Николай Омельченко - Серая мышь
14
В нашем доме появился новый жилец — котенок. Как он попал к нам, неизвестно: то ли кто-то подкинул, то ли сам приблудился. Скорее всего, последнее, потому что, если бы подкинули, то хотя бы напоследок накормили, а он настолько худой и слабый, что его голос едва слышен, ослабел, видать, от голода. Джулия для порядка обошла всю улицу, выспрашивала, не потерялся ли у кого черный котенок. Тем временем котенком занялась Юнь, взяла на руки и ни за что не хотела отпускать, отдала его только для того, чтобы покормили. Котенок жадно лизал молоко; вернулась Джулия, хозяина так и не нашлось, тогда мы повздыхали и решили оставить его у себя, — Фил и Дан — коты, а это кошечка. Больше всех новому жильцу обрадовалась Жунь Юнь. Но я знал наперед, что все заботы лягут на меня: носить кошечку к ветеринару, а ее анализы — в лабораторию, и, конечно, обязательно стерилизовать ее. По этому поводу в доме возникла целая дискуссия: как быть, везти котенка на стерилизацию к хирургу, который жил от нас довольно далеко, или пригласить его к себе. Женщины не хотели, чтобы эта жестокая операция совершалась дома, а мне было жаль времени, которого у меня остается не так уж много — лучше уж я переплачу за вызов, но всю операцию проделаем у меня в кабинете, мои домочадцы и писка не услышат.
Споры прервала Да-нян; кстати, она же их и начала: вернувшись из фирмы, бросила несколько слов о судьбе котенка, забежала в ванную, поплескалась там и, когда вышла оттуда в небесно-бирюзовом китайском халатике, нежно касавшемся пола, вдруг вынула из сумки маленького, толстопузенького, круглоголового робота и тут же стала демонстрировать его способности. О котенке все сразу забыли. Робот — игрушка презабавная, ее выпустила японская фирма «Томи Когйо», где работает Да- нян. Два года назад фирма открыла в Торонто свой филиал. «Томи» — это модерные игрушки для современных детей. Они выполняют разные задания, как роботы, однако обладают самой высокой прочностью, и ребенок может играть ими, не боясь, что испортит. Сегодняшние дети, особенно мальчики, я знаю это по своему Тарасу, мечтают об электронных аппаратах, магнитофонах и прочей современной технике. Ею интересуются и женщины, пример тому — Да-нян; она хочет, чтобы электроникой увлеклась и Юнь. По мнению Да-нян, только серьезные специальности, которые до недавнего времени монополизировались исключительно мужчинами, могут освободить женщину от домашнего рабства.
— Девочка моя, — гладя Жунь Юнь по черненькой головке, говорит Да-нян, — спроси у этого робота, как его зовут. — Она ставит игрушку на ковер и выжидающе смотрит на дочь.
— Как тебя зовут, малыш? — спрашивает Юнь.
— Омнибот, — басом отвечает робот.
Да-нян что-то шепчет дочери на ухо, и та громко обращается к Омниботу.
— Омнибот, принеси мне, пожалуйста, коробку, в которую ты был упакован.
Робот неуклюже поворачивается, находит коробку, поднимает ее и несет под восторженный визг Юни. Правда, он вручает коробку не ей, а мне, но эффект от этого не меньший; я передаю коробку внучке, забираю из нее лишь рекламную бумажку, читаю; в ней сказано, что фирма «Томи-Канада» выпускает игрушки, которые осчастливливают технически мыслящих детей.
Омнибот продолжал демонстрировать свое умение; заливалась смехом и восторженно хлопала в ладоши Юнь, радовались, глядя на нее, Тарас, Джулия и Да-нян. Так мы забыли на некоторое время о бедном котенке. Я поднялся к себе в кабинет просмотреть свои записи, вспомнить, что было дальше после того, как немцы забрали у меня из школы прямо с уроков двадцать шестнадцатилетних детей и увезли их на работы в Германию. От воспоминаний о прошлом стало давить сердце, и я, едва переступив порог кабинета, проглотил успокоительную таблетку. Затем плотно закрыл дверь, чтобы не было слышно, как кричит от счастья Юнь, и уселся за стол.
…После того налета немцев дети перестали ходить в школу; родители не пускали даже младших — прошел слух, будто бы будут хватать всех подряд, если не вывозить на работы в Германию, то отправлять в госпитали — брать у детей кровь для немецких раненых. Я поехал в область узнать у начальства, что делать дальше, как поступить в подобном случае. Инспектором школ теперь был мой бывший учитель гимназии, человек высокого национального сознания и гражданского достоинства. Мы любили его, но это не мешало нам бедокурить на его уроках, так как он был слишком добрым человеком.
