Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
Какой он герой? При чем тут героизм?
Он считал, что физическая храбрость — дело нехитрое, если обстоятельства тебя к ней вынуждают. А что же такое настоящий храбрец? Моряк, который не покидает тонущего в океане судна? Летчик, совершающий невероятные подвиги? Солдат, проявляющий стойкость перед лицом смерти? Нет. Герой — это человек, который и в немыслимых условиях делает то, что нужно; и главное здесь не в огромной физической выдержке, а в том, что, проявляя ее, человек занят делом, которое принесет пользу людям. Капитан Скотт в Антарктике был неудачником, а не героем, а вот ученый, который с ним шел, доктор Вильсон — тот герой. Так же. как Шеклтон. И Нансен, пустившийся на санях по северным льдам во имя подлинно большой цели. И Ален Бомбар, когда он один переплыл в резиновой лодке Атлантический океан, желая доказать, что человек может выжить в море без специально взятых с собой запасов продовольствия и воды.
Герой — тот, кто рискует жизнью ради настоящей цели; в противном случае храбрость — это лишь следствие случайных обстоятельств и ничего героического в ней нет. Собственная история Руперта тоже не более чем поразительная случайность, даже ошибка… Так что вся газетная болтовня о нем ничего не стоит; в том, что он сделал, не было никакой особенной пользы, разве что — и опять случайно! — для Водопьянова; вот почему он и не желает об этом распространяться.
█
А в это время Водопьянов, на свою беду, стал поводом для дипломатической войны.
Американцы негодовали, что русские подвергают сомнению их мотивы. Русские возмутились и направили официальный протест Дании, на чьей территории содержался Водопьянов. Они требовали, чтобы летчик был немедленно освобожден.
— Что-то в мире неладно, — жаловался Руперт, — если целые страны начинают ссориться из-за какого-то несчастного калеки. Что случилось с людьми?
— Да они ссорятся из-за каждой ерунды, — отвечала Джо. — А может, он вовсе не так уж жаждет возвратиться домой? Бывает ведь…
Руперта взорвало.
— Оставь! Я ни минуты не сомневаюсь, что он хочет вернуться! Но не в этом дело. Почему русским не подождать, пока он поправится?
Мысль о Водопьянове не давала Руперту покоя. Он решил поговорить с ним по радио.
Сначала он попросил разрешения в министерстве авиации у начальника своего отдела Филлипс-Джонса, хорошего работника, но не слишком приятного человека. Руперт любил порядок и счел такой шаг необходимым, хотя и был еще в отпуске по болезни. Но Филлипс-Джонс сухо ему заявил, что если он желает разговаривать с Водопьяновым, он должен сделать это на свой страх и риск и ни в коем случае не впутывать учреждение, в котором служит. Руперт с ним согласился, позвонил в американское посольство военно-воздушному атташе и спросил, не могут ли они разрешить ему разговор с Туле, такой, какой в свое время они устроили Джо. Он объяснил, что хотел бы поговорить с Водопьяновым.
В пять часов вечера атташе позвонил ему домой и соединил с Водопьяновым. В Туле это время был еще полдень.
— Алло, Алексей! — закричал Руперт. — Как ваше здоровье?
— Это вы, Руперт? — ответил Алексей. — Алло! Алло! А вы как, хорошо? Как дела? Где вы сейчас?
— Послушайте, — кричал Руперт, — как ваше здоровье?
— Прекрасно, в полном порядке.
— Очень рад, очень рад. Но я вас спрашиваю, вы еще лежите в постели или уже встали?
— В каком смысле?
— В ка-ком вы со-стоя-нии? — раздельно произнес Руперт. — Вы еще лежите в постели?
— Конечно, еще лежу. И она стоит чуть ли не вверх ногами. Это очень мудреная кровать. — Смех у Алексея звучал по-прежнему жизнерадостно. — Спина у меня в гипсе, но чувствую себя хорошо.
— А как насчет возвращения домой? Вы не против?
Вопрос пришлось повторить.
— Против? Да я только об этом и думаю. По-моему, я здоров. Врачи здесь о'кей! О'кей! Но…
Остального Руперт не расслышал: голос Водопьянова то таял где-то в пустоте и в шумах, то возвращался; они обменялись любезностями, пошутили насчет еды и кончили разговор прочувственным обещанием скоро увидеться.
— Когда я вернусь, я всем расскажу, что вы сделали, — заверил его Алексей. — Здесь я ничего не рассказывал.
Если в этой фразе скрывался тайный намек, то Руперт его не сразу понял — связь была плохая, и все его внимание уходило на то, чтобы разобрать слова, которые кричал ему Водопьянов. Но положив трубку, Руперт встревожился.
