Чалам - Ночью на вокзале: сборник рассказов
Уже с утра стояла невыносимая жара, обычно в это время солнце светило мягким, неярким светом, а сегодня палило немилосердно.
— В сезон дождей и такая жара! Видно, времена Кали настают… — бормотала старуха в соседнем дворе.
В этот день, когда Шантамма вышла из дому за водой с медным кувшином на плече, во дворе навзрыд плакал ее двенадцатилетний деверь. Учитель выгнал его из класса за то, что у мальчика не было английского учебника.
— Да где же я возьму? А он-то плачет! Ну что мне делать, доченька? — пожаловалась Шантамме свекровь.
Мальчик сидел, прислонившись к стене, и рыдал в голос; увидев свояченицу, он застыдился и начал плакать беззвучно. Его бледное личико покраснело и исказилось. В этой безграничной вселенной, в одном из миллиардов миров, на маленькой планете, у стены жалкой хижины глухой, захолустной деревушки, горько плакал красивый, как звездочка, маленький мальчик. Шантамма почувствовала всю глубину этого горя; она поставила на землю кувшин, взяла мальчика за руки и увела его в дом.
Муж Шантаммы стал утешать братишку:
— Да не бойся ты этого учителя! Я ему задам! Если он тебе что-нибудь скажет, уж я его отделаю! Знаешь, какой я сильный? Вот я его и побью, а он тогда горше тебя заплачет. — И муж Шантаммы стал изображать безутешный плач учителя. Шантамма вспомнила, как развеселился мальчик. Соседка Суббалакшми, заглянувшая к ним в дом в это время, одобрительно сказала:
— Вот какой молодчина твой муж, Шанта!
Шантамма радостно и гордо покраснела от этих слов.
Шантамме вспомнилось, как она огорчилась, что не могла напоить кофе мужа, собравшегося в поле: не было молока. Она помнила все до мельчайших подробностей.
В этот день была такая жара, что могли бы расплавиться алмазы. На заднем дворе хрипло каркали вороны. Кошка, которая утром тащила крысу, безмятежно спала. Увидев ее серую полосатую шкурку, Шантамма боязливо отвернулась.
Муж долго не шел обедать. Невестка и свекровь, голодные, сидели в комнате. На дворе сушилось красное сари, и солнечные лучи, проходя сквозь него, освещали темную комнату кровавым светом.
Потом Шантамма задремала. Во сне пылающий солнечный свет превратился в серебристую прохладу лунных лучей, красное сари побелело, его складки сияли, как жемчуг. Из-за белого сари знакомое дорогое лицо, как месяц из-за облачка, радостно улыбнулось Шантамме. «Какой у меня красивый муж!» — сквозь сон подумала Шантамма. Он отодвинул сари и притянул ее к себе: «Шанта, Шанта! Меня назначили министром бенаресского раджи, поедем туда скорее!» Белое сари превратилось в паланкин, они сели в него и понеслись, понеслись… и вдруг опрокинулись…
Шанта проснулась и вскочила; сердце ее стучало быстро и громко.
— Шанта, кошка кувшин с перченой водой[21] опрокинула, — воскликнула свекровь.
— Ничего, — отозвалась Шантамма.
— Что-то они долго с поля не идут… А пора бы обед разогреть, — сказала свекровь.
— Сейчас поставлю, — сказала Шантамма, но продолжала сидеть в каком-то оцепенении, а красное сари во дворе дразнило ее, как язык демоницы. Веки ее слипались, она снова задремала.
В это время послышался шум шагов.
— Шанта, принеси свекру воды ноги помыть, — позвала свекровь.
Во дворе стояло старое ведро с водой, горячей от палящего солнца. Зачерпнув серебряным ковшиком, Шантамма понесла воду свекру.
Свекру было лет пятьдесят. Худой, высокий, с согнутой спиной. Пока он мыл ноги, обедал, а потом устало растянулся на грязной сломанной складной кровати, он ни разу не поглядел ни на жену, ни на сноху, не сказал ни слова. На его лице застыло выражение безнадежности и вины, как будто он, только он был причиной и этой грязи, и этой скудной еды, как будто он был навсегда и безнадежно виноват во всем перед женой и детьми.
Было два часа дня, а муж Шантаммы все не шел. Шантамма встревожилась. В комнате стало темно. Или это у нее в глазах от голода потемнело?
— Дождь начался, Шанта! Дождь! Белье сними! — закричала свекровь.
Шантамма быстро выбежала во двор и схватила в охапку рубашку мужа, свое сари, дхоти свекра. Вещи уже намокли от дождя. Остановившись на пороге, Шантамма посмотрела на небо. Вместо белых облаков по небу стремительно неслись тяжелые, черные тучи. Шантамму охватила дрожь.
— Ветер холодный, Шанта, иди в дом!
