Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра
Его отправили домой в санитарной машине, но он сам дошел от калитки до дверей.
После чуть ли не годичной разлуки дети смотрели на него, как на чужого. Роланд повзрослел, изменился; при встрече он не выказал ни удивления, ни радости, был вежлив и явно стеснялся отца. Тэсс тоже выросла. Руперта она совершенно забыла. Но с ней, как и с женой, Руперт сразу же почувствовал себя свободно: с первого же дня он снова неотъемлемо вошел в ее детский мир, словно ничего не случилось.
— А ты правда тот самый папа, который был у меня раньше? — допытывалась она, завороженно глядя широко открытыми, как у матери, глазами на его худое лицо.
Для Тэсс он умер и снова воскрес. Это было самое простое объяснение, хотя она и не понимала, что такое смерть и что такое воскрешение.
Роланд бросил на нее презрительный взгляд.
— Вот дурочка. Конечно, тот же самый.
█
Болезнь омрачала Руперту радость возвращения домой. Он чувствовал себя куда слабее, чем хотел казаться, куда слабее, чем ему хотелось бы. Он не мог найти объяснения своему недомоганию. Почему он вдруг стал таким немощным? Он ведь прилично себя чувствовал даже в больнице, несмотря на то что не мог ходить и потерял двадцать два килограмма в весе; за время своего ледового похода он невероятно похудел: тело высохло до костей, было страшно смотреть на выпирающие суставы и на жилы, натянутые под кожей, словно струны.
Кроме того, у него появились новые заботы: он слыл теперь героем, и чем дальше, тем больше приходилось ему с этим считаться. Ни одна газета в стране не могла упустить такую сенсацию. Ну разве не поразительное мужество: выброситься из самолета на арктический лед, а потом — какая ирония судьбы! прямо как в античной трагедии! — выжить в таких немыслимых условиях (до чего они были немыслимы, никто, в сущности, не знал, потому что он никому ничего не рассказывал), тогда как все его спутники погибли при посадке в Туле.
К тому же от него требовали кое-каких объяснений.
Кто был этот русский и что он делал в самолете у 87-й параллели? Если самолет русских потерпел там полгода назад аварию, почему Советский Союз об этом молчал? Не потому ли, что русские летчики вели разведку американских оборонительных сооружений на Севере? Не был ли Водопьянов воздушным шпионом, который наблюдал за системой дальнего обнаружения баллистических ракет или какими-нибудь другими секретными базами США на Крайнем Севере?
Водопьянов все еще находился на американской базе в Туле. Русские попросили вернуть его на родину и даже предложили послать за ним самолет (на военную базу!). Но американцы утверждали, что он еще слишком слаб и не в состоянии двигаться. Впрочем, если бы он и мог двигаться, американцы никогда бы не пустили русский самолет в самое сердце своей оборонительной системы — в их глазах это было бы непростительной глупостью. Русские не верили ни единому их слову и сердито требовали, чтобы Водопьянова отпустили. По какому праву американцы его задерживают?
Советник советского посольства хотел поговорить об этом с Рупертом, но поначалу Джо оттягивала его визит. Однако шум вокруг Водопьянова в газетах разрастался, Руперт начал беспокоиться за Алексея, и Джо была вынуждена сообщить мужу, что его хочет видеть русский дипломат.
— Только сюда я его не пущу, — заявила она. — Здесь ему делать нечего.
— Почему? — изумился Руперт.
— Очень уж они какие-то хмурые. Твой тоже был таким?
— Кто? Водопьянов?
— Да… Ты никогда о нем не рассказываешь, — упрекнула она его таким тоном, будто он нарочно напускал на себя таинственность.
Разговор происходил за завтраком, который по его просьбе подавали в зимнем саду. Руперт был тщательно одет, хотя костюм висел на нем, как на вешалке.
— О Водопьянове? — Он захохотал. — Ну, Алексея больше всего огорчало то, что он ведет себя недостаточно по-рыцарски… — Руперт осекся, он вдруг почувствовал неуместность подобной шутки и уже всерьез добавил: — Я не то хочу сказать. Алексея страшно мучили боли, но он никогда не жаловался и…
— Что?
Он хотел сказать: «Никогда не отчаивался».
Но ведь оба они нередко впадали в отчаяние, и ему снова пришла в голову мысль, которая приходила по тысяче раз в день: в последние недели они вели животное существование и ничего героического в этом не было.
