Ирвин Шоу - Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)
Может, все объясняется войной -- такого с ним никогда не случалось до войны. Считал, что легко отделался, но, видно, переоценил себя. Все эти кладбища; молодые парни, зарытые в песке и весенней траве; старушки в черных кружевных платьях, умирающие на улицах Лондона во время воздушных бомбардировок... В конце концов от таких картин и разыгрывается воображение, немудрено и спятить.
Надо взять себя в руки, убеждал себя Рой рассудительно. Никогда я не терял здравого смысла, всегда был здоров, умел владеть собой в любой ситуации; с презрением относился ко всем этим медиумам, предсказателям, психоаналитикам...
Туман постепенно рассеивался. Рой остановился и долго разглядывал грязноватую гряду гор -- угрюмых сторожей на восточных подходах к городу. Все самолеты, резко снижаясь над ними, принимались кружить над городом, чтобы совершить с западной стороны посадку. Голубоватая полоска появилась над горами, она все расширялась, а хлопья тумана таяли между раскидистыми пальмами на тротуарах, и вот уже привередливое солнце засияло на покрытых росой лужайках, а небо совершенно очистилось и теперь на нем ни облачка от Беверли-Хиллз до самой Шотландии. Рой вернулся в отель и лег, не снимая ботинок.
Вскоре он проснулся; за несколько секунд до пробуждения перед глазами у него возникла вереница самолетов, спускавшихся в облаках дыма, словно в кинохронике о воздушном бое, и над всем этим столпотворением -- голосок Сэлли, жалобно лепечущий -- так она обычно верещала, когда наступало время ложиться в кроватку: "Мне уже пора спать? А у меня сна ни в одном глазу!"
Посмотрел на часы: в Нью-Йорке час сорок. Они уже приехали в аэропорт, и большой самолет ждет пассажиров на летном поле; механики что-то осматривают, летчики проверяют заправку баков. "Черт с ними со всеми! -решил он.-- Наплевать мне, что я смешон!" И поднял трубку.
-- Соедините меня с нью-йоркским аэропортом "Ла Гуардия".
-- Рейс ненадолго задерживается,-- ответил мелодичный голосок.-- Я перезвоню.
-- Это очень важно, дело не терпит отлагательства.
-- Рейс ненадолго задерживается,-- раздался тот же милый голосок.
Повесив трубку, он подошел к окну и стал глядеть на улицу: небо ясное, безоблачное, ярко играет солнце, освещая все горы до самого Нью-Йорка...
"Скажу ей все -- пусть на меня смотрят как на идиота, наплевать! Запретить ей садиться на этот самолет! Потом вместе посмеемся. Первым же самолетом полечу к ним, а потом вернемся сюда. Это лишний раз ей докажет, что за всем этим ничего не стоит, кроме страха".
Достал из шкафа чемодан, бросил в него три рубашки, снова стал звонить; минут через пять дозвонился, но еще минут пять пришлось ждать, пока ответит старший авиалинии по перевозкам.
-- Моя фамилия Гейнор.-- Голос у Роя прозвучал как-то необычно высоко, торопливо.
-- Простите, как вы сказали, сэр?
-- Гейнор. Г-ей-н-о-р.
-- Гейнор, да? Понятно. Что-то вроде пикирования,-- добродушно засмеялся кто-то на другом конце провода, довольный собственной остротой.-Что вам угодно, сэр?
-- Видите ли, моя жена и дочь...
-- Говорите громче, вас плохо слышно!
-- Моя жена с дочерью! -- заорал во все горло Рой.-- Миссис Алиса Гейнор! Летят двухчасовым рейсом в Лос-Анджелес. Я хочу, чтобы вы их сняли с рейса!
-- Что вы сказали?
-- Я сказал -- нужно, чтобы вы сняли их с рейса! Им нельзя лететь на этом самолете! Моя жена и дочь. Двухчасовой рейс на Лос-Анджелес...
-- Боюсь, что это невозможно, мистер Гейнор.-- Голос вежливый, но в нем чувствуется озадаченность.
-- Почему "невозможно"? Вам нужно просто объявить по громкоговорителю и...
-- Никак нельзя, сэр. Двухчасовой рейс в данную минуту уже взлетает. Мне очень жаль. Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?
-- Нет! -- резко бросил Рой и швырнул на рычаг трубку.
Посидел немного на кровати, встал, подошел к окну; снова устремил тревожный взгляд на яркое небо и зелено-желтоватые горы. Так и стоял у окна, словно застыл, и все не отводил взора от горной гряды, ожидая, когда позвонит диспетчер авиалинии.
ПОЦЕЛУЙ У КРОТОНСКОГО ВОДОПАДА
Фредерик Малл -- громадного роста, веселый, бесшабашный человек, с рыжеватыми усами; когда городские власти сняли трамваи с Третьей авеню и отправили его на пенсию, он вскоре заболел и умер.
