Уильям Теккерей - Кэтрин
Когда чувства миссис Хэйс несколько поуспокоились, старушка ласково оглядела всю воровскую шайку, ее окружавшую. Ей в самом деле казалось, что эти люди облагодетельствовали ее тем, что выманили у нее двадцать гиней, грозили смертью ее сыну, а теперь согласны отпустить его на волю.
- Кто этот смешной старичок? - спросила она; и, узнав, что это капитан Вуд, церемонно присела перед ним и почтительно произнесла: - Ваша покорная слуга, сэр! - на что мистер Брок соблаговолил ответить улыбкой и поклоном.
- А кто эта красивая молодая дама? - продолжала миссис Хэйс свои расспросы.
- Это... мм... кха-кха... это миссис Джон Хэйс, матушка. Прошу любить и жаловать. - И мистер Хэйс подвел свою молодую жену под материнское благословение.
Неожиданная новость отнюдь не обрадовала старушку, и она довольно кисло ответила на поцелуй миссис Кэтрин. Однако делать было нечего; на радостях ей даже трудно было по-настоящему осердиться на вновь обретенного сына. Поэтому она лишь слегка пожурила его; а затем, обратись к младшей миссис Хэйс, сказала, что хоть она никогда не одобряла увлечения Джона и считает этот брак неравным, но, раз уж беда случилась, приходится смириться; а потому она готова принять невестку в дом и обласкать, как родную.
- А нет ли еще денег в этом самом доме? - шепнул мистер Циклоп мистеру Колпаку: оба они вместе с хозяйкой стояли в дверях и забавлялись чувствительной сценой, разыгрывавшейся у них на глазах.
- И глуп же этот ирландский увалень, что не попытался выжать из нее больше, - сказала хозяйка, - впрочем, чего и ждать от безмозглого паписта. Уж будь жив мой муженек (сей достойный джентльмен окончил свою жизнь на виселице), он бы на таких грошах не помирился.
- А почему бы нам не давнуть еще раз? - предложил мистер Колпак. - Что нам мешает? Теперь ведь у нас в руках не только жеребок, но и старая кобыла - хо-хо! За двоих-то можно, пожалуй, и всю сотню стребовать.
Разговор этот велся sotto voce; {Вполголоса (итал.).} возможно, мистер Брок и не подозревал о коварном умысле трех друзей. Кампанию открыла хозяйка.
- Прикажете подать вам пуншу или еще чего-нибудь, сударыня? - спросила она. - Надо выпить, раз уж очутились в трактире.
- Само собой, - откликнулся прапорщик.
- Непременно, - поддержали хором остальные.
Но миссис Хэйс сказала, что хочет поскорей вернуться домой и, вынув крону, попросила хозяйку поднести джентльменам после ее отъезда.
- Прощайте, капитан, - обратилась она к мистеру Макшейну.
- Адью! - воскликнул тот. - Желаю долго здравствовать, любезнейшая. Вы меня выручили из скверной передряги там, у судьи; и не будь я прапорщик Макшейн, если я это когда-нибудь забуду.
После чего Хэйс и обе дамы направились было к двери, но хозяйка загородила им выход, а мистер Циклоп сказал:
- Э, нет, мои красавицы, вы от нас так дешево не делаетесь; что двадцать гиней, - это пустяки; нам надобно больше.
Мистер Хэйс попятился и, кляня свою судьбу, не мог удержаться от слез; женщины завопили; мистер Брок лукаво усмехнулся, словно предвидел такой оборот дела и одобрял его; но прапорщику Макшейну это не понравилось.
- Майор! - сказал он, вцепившись Броку в рукав.
- Прапорщик! - отозвался мистер Брок, улыбаясь.
- Мы, кажется, люди чести, майор, так или нет?
- Само собой, - смеясь, отвечал Брок любимым выражением Макшейна.
- Так вот, люди чести должны быть верны своему слову; и если ты, одноглазая скотина, сию же минуту не дашь пройти этим дамам и этому слабодушному молодому человеку, который так горько плачет, - ты будешь иметь дело с майором и со мной. - Сказав это, он вытащил свою длинную шпагу и сделал выпад в сторону мистера Циклопа, но тот увернулся и вместе со своим товарищем отошел от двери. Только хозяйка осталась на посту и, кляня на чем свет стоит и прапорщика, и англичан, струсивших перед ирландским увальнем, объявила, что не сдвинется с места и будет стоять тут, пока жива.
- Так пусть же пеняет на себя! - вскричал прапорщик и взмахнул шпагой так, что она прошла чуть не под самым подбородком у разъяренной бабы. Та взвизгнула, упала на колени и наконец отворила дверь.
Мистер Макшейн подал старушке руку и весьма церемонно свел ее с лестницы, предшествуя новобрачной чете; у ворот он дружески распрощался со всем семейством, твердо пообещав навестить его в будущем.