— Необходимо, чтобы его отправили домой, — сказал он Джо. — О чем тут говорить! Если он в состоянии выдержать перелет, американцы обязаны его отпустить. Надо этим заняться.
█
Будь Руперт человеком не столь решительным, он бы хорошенько подумал, прежде чем звонить в американское посольство.
Посла в Лондоне не оказалось, он уехал не то в Нью-Йорк, не то в Вашингтон, но заменявший его советник согласился принять Руперта на следующий день.
— Что ты ему скажешь? — спросила Джо утром, когда Руперт, всегда тщательно соблюдавший требования этикета, надевал парадный костюм. К сожалению, дорогой серый костюм, который прежде сидел отлично, теперь висел на нем как мешок. Руперт скорчил такую недовольную гримасу, что Джо даже засмеялась.
— Я почему-то совсем не толстею, — заметил он огорченно.
— Погоди, дай время, — утешила его Джо. — От одних уколов не потолстеешь. Надо есть побольше.
Три раза в неделю ему делали вливания витаминов, глюкозы и других лекарств, но он все еще чувствовал слабость.
— Я просто их попрошу отпустить Алексея, — сказал он. — Они, видимо, не понимают, что ему пришлось вынести.
Джо внимательно на него посмотрела. Он был страшно худ, тело тонуло в одежде. Но высохшее, изможденное до прозрачности бледное лицо было спокойно и уверенно.
— А не проводить ли мне тебя на такси? — предложила она.
— Зачем?
Он явился на Гросвенор-сквер точно в назначенное время, обождал в небольшой серой приемной и, наконец, был впущен в большую бело-серую дипломатическую гостиную, где висело два рисунка Тулуз-Лотрека и несколько никому не ведомых американских абстракционистов. Он разглядывал картины, когда к нему вышел хорошо одетый, любезно улыбающийся господин, типичный дипломат, давно привыкший принимать самых разных посетителей и, несмотря на это, с трудом сдерживавший любопытство. Руперт понимал, что именно из любопытства и согласился мистер Олтертон его принять — дипломату было ничуть не менее интересно посмотреть на такого чудака, чем всем прочим.
— Выглядите вы сравнительно неплохо, — заметил Олтертон. — Я-то думал, что увижу ходячий скелет.
— В самом деле? — холодно осведомился Руперт. Он сразу почувствовал себя с хозяином на равной ноге. И это было ему приятно.
Они знали обычаи своего круга, и Руперт не торопился начинать разговор о деле, которое его сюда привело. Оказалось, что Олтертон знаком с дядей Руперта. Жена Олтертона встречала в англо-американо-французском высшем свете Парижа мать Руперта, которая отбыла в свой охотничий домик через два дня после благополучного возвращения сына. (Она любила его, но, поскольку он теперь жив и здоров, она срезу же забыла все, что с ним произошло, словно подобные истории случались с Рупертом каждый день.)
— Это правда, что ваша мать увлекается «христианской наукой»? — полюбопытствовал Олтертон.
— По-моему, да, — уклончиво ответил Руперт, чтобы избежать излишней интимности.
Но пора было переходить к делу, и Руперт сказал, что, собственно, он пришел, чтобы поговорить об этом русском, о Водопьянове.
— Русские убеждены, что вы не хотите его отпускать, — заявил он Олтертону напрямик. Тот молча кивнул. — Я говорил с ним по телефону, — продолжал Руперт. — Он как будто пошел на поправку. И я подумал, что хорошо было бы вам перевезти его из Туле в какое-нибудь другое место, откуда русские смогут его забрать.
Олтертон слушал благожелательно: собеседник и его мотивы были для советника вне подозрений.
— Я не очень-то в курсе этого дела, — объяснил он Руперту. — Но я могу передать ваше предложение.
— Ему здорово досталось, — сказал Руперт. — Может быть, вы растолкуете им и это. Мне было сравнительно легко, я-то ведь ходил, но для Водопьянова — это был сущий ад, ад, какого они себе и представить не могут!
— Видимо, у них есть достаточно веские причины задерживать его, — предположил Олтертон. — Возможно, что состояние его здоровья…
— Да, конечно, — вздохнул Руперт. — Однако дело в том, что Водопьянову не терпится уехать домой. Ведь только мысль о доме и поддерживала в нас жизнь. Я и сам не успокоюсь, пока он не вернется к себе.
Олтертон понял его, но пожал плечами.
— Нашему авиационному начальству не так уж часто попадаются в руки русские полярные летчики. Вот оно и не торопится…