Шантамма внесла белье в дом, положила на сундук и села у дверей, напряженно высматривая мужа на потемневшей улице, по которой пронизывающий холодный ветер гнал потоки дождя. Наконец она увидела понурую, шатающуюся фигурку, медленно приближающуюся к дому.
Войдя в комнату, муж Шантаммы выжал мокрую куртку и, сунув руки между колен, съежился в уголке. Невысокий и щуплый, он казался мальчиком, хотя ему было двадцать лет.
Шантамма быстро подала мужу полотенце.
— Как ты промок! Почему не переждал где-нибудь дождь?
— В поле-то в жару тени не найдешь и в дождь укрыться негде, — ответил он, вытирая голову.
— Дай ему скорей переодеться в сухое, Шанта! — вмешалась свекровь.
Шантамма схватила одежду с сундука; она оказалась мокрой. Сквозь незаметную дыру в крыше дождь узкой струйкой лился в комнату. Шантамма стояла растерянно, держа влажное дхоти.
— Давай же, Шанта, — протянул муж руку. — Ох, мокрое совсем, — поежился он, натягивая рубашку и дхоти. Шантамма выжала и повесила снятую одежду.
Было совсем темно. Дождь не прекращался. Холодный ветер врывался в окна и наполнял комнату сыростью. На кровати, низко опустив голову, сидел свекор Шантаммы. Его понурая фигура и изможденное лицо по-прежнему выражали чувство вины и ответственности за этот дождь, этот ветер, этот холод, за промокшего и озябшего сына.
— Хорошо бы огонь развести, Шанта, — промолвила свекровь. — Мальчик согреется.
— Да не надо, — возражает муж Шантаммы; он расстелил в углу циновку и лег.
— Ты же не поел! — всполошилась мать.
Шантамма чувствовала, что мужу не до еды; она видела, что ему плохо, тоскливо. Ей хотелось подойти к нему, успокоить его, укрыть в своих объятиях от беды, если она грозила ему. Хоть бы бог осветил эту сгустившуюся тьму, хоть бы изгнал из этого дома страдание и печаль!
— Я не хочу есть. Знобит меня, — ответил сын.
— Разве ты не голоден?
— Плохо мне что-то.
Шантамма подошла и обняла мужа; тело его было горячим как огонь.
Холодный ветер все усиливался. Лил дождь, вспыхивали молнии. Темнота сгустилась, и тяжесть на сердце стала невыносимой.
Свекор поднялся со складной кровати.
— На кровать лучше ляг, а, сынок? — уговаривали сына отец и мать.
Он наконец согласился. Шантамма укрыла его простыней и села в ногах.
— А ты ела? — слабым голосом спросил муж.
— Не ела она, — отозвалась свекровь.
Шантамма взяла немного риса с простоквашей, но есть не могла, а лишь через силу выпила немного простокваши.
Потом она снова села у кровати, прижав колени к ногам мужа, горячим как огонь.
— Младшенький как из школы доберется, дождь-то все льет и льет… — сказала свекровь.
Было три часа дня. Дождь не прекращался, темнота сгущалась. Зажгли керосиновую лампу.
— Я пойду за доктором и заодно мальчика из школы приведу, — сказал отец.
— Не надо доктора, и так пройдет, — отозвался сын.
«Хорошо бы врача», — подумала Шантамма. Ей вдруг вспомнилась смерть матери. Акушерка с черной как смоль кожей, пронзительные вопли матери, вдруг наступившее после этих криков страшное молчание, а потом рыдания, донесшиеся из дома… Худое мертвое лицо матери, трупик ребенка рядом…
Шантамма захлебнулась рыданиями и судорожно обхватила ноги мужа. «Надо доктора, надо доктора!» — взмолилась она в душе, обращаясь то ли к свекру, то ли к богу. Но тут же она припала в мыслях к ногам бога, повторяя: «Умрет ли он или будет жить — твоя воля» и испытывая высшую радость от своего безграничного смирения.
И бог как будто бы внял ее мольбе: сквозь шум дождя она услышала, как возле дома остановилась джатка. Из джатки вышел молодой человек в черных туфлях, белых брюках, цветном пиджаке, промокший насквозь, — муж сестры Шантаммы, врач.
Он нес в руках кожаный чемоданчик и сумку с лекарствами.
Шантамма вздохнула с невыразимым облегчением, посылая богу тысячу благодарностей.
Все в доме пришло в движение; всем казалось, будто солнце взошло. Даже муж Шантаммы сел и заулыбался.
— Входи! Входи! Что ж ты не написал, что приедешь?
Оказалось, что он ехал в город по делам и по пути у автобуса отказал мотор.
— И надо же, я оказался как раз у вашей деревни!
Ему подали стул, полотенце, задавали множество вопросов.
Он раскрыл чемодан и переоделся в сухое. Начали готовить ужин; тем временем врач тщательно осмотрел и выслушал своего баву[22], поставил ему градусник. Температура была сто три с половиной градуса[23].
