Фридрих Шиллер - Разбойники
Это решение Карл, в самых мягких выражениях, возвестил своему брату и тотчас же назначил ему приличное содержание. Вильгельм удалился, не выражая особенного раскаяния, и с тех пор живет в большом городе, где он и его бывший гувернер стали главами секты, называемой сектой зелотов. Карл, предмет преданного обожания своих будущих подданных, живет с отцом, покоя его старость.
Рассказ этот, в свое время произведший некоторую сенсацию, приписывается швабскому литератору Христиану Даниэлю Шубарту (по крайней мере сын Шубарта поместил его в собрание сочинений своего отца), имевшему немалое влияние на лирику Шиллера, с одной стороны, своими песнями в народном духе (писанными отчасти на швабском диалекте), с другой, своими одами, в тоне Клопштоковских лирических произведений[1].
Из вышеприведенного рассказа Шубарта Шиллер взял факты, которые происходят до начала действия или за сценой (вымышленный рассказ об участии Карла в семилетней войне).
Характером Карла[2] Моора Шиллер, по собственному признанию, более всего обязан Плутарху и Сервантесу, который в это время был в Германии очень популярен, благодаря переводу Боде: Карл Моор, как атаман-разбойник, имеет большое сходство с благородным атаманом Роком Гинартом[3], внушающим такое почтение своей шайке; юмор Шиллеровых разбойников имеет сходство с тоном, каким Сервантес говорит о жизни шайки Рока.
На идею, как рассказа Шубарта, так и трагедии Шиллера, несомненно имела сильное влияние евангельская притча о блудном сыне (первоначально Шиллер хотел назвать свою драму «Блудный сын»). Вообще, Библия сильно отразилась, как на форме, так и на содержании речей действующих лиц.
Из великих умов XVIII века на «Разбойниках» более всего заметно влияние Руссо и Гете. Разбойники, разорвавшие связь с обществом, являются, до некоторой степени, осуществлением идеала Руссо – людьми в естественном состоянии. Чувствительность, проповедуемая Руссо, составляет одну из характерных черт Карла Моора, изгоняющего Шуфтерле за то, что он обесчестил всю шайку убийством ребенка.
С «Вертером» Моор имеет много общего. Карл Моор представляет собою что-то среднее между Гецом и Вертером: как Гец, он в разладе с обществом; как Вертер, – с самим собою.
Из драм периода «бури и натиска» Шиллер воспользовался для «Разбойников» «Уголино» Герстенберга (старый Моор заключен в своего рода башню голода), «Юлием Тарентским» Лейзевица и «Близнецами» Клингера. Последние две драмы развивают модную в то время тему вражды двух братьев, возникшей на почве несходства характеров и соперничества в любви. В «Юлии Тарентском» есть сцена нападения на женский монастырь, откуда Юлий похищает свою возлюбленную. В первоначальной редакции «Разбойников» тоже была такая сцена (Амалия, по первоначальному плану, должна была удалиться в монастырь), но краски её показались слишком резкими даже товарищам поэта по Карловой школе, и Шиллер опустил сцену, сохранив лишь рассказ о ней. С «Юлием» «Разбойники» сходятся в том, что и там героем является пострадавший брат, а с «Близнецами» – в характеристике героя: пылкий, энергичный Гвельфо, воодушевленный чтением Плутарха, имеет много общего с Карлом Моором. Период «бури и натиска», сверх того, явно отразился на свободной форме «Разбойников», на языке их, местами грубо-циничном, местами поэтичном и образном до напыщенности, на введении в пьесу музыки и пения.
Шекспир, с которым Шиллер познакомился при посредстве своего профессора Абеля, тоже внес довольно значительную лепту в «Разбойников»; Франц Моор во многих чертах напоминает Его. Эдмунда из «Лира» (подложное письмо), а больше всего – Ричарда III. Как и интриганы Шекспира, он изображен материалистом, циником, сластолюбцем; как они, он раскрывает свои планы в длинных монологах, которые, впрочем, под влиянием национального характера и драм Лессинга, носят более отвлеченный характер, Чем у Шекспира. Кроме указанного, на самый замысел «Разбойников» могли подействовать «Два веронца», где Валентин принимает на себя начальство шайкой изгнанных дворян под условием, что его подчиненные не будут обижать женщин и бедняков.
