Вильям Александров - Дорога обратно

Заходить и спрашивать не хотелось. И мать Люды ему тоже видеть не хотелось. Хотелось поговорить с девушкой с глазу на глаз. Стали выходить отдыхающие — сначала поодиночке, потом группами, он внимательно оглядывал каждого, надеясь, что узнает ее. Но ее как будто не было. Вот уже поредел поток людей, стали пробегать последние, задержавшиеся, торопились к лифту…

Он пошел за ними и уже возле лифта, выбрав в толпе отдыхающих девушку лет семнадцати, спросил, не знает ли она Люду Елисееву из Москвы.

Она не знала. Но кто-то в толпе сказал, что Люда на теннисном корте.

Он пошел туда, где слышались тугие удары, и сразу узнал ее. Люда играла в паре с красивым, спортивного склада, светловолосым юношей, и судя по тому, как он подбадривал и страховал ее, самоотверженно кидаясь на каждый трудный мяч, он, видимо, взялся обучать ее.

Лукьянов присел на скамейку, стал наблюдать за ней издали.

Играла она отнюдь не мастерски, но выглядела очень эффектно — стройная, загорелая, в кремовых шортах, в легкой голубой блузке, с волосами, прихваченными такого же цвета лентой. Ощущались в ней природная грациозность и чувство достоинства — даже проигрывая трудный мяч, она выглядела победительницей. Лукьянов всматривался, ища в ней какие-то признаки подавленности или печали, но ничего похожего не было. По ходу игры она перекидывалась со своим партнером восклицаниями: «Беру!», «Молодец!», «Так его!» Наконец они выдохлись. Передали ракетки другой паре, подошли к скамейке, на которой лежали их вещи, стали собираться, видимо, направлялись на пляж.

Лукьянов надеялся, что парень останется здесь, но он и не думал этого делать. Наоборот, взял в одну руку ее сумку и свою, другой рукой бережно поддерживал ее за локоть…

Он подошел к ним.

— Вы Люда Елисеева?

— Да. — Она удивленно смотрела на него.

— Я бы хотел поговорить с вами.

— Мы торопимся на пляж, — сказал парень. — Нельзя ли в другой раз?

Погоди, — она отвела его руку. — Я вас слушаю.

— Это долгий разговор. На ходу не получится.

— Тогда, может, после обеда? Или вечером? Мы действительно торопимся…

— Нет, Люда. Надо сейчас. Я специально приехал из Приморска, чтобы поговорить с вами.

Она вскинула на него быстрый взгляд, и он впервые уловил в ее глазах тревогу.

— Хорошо. Ты иди, Слава, займи место. Я приду позже.

Парень подозрительно оглядел Лукьянова, пожал плечами и зашагал к лифту.

Они пошли по парку, сели на пустую скамью.

— Я приехал, Люда, чтобы поговорить с вами о судьбе вашего друга Димы Новгородцева.

— Я поняла…

— Он в беде, вы знаете?

— Я слышала.

— Он находится под судом, ему грозит заключение в колонию.

Она опять подняла на Лукьянова свои красивые серые глаза. В них не было ни смятения, ни тревоги. Было лишь удивление.

— Но… почему? Ведь говорят, что тот человек сам виноват?

Это нужно подтвердить. Нужны свидетели. Вы ведь были в машине, когда это случилось?

— Нет, я ничего не видела.

Такой же ясный, холодный взгляд.

— Все подтверждают, что вы уехали вместе с Димой.

— Да. А потом вышла.

— Когда?

— Еще до того, как он выехал на шоссе.

— Почему?

— Мы поссорились.

Она сняла с головы ленту, положила ее в кармашек блузки, поправила волосы.

Погодите, Люда, погодите… От дома Новгородцевых до шоссе минут пять езды. Выехали вы в прекрасном настроении, вы даже рукой помахали ребятам. Открыли дверцу и помахали рукой, не так ли?

— Кажется, так.

— Когда же вы успели поссориться? За эти пять минут?

— Да.

— Почему?

— Это неважно.

— Может быть, и важно.

— Это наше личное дело.

— Ну, хорошо, в каком именно месте вы вышли из машины?

Она молчала. Только пожала плечами.

— Припомните, пожалуйста.

— Это тоже важно?

— Да.

— Если не ошибаюсь, перед поворотом.

— То есть, в том месте, где дорога сворачивает в сторону шоссе?

— Да.

— Куда вы пошли потом?

— Пошла бродить.

Лукьянов закурил. Смотрел на нее искоса. Она сидела, покачивая своей точеной смуглой йогой, закинутой за другую ногу, смотрела в сторону.

— Послушайте, Люда, я хотел бы, чтобы вы поняли… От одного вашего слова может зависеть судьба хорошего парня. Я не знаю, какие чувства испытываете вы к нему, может быть, чисто товарищеские, но если даже так, если даже вы поссорились, неужто вам безразлично, что с ним будет?