Американцы и офицеры английских Королевских воздушных сил все время донимали его расспросами о русском самолете и о Водопьянове. Американцам очень хотелось найти обломки и хорошенько их обследовать, но надежды обнаружить что-либо на плавучей льдине было очень мало. Они допрашивали Руперта с пристрастием. Имелось ли у русских какое-нибудь необычное оборудование? Что, по его мнению, мог делать в этом районе советский самолет? Руперт отвечал, что вначале и сам об этом задумывался, но видеть ничего не видел, так как фюзеляж уже был забит снегом. Там явно находились какие-то специальные приборы — ему вспоминался мертвый радист, приникший к груде ламп и разорванных проводов. Был ли самолет вооружен? Нет, он не был вооружен. Были ли на нем радиолокаторы? Да, четыре или пять.
А Водопьянов?
Неспокойный и так мало знакомый Руперту мир, в который осторожно ввел его рыжий американский разведчик, имел несомненное сходство с сумасшедшим домом. Руперт решил больше ничего не говорить. Ему надо обдумать положение, в которое он попал. Да и насчет Водопьянова многое ему самому не ясно. Он сидел в саду, на солнышке и дремал, пытаясь восстановить в себе былую энергию.
█
Русский советник появился в ту субботу, после обеда, когда Анджелина со скандалом ушла от них. Джо не выдержала характера и, в сущности, выгнала ее за то, что та положила в томатный соус толченые сухари. Само по себе это было не так уж страшно, но в последнее время у Анджелины появилась такая страсть к толченым сухарям, что она начала совать их куда попало. Она даже посыпала ими мороженое, которое тайком покупала детям. Но сухарные крошки в томатном соусе для макарон окончательно вывели Джо из себя, и в скандале, который разразился, она припомнила Анджелине все: и то, что она пичкала детей шоколадом и сладостями, и что поила собаку валериановым корнем, и что у нее в комнате горела свечка перед изображением сердца Христова. Джо уверяла, что Анджелина спалит дом!
Джо знала, что Руперт за ее спиной постарается уладить ссору.
— Ах Анджелина, — скажет он по-итальянски. — Синьора любит покричать. Но через пять минут она отходит. Сама будет потом жалеть, вот увидите. И чего это вы обе все время ссоритесь?
У русского советника были волнистые, седые волосы и приветливое лицо, но смотрел он озабоченно, показывая, что дело, по которому он пришел, серьезное и доставляет ему немало хлопот. Вид у него был такой, словно он ступает по стеклу.
Представившись Руперту, он чинно пожал ему руку, но в его живых глазах светилось любопытство и даже юмор (в конце концов, во всем есть своя забавная сторона!).
— Мистер Ройс, я — Маевский, а это — мистер Головкин, который поможет мне, если я не справлюсь сем. В английском я еще слабоват.
Русским предложили что-нибудь выпить («Виски!» — сказали оба) и присесть: Руперт считал, что светская вежливость — это все, что от него требуется. Чего им, в сущности, надо?
— Прежде всего, — заявил вдруг Маевский, — мы пришли вас поблагодарить, так сказать, неофициально. Нам хотелось бы, если вы на это согласны, выразить нашу благодарность более подобающим образом, но мы это сделаем позже. Не расскажете ли вы нам о ваших приключениях? Мы очень вас просим.
— Сейчас?
— Ну да. Раз уж мы здесь. Нам было бы очень интересно послушать.
Руперт почесал свой костлявый нос. А как быть с его скромностью? Или, вернее, с его страстью к самоуничижению?
— Ну, это было бы слишком длинно, слишком утомительно, — попытался отговориться он. — Вам, вероятно, хочется узнать о Водопьянове и его товарищах?
— Конечно, — признался Маевский. — Но нам интересно все.
— Когда я спрыгнул, в живых оставался один Водопьянов, — начал Руперт. — У него была парализована вся нижняя половина тела.
— Как же вам удалось сохранить ему жизнь?
— Мы прожили всю зиму в кабине самолета, а потом отправились по льду к острову Патрика, где нас нашли охотники за тюленями. Водопьянов к тому времени совсем разболелся. Он даже пробовал утопиться, надеясь, что одному мне легче будет спастись. Вот примерно и вся история, — закончил Руперт. — Могу только добавить, что когда я уезжал, он находился в американском госпитале, где за ним был прекрасный уход. Но он все еще очень плох.
— Что вы подразумеваете под «очень плох»? Он мог с вами разговаривать?
— Конечно. Не настолько уж ему худо.
— И он ни на что не жаловался?
— В каком смысле?
