Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
- Интересные дела вы вытворяете, - рычал в телефон штурмовик Нойман. Как вы можете давать такую справку еврею? Если я это перешлю в Растенбург, вам не поздоровится. Я уж лучше швырну ваши каракули в мусорную корзину. Его лавку мы закрываем, а на тележке, если хочет, пусть разъезжает. Баста!
Двадцатого сентября 1941 года магазин "Самуэль Матерн - текстильные товары и материалы" официальным распоряжением был закрыт. Наличные товары остались на полках. Самуэль сделал подробную инвентаризацию и сдал копию списка в ратушу. Когда-нибудь все опять пойдет по-старому. Толстый, лысый, пыхтящий Самуэль Матерн опять понадобится дренгфуртцам. В этот он был твердо уверен. Самуэль собственноручно опустил подъемную дверь и закрыл ее на ключ. В витрине он повесил вывеску: "Ввиду особых обстоятельств мой магазин временно закрывается". Нойман выразил недовольство по поводу слова "временно", и Самуэль без возражений вычеркнул его красными чернилами.
На этом для Ноймана дело Самуэля Матерна было закрыто. Правда, Самуэлю разрешили все же ездить со своей тележкой по деревням. В дальнейшем Нойман решил привлекать его время от времени к общественным работам: сгребать снег зимой, копать дренажные канавы на пригородных лугах летом.
Между тем дело уже перешло в другие руки. Нойман не без гордости сообщил о закрытии еврейского магазина в Растенбург. Там очень удивились, что в таком насквозь немецком районе вообще оказались евреи. Не оповещая дренгфуртцев, растенбуржцы решили дело сами. Туманным осенним утром в темноте из Растенбурга прикатили в легковой машине три человека в штатском. Самуэль, который обычно спал долго, на этот раз в виде исключения рано был на ногах. Этим он лишил троицу удовольствия застать толстого лысого еврея в ночной рубашке. Самуэль давал корм своей лошадке, когда они явились и пригласили его проехать с ними в Растенбург. "Мы слышали о вашем случае и хотим посмотреть, можно ли здесь что-то сделать. Для этого мы должны забрать вас с собой и все занести в протокол".
Для Самуэля на горизонте засиял яркий проблеск надежды. Он заторопился собирать вещи, даже не стал терять время, чтобы выпить приготовленную экономкой Мари чашку кофе.
Экономка Мари пусть тоже поедет, предложили трое. Мари не хотела, но Самуэль стал ее уговаривать. Он надеялся, что если она, арийка, скажет о нем что-то хорошее, что будет записано в протокол, то ему это поможет. Ладно, Мари поедет. Но прежде чем она дала свое согласие, она потребовала от незнакомцев расписание обратных поездов узкоколейки, потому что ей надо вовремя быть дома, чтобы покормить птицу и маленькую лошадку.
Когда они уезжали, безмятежная жизнь маленького города только начиналась. Никто не заметил их отъезда, никто не ожидал их возвращения. Кроме маленькой лошадки. На следующий день она начала так громко ржать от голода, что обратили внимание соседи. Они сообщили городскому жандарму Кальвайту, который долго стучал в дверь Самуэля. Так как никто не открывал, он взломал дверь, но обнаружил только, что ни Самуэля, ни его экономки нет дома. Кальвайт покормил лошадь, хотя это в сущности не относилось к его обязанностям. Потом опять закрыл дом.
Только три дня спустя Нойману прислали из Растенбурга письмо. В нем сообщалось, что Самуэль в ближайшее время не возвратится и что его надлежит вычеркнуть из реестра жителей города.
"Что касается экономки арийского происхождения, то она пока тоже будет содержаться под арестом. То, что она сожительствовала с евреем, свидетельствует, что были и неоднократные половые сношения, то есть имел место уголовный проступок согласно параграфам 2 и 5 раздела 2 Закона об охране чистоты немецкой крови от 15 сентября 1935 г. Если же до половых сношений не доходило, то были нежности, которые в духе закона приравниваются к половой связи".
А что же делать с литовской лошадкой? Нойман решил отправить ее на мясокомбинат. Она попала туда как раз вовремя, чтобы превратиться в конину для первого транспорта русских пленных.
В мастерской Штепутата разворачивалась новая стратегия. На русские "котлы" требовалось столько пространства, что двери уже с трудом открывались и мазуру Хайнриху приходилось пробираться в уборную на цыпочках. Это становилось чересчур даже для добродушного Хайнриха, и он грозил вернуться к своим мазурам, если немецкий вермахт и Красная Армия не очистят место на полу.
