Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
Экипаж завернул за угол и остановился у подъезда. Август хорошо знал эту карету: он сам нанимал ее для Бландини. Он быстро отошел в сторону; все его возбуждение, казалось ему, улеглось. Он был твердо убежден, что она сейчас выйдет из кареты вместе с Роландом - и это решит все, это будет конец. Карета открылась, вышла дама и захлопнула за собою дверцу. Это была Бландини. Август подбежал и быстро заглянул в окно. Карета была пуста. Август облегченно вздохнул. Потом крикнул:
- Альбина!
Она быстро обернулась и, узнав его, сделала шаг вперед:
- Ты смеешь сюда являться?
- Ах, вот это мило! - воскликнул Август, который вдруг снова вспомнил о своих правах. - Смею ли я? Где ты пропадаешь? Что ты делаешь? Я жду тебя уже два часа! Что это значит?
- Тебе долго придется ждать, мой милый, - сказала Бландини. - Между нами все кончено.
- Почему?
- И ты еще спрашиваешь?
- Во-первых, не кричи: кучеру это не обязательно знать; а во-вторых...
В этот момент открыли дверь подъезда; Бландини вбежала и захлопнула ее за собою. Август дрожал от гнева. Не желая, однако, срамиться перед кучером и швейцаром, он как ни в чем не бывало продолжал стоять у двери. Он размышлял: что делать? Ждать? Броситься за нею следом? Подвергнуть себя риску не быть принятым? Ходить здесь до утра? Утром устроить ей на улице скандал? Он был так взбешен, что слышал свое шумное, сопящее дыхание. Через две минуты дверь открылась, появилась Альбертина. Она торопливо подошла к дверце кареты и что-то крикнула кучеру. Август бросился к ней и схватил ее за руку,
- Ты куда?
- А тебе какое дело?
Она вырвала руку и вскочила в карету; он за ней.
- В моей карете я, наверно, все же имею право поехать с тобой, процедил он сквозь зубы.
- Пожалуйста.
Карета тронулась.
- Может быть, ты все же объяснишь? - спросил Август.
Она не ответила.
- Откуда ты приехала?
Она молчала.
- Ты была с ним?
- Нет, - сказала она, - но я ищу его.
- Что?
- Да.
- Ты его любовница?
- Нет. Но будь спокоен, сегодня я стану ею.
Август протянул руку к сигнальному свистку для ку чера, но Альбертина с силой отвела ее.
Август выглянул в окно: они ехали по Рингу. Альбертина искоса посмотрела на него.
- Тебя интересует, куда мы едем?
Август вздрогнул и ничего не ответил. Она продолжала, жестоко и со злорадством:
- Я ждала его после театра; но он ушел раньше... я поехала к нему на квартиру, но его не было дома. Тогда я поехала в трактир, куда он иногда заходит; там его тоже не оказалось. И знаешь, почему я сейчас заехала домой? Потому, что я всюду, и у него дома, и в трактире, велела немедленно, как только он появится, послать его ко мне. А теперь мы опять едем в театр; я не успокоюсь, пока не найду его, понятно?
Август не проронил ни слова; он готов был задушить ее.
Карета проехала по мосту через Дунай и спустя несколько минут остановилась в узком переулке у здания театра, напротив небольшой двери, которая вела на сцену. Бландини выскочила из кареты; Август за ней. Дверь была давно заперта. Проходивший мимо сторож с любопытством посмотрел на молодую даму, в полночь дергающую звонок у театра. Через несколько секунд Дверь отворилась, с фонарем в руке показался швейцар...
- Господи, фрейлейн Бландини, да что же это? Что случилось? Вы что-нибудь забыли?
- Ах, посветите мне.
Август стоял позади нее.
- Этому господину здесь делать нечего, - сказала Бландини, - заприте.
Она оттолкнула Августа, сама захлопнула дверь, и швейцар запер ее. Спеша в сопровождении швейцара по узкому, низкому коридору, который вел на сцену, она спросила его:
- Вы видели, как уходил Роланд?
Швейцар задумался.
- Сейчас, фрейлейн, в уборных, конечно, никого уже нет. Я запер еще два часа назад.
- Вы видели, как он уходил? - повторила она умоляющим голосом.
Они стояли теперь на большой, темной сцене. От фонаря, который держал швейцар, падал сноп света на белую суфлерскую будку. Кулисы с обеих сторон, в темноте, казались непомерно огромными. Исполинской стеной стоял железный занавес.
- Да... видел... - сказал швейцар, -... право, не могу припомнить. Вы уж простите меня, фрейлейн, но мимо меня проходит столько народу. Всех ведь не усмотришь, правда?
Бландини постояла еще секунду, подумала, затем быстро направилась за кулисы и начала подниматься по маленькой лесенке. Швейцар, спешивший за нею с фонарем в руке, крикнул ей:
- Но, фрейлейн, это же уборные господ актеров.
Она не ответила, быстро взбежала наверх и неожиданно очутилась в темноте. Пришлось дожидаться ковылявшего сзади с фонарем швейцара. Она тяжело перевела дыхание. Когда швейцар догнал ее и в коридоре замерцал слабый свет фонаря, она спросила:
- Где уборная Роланда?
- Да я, фрейлейн, и сам не знаю, я ведь здесь никогда не бываю. Но вот тут наверху имена написаны.
