трубку или в разговоре с богом будет чувствовать себя раздавленным чудовищной тяжестью своей вины. А наяву Гингольд в крайнем случае согласится, что одно время имели место известные недоразумения. Но в итоге он, умно действуя, привел все к благополучному концу, и если «Парижская почта» процветает, то это, в сущности, его заслуга. И он будет жить в полном согласии с самим собой, с богом, с людьми и со своей судьбой.
24
Короли в подштанниках
Среди объектов, которые агент Визенера предлагал ему, оказался и дом на улице Ферм.
Визенер недоумевал. Ему было известно материальное положение Леа; совершенно невероятно, чтоб какие-то обстоятельства вдруг вынудили ее продать дом. Визенеру, пожалуй, было бы даже приятно, если бы Леа почему-либо неожиданно лишилась состояния. Его живое воображение уже рисовало картину, как она обращается к нему за помощью и он великодушно выступает в роли ее спасителя. Но увы, все это мечта, подсказанная желанием. Во-первых, ему вряд ли придется узнать, что Леа попала в затруднительное положение, во-вторых, у нее на этот случай есть немало надежных друзей, таких, например, как Перейро; а в-третьих, и это хуже всего, если она и не нашла бы таких друзей, к нему она все равно ни за что не обратится.
Визенер неподвижно смотрит на оголенную стену. Он продал Леа, он предал ее. Он до боли, всем существом своим тосковал по ней. Если бы ему сейчас предложили выбор – карьера или Леа, – он, не размышляя, ответил бы: Леа.
Почему она продает дом на улице Ферм? Инстинкт самоутверждения подсказывает ему лестные для него мотивы: Леа тоскует по нем. Она не может жить в доме, где все о нем напоминает. А голос рассудка осторожно вносит поправку: Леа не может жить в доме, где все ей опротивело, потому что он ко всему прикасался.
Ему прошлое не опротивело. Он жалеет, что отдал ее портрет. Но Гейдебрег ведь просто вынудил его. Не словами, но так или иначе, а это было вымогательством в подлинном смысле слова.
Интересно, продает ли Леа и меблировку дома? И знаменитые «дегенеративные» картины, которые он дарил ей? Если он понял ее правильно, если она продает дом потому, что ей противно все, что напоминает о нем, тогда она, наверное, продает и мебель, и картины. А он понял ее правильно. Так, вероятно, и есть: она его любит, и в то же время он ей противен. Он и сам к себе питает такие же противоречивые чувства.
Он поручил агенту подробнее осведомить его относительно дома на улице Ферм.
* * *
В почте, полученной Визенером, был тоненький томик под названием «Le loup»[49], изданный солидным издательством; имя автора – Рауль де Шасефьер. По его поручению издательство посылает эту книгу.
Визенер встрепенулся. Он увидел новую возможность перебросить мост от себя к Леа. Молодые авторы честолюбивы. Ему вспомнилось, как он был горд, когда взял в руки свою первую напечатанную книгу. Если он умно поведет дело, он завоюет Рауля, и это будет нитью, которая вновь свяжет его с Леа.
Лотта напомнила, что его ждет срочная работа, но он только раздраженно отмахнулся. Уселся в библиотеке. Открыл книгу. Сидя против оголенной стены, он читал новеллу «Волк», написанную его сыном.
То польщенный, то рассерженный, читал он эту книгу. Вот как, значит, мыслит его мальчик. Но неужели это он, Визенер? Неужели волк – это именно он? Неужели он никогда не мог насытить свой голод, набрасывался на все, что попадалось ему под руку, рвал и глотал свою добычу? К сожалению, Рауль многое нафантазировал, создавая этот образ. Представление, которое составила себе о Визенере Леа, было гораздо ближе к действительности.
Да, появись такая книга раньше, она еще могла бы, возможно, помочь ему. Если бы его раньше натолкнули на эту идею, он, быть может, стал бы подлинным волком, каким Леа хотелось его видеть. А теперь – поздно. Он не развивал в себе волчьих качеств, он излишне цивилизован, у него нет более той силы, которая позволила бы от всей души, со спокойной совестью жрать что попало. Он прожорлив лишь наполовину, моральные устои отбивают у него аппетит, и, сколько бы он ни решал стать злодеем, он все равно не может им сделаться.
Но так или иначе, при всех условиях книга Рауля показывала, что его отношение к отцу, его вежливая холодность была наигранной. Визенер испытывал жгучую потребность объясниться с мальчиком. Было много такого, о чем стоило поговорить, эта книга давала пищу для размышлений. Тонкий знаток литературы, Визенер, разумеется, видел, какое влияние оказал на Рауля «Сонет 66», но видел и следы оригинального дарования. Он надеялся, что литература послужит ему средством вернуть сына.
Он написал Раулю и попросил его приехать. Он долго искал форму для этого письма, он не хотел, чтобы оно получилось излишне сердечным или излишне холодным, иначе письмо насторожит Рауля. Лишь переписав его в третий раз, Визенер наконец удовлетворился.
Рауль с нетерпением ждал ответа от отца.
Чернигу пришлось долго убеждать его подписать договор с издательством и опубликовать книгу. Уже читая корректуру, Рауль все еще мучился сомнением,