Как могли уволить его, Малла,-- он не прогулял ни одного дня в жизни, не считая, конечно, запоев или нетрудоспособности из-за ран и сильных ушибов, полученных в ходе жаркого спора,-- такого время от времени не избежать по вечерам в хорошо подвыпивших и почтенных компаниях. Ему и так стало несладко, когда у него забрали кондуктора и пришлось самому "обилечивать" пассажиров, стоя у переднего входа, в самой гуще гудящего, свистящего, сигналящего, безумного нью-йоркского уличного движения. Но когда вывели на линию автобусы и потребовали, чтобы он пошел переучиваться на водителя, если хочет остаться в компании, он, как и компания, понял, что ему конец.
Давно все это было, в ту далекую пору, когда в городе каждую зиму выпадал снег, замерзали озера, а удобные, коричневого цвета дома еще не снесли, и на их месте не появились эти серые, бетон со стеклом, громады офисов, и не требовалось затрачивать целый день, чтобы добраться от Бриджа до Йорквилля наземным транспортом.
Ничего не скажешь, он имел свои недостатки: пил виски, если мог себе это позволить, и переходил на пиво, когда в кармане заметно пустело. Однажды вечером его принесли домой, к жене, с сотрясением мозга, и он провалялся целых два дня в постели, а ведь заработал он его в баре неподалеку от Сороковой улицы, владельцем которого был некий Муллой, протестуя против казни через повешение Роджера Кейсмента.
Отец его сражался в армии Соединенных Штатов под командованием Макклелана и был патриотом до мозга костей.
Малл, по его собственным словам,-- полукровка, "полувсе", потому что семья отца из Милэнда, а мать на одну восьмую индианка. Обладал тягучим, гулким, как из бочки, баритоном и, когда пропускал пару стаканчиков, затягивал такие песни, как "Тихо лети, сладкий Афтон", "Добрый король Венчеслав" и "О Сюзанна". Но больше всего ему нравились две другие спиричуэлз1 -- "Тело Джона Брауна покоится в земле" и "Кто она, Сильвия?".
Если верить его жене, еще он питал слабость к женскому полу. Единственным основанием для такого обвинения стало событие, которое произошло летом 1921 года, когда они с женой остановились в отеле у Кротонского водопада, где миссис Малл приходила в себя после рождения дочери. Выглянув однажды нечаянно из окна, она увидела, что ее благоверный целует на крыльце рыжеволосую женщину, чей муж в отъезде и не вернется раньше Дня труда.
Мистер Малл рассказывал на сей счет совершенно иную историю. После обеда стоял он на крыльце и спокойно курил себе трубку; вдруг эта рыжеволосая подходит к нему и, прижав его что есть сил к колонне, обнимает и целует, при этом, охваченная страстью, промахивается, не попав по мишени, его губам, и этот промах оказывается весьма внушительным. Но миссис Малл ничего и слышать не хотела о его версии происшедшего, и посему с этого дня и до последнего, до его смертного часа, за мистером Маллом с подачи жены укрепилась репутация ужасного волокиты и дамского угодника. Все женщины этого большого города Нью-Йорка, утверждала она, ездят на трамвае по Третьей авеню только с одной целью -- совратить ее мужа.
Существовала, правда, еще история -- о том, как однажды вечером какая-то вдова, в черной вуали, прошла через весь салон к его кабине и, ожидая, когда он остановит трамвай на Семьдесят девятой улице, незаметно передала ему свою надушенную рельефную визитку с адресом. Но в те дни ходило множество подобных историй о водителях, машинистах паровозов -- вообще о людях подобных профессий, так что далеко не все эти истории заслуживают веры.
Чтобы пресечь подобные поползновения со стороны вдов, или девственниц с нежными глазами, или неудовлетворенных жен -- любительниц подобных трюков, миссис Малл завела привычку появляться на остановках маршрутов в самые странные и неожиданные моменты и терпеливо ждать его трамвая. Пару раз он заметил ее вовремя -- она стояла у столба, держа за ручку их маленькую, темноволосую девочку Клэрис -- и хладнокровно проехал мимо. Завизжав, словно брошенная невеста, и замахав в отчаянии кулаком, она бросилась за желтым трамваем, гремевшим по мостовой в направлении Бауэри. Таксисты останавливались и в удивлении таращили на нее глаза.
Вполне естественно, жена не посмела настучать на мужа в компанию. Зато прибегла к коварному обману и стала выбирать такие углы на улице, где на остановках трамвая ожидали, по крайней мере, восемь -- десять пассажиров, чтобы Малл, опасаясь потерять работу, не проскочил мимо. Даже годы спустя после того, как она отказалась от такой практики, он весь заметно собирался, сосредоточивался, сидя в своей кабине, когда подъезжал к ее излюбленным местам слежки: Двадцать третьей улице, Тридцать четвертой или к углу Блумингдейл.
