Уильям Фолкнер - Когда я умирала

-- Что ты собрался делать? -- спрашиваю.

Он не отвечает. Вышел Дарл. Джул ему:

-- Пойдем.

-- Чего ты придумал? -- Дарл спрашивает.

-- Повозку выкатим, -- Джул ему через плечо.

-- Не будь дураком, -- я говорю. -- Разве я тебе что сказал? Ты же не виноват.

И Дарл за ним не торопится; а Джулу хоть кол на голове теши.

-- Заткнись, черт бы тебя взял, -- он говорит.

-- Ей ведь надо где-то лежать, -- говорит Дарл. -- Папа воротится, тогда и заберем.

-- Не будешь помогать? -- Джул говорит, и глаза белые, прямо светятся, а лицо дрожит, словно у него малярия.

-- Нет, -- Дарл говорит. -- Не буду. Подождем, когда папа воротится.

Я стоял в дверях и смотрел, как он толкает и тянет повозку. Она стояла на скате, и раз мне показалось, что он вышибет заднюю стену сарая. Потом к обеду позвонили. Я его позвал, но он не оглянулся.

-- Пошли обедать, -- я сказал. -- Мальчика позови.

Но он не ответил, и я пошел обедать. Дочка Анса отправилась за мальчишкой, но вернулась без него. За обедом мы услышали его крик: он опять выгонял грифа.

-- Это безобразие, -- сказала Лула, -- безобразие.

-- А что он может сделать? -- говорю. -- Со Снопсом за полчаса дело не сладишь. До вечера будут сидеть в теньке, торговаться.

-- Сделать? -- она говорит. -- Сделать? Он и так уже много чего наделал.

-- Наделал, верно. В том беда, что, когда он кончит, наши дела начнутся. Никакой упряжки он ни у кого не купит, тем паче у Снопса, -- надо оставить заклад, а что у него годится для заклада, он еще сам не знает. -- Так что вернулся я на поле, поглядел на своих мулов и вроде как распрощался с ними на время. А вечером, когда пришел, -- солнце-то весь день сарай грело, -- не сказать, что пожалел об этом.

Все они сидели на веранде, и, только я туда взошел, он едет. Вид какой-то чудной: и побитый -- хуже, чем всегда, -- и вроде гордый. Словно сделал что-то из ряда вон и не знает, как остальные отнесутся.

-- Есть у меня мулы, -- говорит.

-- У Снопса купил мулов? -- спрашиваю.

-- Что ж тут, кроме Снопса, и купить не у кого?

-- Ну почему? - говорю.

Он смотрит на Джула таким же чудным взглядом, а Джул спустился с веранды и пошел к коню. Посмотреть, что Анс с ним сделал, я думаю.

-- Джул, -- говорит Анс. Джул оглянулся. -- Поди сюда. -- Джул вернулся на несколько шагов и встал.

-- Чего тебе?

-- Так ты у Снопса мулов взял, -- я говорю. -- Верно, к вечеру их пришлет? Раз вам ехать через Моттсон, завтра пораньше захотите отправиться?

Тут он перестал так смотреть. Вид опять сделался затурканный, как всегда, и ртом опять зашлепал.

-- Делаю, что могу, -- он говорит. Никому на всем белом свете не досталось столько издевательств и трудностей, сколько мне.

-- Снопса объехавши, человек должен веселей глядеть, -- я говорю. -- Что ты дал ему, Анс?

Он в сторону смотрит.

-- Я ему дал в залог культиватор и сеялку.

-- Да за них и сорок долларов не выложат. Далеко ли ты уедешь на сорокадолларовых?

Теперь все смотрели на него, тихо и внимательно. Джул никак не мог дойти до коня: остановился и ждал на полдороге.

-- Еще кое-что дал, -- сказал Анс. Он снова начал шлепать ртом и стоял так, словно ждал, что кто-то его сейчас ударит, а сам заранее решил не отвечать.

-- Что еще? -- Дарл спросил.

-- Черт с ним, -- я говорю. -- Возьми моих мулов. Потом приведешь. Я как-нибудь обойдусь.

-- Так вот чего ты рылся ночью у Кеша в одежке, -- говорит Дарл. Говорит так, словно из газеты читает. Словно ему плевать, в чем там дело. Теперь и Джул подошел: стоит и смотрит на Анса своими мраморными глазами. -- На эти деньги Кеш хотел купить у Сюратта говорящую машину, -- объясняет Дарл.

Анс стоит и шлепает ртом. Джул на него сморит. Не моргнул ни разу.

-- Ну, пускай еще восемь долларов, -- говорит Дарл таким голосом, как будто только слушает, а самому ему наплевать. -- На мулов все равно не хватит.

Анс глянул на Джула -- не глянул, а глазом повел, а потом опять отвернулся.

-- Видит Бог, нет на свете человека... -- говорит. А они все молчат. Только смотрят на него, ждут, а он им в ноги смотрит и выше колен свой взгляд не поднимает. -- И лошадь.

-- Какую лошадь? -- спрашивает Джул.

Анс стоит, и ничего. Черт возьми, если не можешь управиться с сыновьями, тогда гони их из дому, хоть взрослые, хоть какие. А выгнать не можешь -- сам уходи. Я бы ушел, ей-богу.

-- Ты что, коня моего хотел выменять? -- говорит Джул.

Анс стоит, руки свесил.