Герман перенес театр военных действий в гостиную. В ней было то преимущество, что цветочные горшки можно было рассматривать как место для партизанских засад. И никто не мешал великой войне, только Марта заходила иногда, чтобы достать из погреба банку с вареньем. Блестящие латунные гильзы, оставшиеся у Германа еще с довоенных маневров, представляли в гостиной Штепутата солдат Красной Армии, а желтые, зеленые и красные охотничьи патроны, собранные вокруг пруда после охоты на уток, были подразделениями немецких войск. Герман выстраивал на полу роты и полки, вел их маршем по скрипящим половицам, и Смоленский котел клокотал еще раз. Но в его войне сохранялась справедливость. Дробовые патроны не одерживали победу за победой. Нередко они отступали и оборонялись, с отчаянием ждали подкреплений на проигранной позиции у диванной подушки, теряли столько личного состава, что над ними сжалился бы и камень, но... окончательная победа всегда оставалась за ними. Грандиозные победы на полу гостиной. Самолеты слетали с гладильной доски и сбрасывали кубики на скопления войск. Одной меловой чертой Герман сделал из части пола море, с которого маленькие и большие отряды кораблей обстреливали берег. Герману нехватало только пушки, игрушечной пушки, которая могла бы бросать кубики на неприятельские колонны на расстояние ну хотя бы трех-четырех метров. Надо будет внести ее в список пожеланий для Деда Мороза на Рождество.
Петеру было не очень интересно все время проигрывать с латунными патронами. Он больше склонялся к практическим делам, например, воровать яблоки в саду поместья, ловить рыбу, убивать лягушек или стрелять по воробьям.
В хорошую погоду сокрушительные военные удары прерывала Марта.
- Не поиграть ли вам на улице, детки? - спрашивала она.
Она все время заботилась о здоровье. Свежий воздух полезен. Свежий воздух закаляет. Чтобы выставить мальчиков из дома, она даже соглашалась убрать развалины Смоленска.
На улице война продолжалась. Они вооружались ивовыми прутьями и гонялись за английскими самолетами в лице бабочек-капустниц. Это Петеру нравилось больше. Вражеские машины зигзагами летали над лугом или скапливались вокруг грязных луж. Они откладывали яйца на листья немецкой капусты, из которых потом выползали прожорливые гусеницы, угрожавшие снабжению немецкого народа. Поэтому их нужно было уничтожать. Именно такое напутствие дал детям, распуская их на каникулы, учитель Клозе, и теперь веселые белые бабочки гибли сотнями. Самый большой урон удавалось наносить на вражеских аэродромах вокруг пруда. Там один удар вдребезги разбивал десяток приземлившихся машин противника. Расходясь вечером по домам, после того как были сбиты сотни самолетов, мальчики чувствовали себя героями-летчиками вроде Рихтхофена, Мельдерса или Галланда. Это было хорошо для здоровья. Бегать по выгону. На свежем воздухе. Это давало силу и выносливость. Плохим это восточно-прусское лето было только для английских самолетов и бабочек-капустниц. Коричневых и голубых бабочек обычно не трогали, это были самолеты нейтральных и дружественных стран. Тем не менее случалось, что Петер ловил какую-нибудь павлиноглазку и в кустах ивняка тайком обрывал ей крылья.
Осенью белые капустницы исчезли. Их роль стали играть вороны, явившиеся черными полчищами из Денхофштадтского леса и важно летавшие через пруд. Против этих больших черных птиц противовоздушная оборона Йокенен была бессильна. Мальчики, правда, стреляли по стаям стрелами из самодельных луков, но вороны легко уклонялись от таких снарядов. Нет, с этими черными бомбардировщиками тягаться было невозможно. Только Петеру удалось как-то сбить одну глупую ворону в полете, попав ей стрелой в шею.
Стрельба из рогаток по воробьям была более успешной, хотя и воробьи были не дураки. При виде Германа и Петера они мгновенно рассыпались. Если не находилось никакой другой цели, мальчики принимались сгонять ласточек с телефонных проводов. Да, такое было время. Сражаться! Убивать! Стрелять!
Так наступил тот теплый осенний день, когда йокенские поля заполнились дымом от горящей картофельной ботвы. Дома специальное сообщение с фанфарами. Герман успел вскочить на последнюю пустую телегу, на которой ехал в поле поляк Антон. Дядя Франц ездил кругами на картофелекопалке, а женщины и дети на коленях собирали в плетеные корзины картофель. Герман понесся через поле.
- Киев взят! - кричал он дяде Францу. - Теперь вся Украина наша!