- Восемнадцать миль не так далеко, - сказал он, - успеете дойти засветло.
- Дойти? - вскричал мистер Хэйс. - Зачем же нам идти пешком, у нас ведь есть мой Серый, и мы можем ехать на нем по очереди.
- Сударыня! - внушительно произнес Макшейн, возвысив голос. - Верность слову - прежде всего! Не вы ли в присутствии судьи клятвенно подтвердили, что сами дали мне эту лошадь, - так что ж, вы хотите теперь снова отнять ее? Позвольте вам заметить, сударыня, что особе ваших лет и вашего достоинства не к лицу столь некрасивые поступки, и я, прапорщик Тимоти Макшейн, не намерен их допускать.
Он отвесил поклон, взмахнул шляпой и удалился горделивой поступью; а миссис Кэтрин Хэйс с мужем и свекровью припустились к дому пешком.
ГЛАВА VII,
охватывающая период в семь лет
Вырвав, сверх всякого ожидания, значительную часть своих денег из цепких лап Брока, граф Густав Адольф фон Гальгенштейн, этот бесподобный молодой человек, разумеется, не помнил себя от радости; и частенько потом говаривал не без лукавства, что судьба едва ли могла распорядиться более благоприятным для него образом, и он ей за это горячо благодарен; в самом деле, ведь не укради мистер Брок эти деньги, его сиятельству пришлось бы выложить их в уплату своего карточного долга уорикширскому сквайру. А так он мог сослаться на свое бедственное положение, что и не преминул сделать, и уорикширский победитель остался ни с чем, если не считать весьма неразборчивого автографа Густава Адольфа, коим последний признавал себя его должником.
Признание это было вполне чистосердечным; однако признавать долги и платить их - не совсем одно и то же, в чем читатель, без сомнения, не раз имел случай убедиться; и мы можем заверить его, что до дня своей кончины уорикширский сквайр так и не увидел ни одного шиллинга, четвертака, луидора, дублона, мараведи, тумана или рупии из той суммы, которая была ему проиграна monsieur де Гальгенштейном.
Названный молодой дворянин, как о том упомянул мистер Брок в рассказе о собственных приключениях, приведенном нами в одной из предшествующих глав, некоторое время находился в Шрусберийском узилище, куда был заточен за некоторые другие долги; но сумел освободиться с помощью справедливого и благодетельного закона, изданного для спасения несостоятельных должников; а неделю спустя ему посчастливилось встретить, уличить и обратить в бегство капитана Вуда, он же Брок, и таким образом вернуть остаток своих денег. После чего граф с примерной скромностью предпочел временно покинуть Англию; и мы не вправе утверждать, что долги поставщикам были им уплачены в отличие от так называемых долгов чести.
Разрешив таким образом вопрос о долгах, доблестный граф обратился к влиятельным друзьям, которые помогли ему получить пост за границей, и несколько лет безвыездно прожил в Голландии. Здесь он познакомился с очаровательной госпожой Сильверкооп, вдовой некоего лейденца; и хотя дама эта уже вышла из возраста, когда женщине свойственно зажигать сердца нежной страстью, - ей было за шестьдесят, - и не обладала, подобно своей современнице, француженке Нинон де Ланкло, прелестями, перед которыми бессильно время (ибо миссис Сильверкоои лицом была красна, как вареный рак, а осанкой напоминала гиппопотама); и ее нравственные качества не возмещали ее физических недостатков (ибо она была вульгарна, ревнива, зла, да притом еще пьяница и скряга), - тем не менее monsieur де Гальгенштейн сразу же пленился ею; из чего читатель, верно, заключит (ах, пострел, знает ведь людскую природу!), что почтенная вдова была богата.
Так оно и было; и граф Густав, пренебрегши разницею между своими двадцатью поколениями предков и ее двадцатью тысячами фунтов, повел отчаянную атаку на вдову и в конце концов заставил ее сдаться - как бывает с любой женщиной, если только мужчина достаточно настойчив; я в этом глубоко убежден по собственному опыту.
Дело завершилось свадьбой; и любопытно было видеть, как этот изверг и домашний тиран, каким он себя выказывал в жизни с миссис Кэт, мало-помалу оказался в полном подчинении у своей необъятной графини, которая помыкала им, точно слугой, начисто лишила его собственной воли и требовала точнейшего отчета в каждом шиллинге, который он от нее получал.
Что помогло ему, жалкому рабу госпожи Сильверкооп, в свое время забрать такую власть над миссис Кэт? Думается мне, в схватках этого рода решает дело первый удар; а графиня нанесла его ровно через неделю после свадьбы и тем утвердила за собой главенство в семейной жизни, которое граф уже никогда не пытался оспаривать.