Она взяла у него фонарь и толкнула первую попавшуюся дверь.
- Что вы, фрейлейн, заперто ведь. Господа, когда уходят, почти всегда запирают за собой. А потом, эта уборная ведь вовсе не господина Роланда.
Фрейлейн Бландини поспешила дальше; у каждой двери она поднимала фонарь и читала имена. Наконец, она нашла то, что искала. К двери был приклеен белый листок бумаги, и на нем стояли три имени: Энгельберт Брунн, Освальд Фридеман, Фридрих Роланд. Она нажала ручку, но эта дверь тоже была заперта. Швейцар покачал головой.
- Знаете, фрейлейн, если вы там что забыли, так оно же не пропадет, завтра возьмете.
- Вы... Роланд... - обратилась к нему Бландини. - Роланд ведь освобождается после второго акта; он ушел, наверно, раньше других, и вы не могли его не заметить.
- Да, фрейлейн, очень может быть, что я его видел. Как не видеть... Но вот убейте - не помню.
Несколько секунд Бландини стояла, не зная, что предпринять. Вдруг ее словно осенило. Она пошарила в кармане и облегченно вздохнула.
- Может быть, подойдет, - прошептала она, держа в руке ключ от своей уборной. Она вернула фонарь швейцару и, суетясь, стала пробовать ключ. Он подошел. Она повернула его в замке раз, другой, нажала на ручку - дверь открылась. Прямо перед нею у окна вытянулась какая-то невероятно высокая тень. "Это костюм", - подумала в первую минуту Бландини. Она вырвала у швейцара фонарь и, подняв его, громко вскрикнула.
- Господи, что это? - воскликнул швейцар и бросился к окну.
Было такое впечатление, что там стоит живой Фридрих Роланд; руки его бессильно повисли, голова упала низко на грудь. Он был в том же фантастическом костюме, даже накладные усы остались на месте; не было лишь парика, и его жидкие, прямые, седые волосы торчали во все стороны.
- Он повесился, - простонал швейцар, -... повесился.
Он поставил фонарь на столик рядом с баночками румян и париком. Потом нащупал пальцы покойника и провел по рукам вверх, до самой шеи...
- На шейном платке, - сказал он. - И что же мы теперь будем делать, фрейлейн?
Оцепеневшая Бландини не сводила глаз с покойника.
- Знаете, фрейлейн, - сказал швейцар, - я, наверно, пришлю вам снизу того господина, а сам тем временем схожу в полицию, сообщу.
При этих словах Бландини вздрогнула, потом тихо сказала:
- Да, сходите в полицию, я останусь здесь... А этому господину там, внизу, скажите, чтобы он ушел, немедленно ушел, чтобы я его больше никогда не видела, передайте ему это; и если я еще застану его внизу, скажите, я плюну ему в лицо!
Последние слова она выкрикнула так громко, что швейцару стало страшно, и они звенели у него в ушах, даже когда он бежал в темноте через пустую сцену.
ЛЕЙТЕНАНТ ГУСТЛЬ
Сколько это еще будет продолжаться? Надо посмотреть на часы... да, наверно, не полагается на таком серьезном концерте. А кто увидит? Если увидит, стало быть, так же плохо слушает, как я, и мне перед ним ни к чему стесняться... Всего только четверть десятого?.. У меня такое чувство, будто я уже целых три часа торчу здесь. Правду сказать, я к этому непривычен... А что, собственно, исполняют? Надо заглянуть в программу... Оратория - вот оно что! А я-то думал - месca. Таким вещам место только в церкви. Церковь уже тем хороша, что оттуда в любую минуту можно улизнуть. Хоть бы я сидел с краю! Итак - терпение, терпение! Оратории ведь тоже когда-нибудь кончаются! Может быть, все это замечательно, и я просто не в настроении. Да и откуда ему взяться, настроению-то? Как подумаю, что пришел сюда развлечься... Лучше бы я отдал билет Бенедеку, ему такие штуки доставляют удовольствие, он ведь и сам играет на скрипке. Но тогда Копецкий обиделся бы. Он ведь оказал мне этим большую любезность, - во всяком случае, побуждения у него были самые лучшие. Славный парень этот Копецкий! Единственный, на кого можно положиться... Его сестра ведь тоже участвует, поет в хоре, там наверху. Этих девиц по меньшей мере сотня, все в черном - как ее найти среди них? Потому-то Копецкий и получил билет, что она поет... А почему он не пошел сам? Впрочем, они отлично поют. Все это очень возвышенно, разумеется! Браво, браво... Что ж, надо и мне поаплодировать. Этот тип, рядом со мной, аплодирует как бешеный. Любопытно - ему в самом деле так нравится? Девушка в ложе напротив очень мила. На кого она смотрит - на меня или на господина с пышной белокурой бородой?.. Ага - соло! Кто поет? Альт фрейлейн Валькер, сопрано - фрейлейн Михалек. Вот это, должно быть, сопрано... Давненько я не был в опере. Когда идет опера, мне всегда интересно, даже если она скучна. Послезавтра я, в сущности, тоже мог бы сходить в оперу, на "Травиату". Эх, послезавтра я, возможно, буду бесчувственным трупом. Чепуха, я сам этому не верю! Погодите, господин доктор прав, я вас отучу делать такие замечания! Отхвачу вам кончик носа...