— Нет…

Он впервые уловил волнение в ее голосе.

— Тогда я прошу вас, будьте со мной предельно искренни, говорите только правду. Почему вы уехали?

— Андрей Михайлович сказал, что так будет лучше для всех.

— Для кого — для всех?

— Для меня, для Димы.

— И вы, ни минуты не раздумывая, уехали?

— Я считала, он лучше знает, что делать.

— Да… Вы часто бывали у Новгородцевых дома?

— Часто.

— Андрей Михайлович хорошо относился к вам?

— Да… Он вообще хороший. Веселый и добрый. Пригласил поехать с ними, а когда это случилось, помог достать путевки сюда.

— Кстати, почему надо было ехать сюда, ведь занятия начались?

— У меня зимой было неважно с легкими, врачи советовали, чтоб я подольше побыла у моря… И Андрей Михайлович советовал…

— Понятно. Ну, что ж… — Он встал. — Желаю вам поправиться, Люда…

— Спасибо.

Она тоже встала. Стояла перед ним, потупившись.

— Вы больше ничего не хотите мне сказать, Люда?

Она покачала головой.

— Жаль… Я так надеялся на вас… — Он вздохнул. — Честно говоря, мне непонятно, как вы можете развлекаться здесь, когда ваш друг попал в беду…

Она быстро глянула на него и тут же опять опустила глаза, но ему показалось, что он увидел в них смятение.

— Но я… я ничего не знаю… Что я могу сделать?

— По крайней мере поддержать его своим присутствием на суде.

— Я поговорю с мамой. Если она разрешит…

—. Когда надо спасать друга, разрешения не спрашивают, Люда!

Он повернулся и пошел, не оглядываясь.

Он уже подходил к выходу из парка, когда услышал, что она бежит следом.

— Подождите! Подождите!

Она стояла перед ним тяжело дыша, с красными пятнами на щеках.

— Я хочу вам что-то сказать…

19

В Москву Лукьянов прилетел из Симферополя двадцать пятого, во второй половине дня. Он рассчитывал прибыть утром, но вылет задержался: была низкая облачность, шел дождь, и Москва не принимала.

Прямо из Внукова он поехал в Институт, где должна была проходить защита, но там все уже кончилось. Он спросил, где может увидеть Новгородцева, ему назвали ресторан, куда все отправились.

Когда он подъехал на такси к площади, уже совсем стемнело, в воздухе стояла водянистая мгла, фонари пробивали ее мутными желтыми пятнами.

Видимо, из-за плохой погоды у входа не было никого, Лукьянов свободно прошел и, раздеваясь в гардеробе, уже определил, что в зале налево, заседает праздничная компания.

На всякий случай спросил метрдотеля, тот подтвердил, хотел провести, но Лукьянов отказался, сказал, что заглянет туда позже, а сейчас попросил указать ему свободный столик в зале направо — ему еще надо встретиться с приятелем.

Очень важный разговор, — сказал он. — Прошу вас, сделайте все, как надо, буду весьма признателен.

Метрдотель понимающе кивнул, усадил его за крайний столик у стены, отошел, и через минуту появилась официантка.

Лукьянов заказал ужин на двоих, горячее, закуски, коньяк. Горячее просил подавать позже, когда скажет, а пока попросил принести коньяк и кофе. Его слегка знобило — то ли от холода, он изрядно продрог, пока ехал, то ли от нервов, от того, что ему предстояло. Он выпил рюмку коньяка, отпил кофе, закурил. Но дрожь не проходила. Посидел немного, прислушиваясь к голосам в соседнем зале. Там произносили тосты.

«Пускай. Пускай выговорятся. И наберутся. Тогда проще будет вызвать его. Да и успокоиться надо, — думал он. — Успокоиться! Успокоиться!», — приказывал он себе, но это плохо получалось.

Наконец он встал, сказал официантке, чтоб не беспокоилась, он на несколько минут выйдет в соседний зал и вернется, спустился по ступенькам и поднялся снова в зал напротив.

Он прошел незаметно, не глядя по сторонам, на свободное место возле двери и оказался рядом с угрюмоватым, довольно моложавым еще человеком в очках. Тот сидел, привалясь плечом к стене, полуобернувшись в зал, и, как показалось Лукьянову, внимательно слушал очередного оратора. На Лукьянова он поначалу не обратил внимания.

Лукьянов прислушался.

— … человека, который своим неутомимым трудом, энергией, наконец, незаурядными способностями заслуженно достиг высокого научного звания, — говорил бархатистый, видимо, привыкший к речам голос. — Присоединяясь ко всему, что было сказано до меня, хочу пожелать нашему коллеге новых научных дерзании и успехов. Андрюша, за тебя!