-- Пятнадцать лет у меня ни одного зуба во рту, -- говорит. -- Бог свидетель. Он знает: пятнадцать лет я не ел по-людски; Он сотворил хлеб, чтобы человек ел и поддерживал силу, а я, о семье заботясь, по крохе, по десять центов откладывал на зубы, что бы есть пищу, Богом человеку предназначенную. Я отдал эти деньги. Я думал, если я могу обойтись без еды, мои сыновья могут обойтись без катания. Видит Бог, думал.

Джул стоит, подбоченясь, и смотрит на Анса. Потом отвернулся. Он смотрит на поле, и лицо у него каменное, как будто кто-то другой говорит о чьем-то коне, а он даже не слушает. Потом он сплюнул, сказал: "Черт", повернулся, пошел к воротам, отвязал коня и повел дальше. Вскочил на ходу, так что, когда опустился в седло, они уже мчались во весь опор, словно за ними гналась полиция. Так и скрылись из виду: пятнистым тайфуном.

-- Ладно, -- я говорю. -- Возьми моих мулов. -- Но он не захотел. И остаться они не захотели, а мальчишка весь день гонял грифов на солнцепеке и почти уже рехнулся, как остальные. -- Кеша хотя бы оставь, -- я сказал.

Но и этого не захотели. Постелили на гроб одеяло, положили Кеша, поставили рядом его инструменты, а потом мы впрягли моих мулов и оттащили повозку на милю по дороге.

-- Если отсюда будем мешать, -- говорит Анс, -- ты скажи нам.

-- Конечно, -- говорю. -- Постоит здесь. Ничего с ним не будет. А теперь пошли домой ужинать.

-- Благодарствую, -- говорит Анс. -- У нас кое-что есть в корзинке. Мы обойдемся.

-- А откуда вы взяли?

-- Из дому привезли.

-- Там уж все задохлось, -- я говорю. -- Пошли хоть горячего поедим.

Но они не пошли.

-- Обойдемся как-нибудь, -- сказал Анс.

Тогда я пошел домой, поел, потом отнес им корзинку и снова стал уговаривать, чтобы вернулись в дом.

-- Благодарствую, -- он сказал. -- Обойдемся как-нибудь. -- И я ушел, а они сидели на корточках вокруг костерка и ждали -- бог знает чего.

Пришел домой и все думаю о том, как они там сидят и как их парень умчался на коне. Больше они его не увидят. И будь я неладен, если упрекну его. Не за то, что не хотел с конем расстаться, а за то, что развязался с таким дураком, как Анс.

Так я думал тогда. Но это такая чертова порода, люди вроде Анса, что ты им почему-то начинаешь помогать, хотя знаешь, что будешь проклинать себя через минуту. И вот наутро, через час после завтрака, приезжает Юстас Грим, работник Снопса, с ним пара мулов, спрашивает Анса.

-- Я думал, они с Ансом не сторговались, -- я сказал.

-- Ну да, -- говорит Юстас. -- Да спорили-то за лошадь только. Я говорю мистеру Снопсу: не уступил бы он свою упряжку за пятьдесят долларов, если бы его дядя Флем оставил тех техасских лошадок у себя, и Ансу не на что было бы...

-- За лошадь? -- спрашиваю. -- Сынок Анса удрал вечером с этой лошадью и сейчас уж, верно, на полпути к Техасу. И Анс, значит...

-- Я не знаю, кто ее привел, -- говорит Юстас. -- Я их не видел. С утра сегодня пошел кормить, вижу, лошадь в сарае -- сказал мистеру Снопсу, а он велел отвести сюда мулов.

-- Да, больше они его не увидят, это точно. На Рождество, может, получат от него открытку из Техаса. Если б не Джул, так я бы то же самое сделал; я сам у него вроде должник. Ну прямо заколдовывает этот Анс человека. Ну и фрукт, черт возьми.

ВАРДАМАН

Теперь их семь, черными кружками.

Я говорю:

-- Смотри, Дарл. Видишь?

Он сморит вверх. Видим, ходят в вышине черными кружками, не шевелятся. Говорю:

-- Вчера их было всего четыре.

На сарае было больше четырех.

-- Если опять захочет сесть на повозку, знаешь, что я сделаю?

-- Что ты сделаешь? -- спрашивает Дарл.

-- Не дам на нее сесть. И на Кеша сесть не дам.

Кеш хворает. Он хворает на гробе. А моя мама -- рыба.

-- В Моттсоне, -- папа говорит, надо будет купить лекарство. Придется покупать.

-- Как ты себя чувствуешь, Кеш? -- спрашивает Дарл.

-- Да не беспокоит нисколько, -- говорит Кеш.

-- Подложить под нее повыше? -- спрашивает Дарл.

Кеш сломал ногу. Он два раза ломал ногу. Он лежит на гробе, у него под головой свернуто одеяло, а под коленом деревяшка.

-- Эх, надо было оставить его у Армстида, -- говорит папа.

Я ногу не сломал, и папа не сломал, и Дарл не сломал, а Кеш говорит: "Да только на ухабах. Вроде так трутся маленько на ухабах. Не беспокоит нисколько". Джул уехал. {Один раз мы ужинали, а они с конем уехали}.

-- Да ведь она бы не захотела, чтоб мы одалживались, -- говорит папа. -Ей-богу, не знаю, какой еще человек сделал бы больше. {Это потому, что мама Джула -- лошадь, Дарл?} -- спросил я.

-- Может, мне еще подтянуть веревку? -- говорит Дарл.