— Что делать? — спросил я, рассказав ему о случившемся. — Может, обратиться к немецкой администрации? Там ведь есть культурные люди, это одно из положительных качеств немцев. Они-то должны понять, что без образования не может быть культурной нации.
Розовощекое лицо моего бывшего учителя вдруг стало белым; он приподнялся из-за стола, оглянулся на дверь, на окна и, сжав свои полненькие, точно из теста, круглые кулачки, выкрикнул, давясь от злобы:
— Это они-то культурные? Культурные люди прежде всего уважают культуру других народов. А эти попирают ее, на каждом шагу стараются унизить и оскорбить! Да не хотят они, чтобы мы были образованными. Себя считают расой господ, а нас расой рабов. Зачем рабам образование! Достаточно, если они умеют расписаться за похлебку, какой они будут платить нам за работу, и подписать вынесенное обвинение — за что и сколько плетей тебе положено. Не видать нам больше Украины! Она станет немецкой колонией, а нас, украинцев — в рабы или в Сибирь. Я слыхал, что вообще… — Мой бывший учитель запнулся то ли от волнения, то ли не решался произнести при своем бывшем ученике этих слов, наконец выдавил из себя:…они хотят кастрировать всех славян. Ненавистны немцам восточнославянские племена, испокон веков ненавистны. — Инспектор откинулся на стул, отдышался, открыл ящик стола, достал из него какую-то брошюру в коричневой обложке и резко раскрыл ее. — Вот послушай, что пишет один из самых ярых сторонников расовой теории о так званом «неполноценном человеке», к категории которых он относит все «неарийские» народы. «Недочеловек, на первый взгляд, полностью биологически идентичен человеку, созданному природой, с руками, глазами, ртом, со своеобразным мозгом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекообразными чертами лица, которое в духовном отношении стоит намного ниже животного».
Инспектор закрыл брошюру, бросил ее в ящик стола и вынул пухленький блокнот.
— А вот его же слова, но уже рассуждения о конкретных действиях на захваченных территориях. Слушайте внимательно, тут, кстати, и о культуре: «Живут другие народы в достатке или подыхают от голода, — это интересует меня лишь в той мере, в какой мы чувствуем потребность в рабах для поддержания нашей культуры».
Позже я читал еще более ужасные циничные высказывания нацистских идеологов; многое из практики геноцида я повидал своими глазами, перенес на собственной шкуре. Но в те дни еще не хотелось верить, что в лице Гитлера и немецкой армии мы теряем союзника, думалось, что проявления к нам недостойных союзничества действий — лишь произвол отдельных недальновидных немецких чиновников, что недоразумения между нами, оуновцами, и немецким «новым порядком»— временны и вызваны они трудной войной: лес рубят — щепки летят. Но было оно, конечно, далеко не так.
С этими невеселыми мыслями я возвращался домой, думая, что все образуется, что худшее позади; однако оно только начиналось.
Я вернулся в пустую замолкшую школу, где остались только Галя, Денис Лопата и Чепиль. Виктор уже на следующий день покинул нас, все же пристал в приемы к какой-то вдове, где было тепло и сытно. Надо было и нам подумать, как жить дальше, — запасов мы с Галей, а тем более Денис, никаких не имели, существовали на школьную зарплату, Нам ее вполне хватало. А теперь мы ее лишились. Обменяли кое-какие тряпки на продукты, съели их и стали искать в доме, что можно еще обменять. В углу сарая наткнулись на мешок с сапожными инструментами, кто-то там их оставил, может, бывший хозяин, подобно Льву Толстому, пытался тачать сапоги. В тот момент мы не очень об этом раздумывали.
— Неси и обменяй, — сказал я Чепилю.
Тот залился радостным смехом:
— Да это же на сегодняшний день целое богатство! Никому его отдавать не следует; мы откроем сапожную мастерскую! Ведь в селе нет стоящего сапожника, каждый сам себе чинит.
Здорово выручил нас тогда этот умелец. Он стал мастером, его вдовица собирала заказы. Мы с Денисом Ме- фодиевичем тоже освоили сапожное дело, скупали кожи, чинили и шили сандалии для девчат. Галя была казначеем. Работала наша артель так дружно (заказов хватало), будто мы только то и делали всю жизнь, что шили и чинили обувь. Помогала мне моя новая работа и в деле, которое стало главным в моей жизни, — националистической пропаганде. Теперь я часто встречался с жителями окрестных сел. Они приходили ко мне, нередко и я шел к ним в хаты; собирал людей и в клубах. Как правило, происходило это вечером, так было безопаснее; немцы не большие охотники проводить свои операции вечерами. Но все равно мы выставляли посты — для надежности. В таких случаях в клуб шли охотнее, привлекало то, что обстановка выглядела конспиративной. Жизнь стала содержательнее. Как сказано в святом писании, жили мы не хлебом единым.