Из народных песен о разбойниках Шиллеру, вероятно, были знакомы некоторые баллады о Робине Гуде, вошедшие в собрание Перси. Эпизод спасения Роллера Моором напоминает балладу, в которой переодетый Робин Гуд с опасностью собственной жизни спасает своего любимца, маленького Джона.
Личность Карла Моора – амальгама самого автора и его школьного товарища Граммонта (как Вертер – портрет Гете и Иерузалема вместе). Меланхолия Граммонта, его недовольство собою, часто повторяемое им желанье «быть урожденным нищим» («als Better geboren werden») – все это мы находим у Моора вместе с пылкостью самого Шиллера, с его отвращением ко всякому стеснению, ко всякой тираннии.
Жизнь в обществе трехсот слишком юношей дала Шиллеру возможность в первом же своем произведении мастерски справиться с такой трудной задачей, как изображение жизни и движений толпы.
Оригиналами для изображения различных типов разбойников служили, по-видимому, товарищи академики[4], которые наделили их и своими фамилиями (Моор, Швейцер встречаются в списках академии; Рацман была фамилия одного офицера, нелюбимого воспитанниками академии); Капф и Фабер, о которых Шиллер отзывается, как о неисправимых хвастунах, широковещательно повествующих о будущих своих подвигах, послужили оригиналами для Шпигельберга; Роллер, Швейцер во многих чертах списаны с друзей Шиллера: Говена, Петерсена, Шарфенштейна и др.; план выселения в Св. Землю, о котором говорит Шпигельберг, принадлежит одному академику (по всем признакам Карлу Кемпфу), внушавшему Шиллеру большое презрение.
Закулисные стороны придворной жизни, с которыми академики, при их близости к герцогу, были хорошо знакомы, дали поэту впоследствии сюжет для «Коварства и Любви», а пока послужили материалом для эпизода с Косинским.
Научные занятия Шиллера также не остались без влияния на драму: Франц Моор, в длинных своих монологах, проявляет довольно порядочные сведения по медицине: в монологе II действия, собираясь погубить отца, убив его нравственно, Франц Моор чуть не дословно излагает § 14 диссертации Шиллера «О связи между духовной и животной сторонами человеческой натуры», а далее пространно рассуждает о сходстве между сном и смертью – вопрос, которому Шиллер посвятил последнюю главу своей диссертации.
Шиллер писал не только с моделей, бывших у него в это время перед глазами; яркие воспоминания детства тоже в иных случаях давали необходимый матерьял; его лорхский учитель, пастор Мозер, дал свой духовный облик и имя священнику, пришедшему пробудить совесть в Франце; рассказ отца о злодеянии Тренка, который в военное время разграбил и сжег город в Богемии, чтобы отомстить за убитого товарища, перенесен Шиллером на Моора и приурочен к освобождению Роллера.
Сюжет драмы – сделать оскорбленного в своих чувствах героя предводителем шайки разбойников был не чужд, как литературе, так и жизни того времени: народные повести и романы XVII века с знаменитым Симплициссимусом во главе, драмы Möller'а, из которых одну, «Софию», академики даже играли, прославляли доблестных и великодушных атаманов; рассказы о «великих» разбойниках, напр. о французе Картуше или об англичанине Говардсе, переходили из уст в уста, украшались, распространились, печатались, и жизнеописания рыцарей; большой дороги читались в то время с такой же жадностью, как биографии героев, древности. Подвиги разбойников далеко не отошли еще в область предания: дороги южной Германии были очень небезопасны: из-за шаек, в члены которых вербовались отставленные от должности чиновники, сборщики податей, проходимцы и отчаянные головы из всех классов общества. Особенный страх наводили на вюртембергцев шайки разбойников, предводителями которых были евреи, напр. шайка Шмерле и Левена. Поэтому и Шиллер подчеркивает семитический элемент в своем Шпигельберге и Шуфтерле. Несмотря на строгия меры, несмотря на обилие виселиц, одна из которых украшала самый Штутгардт, разбойничество процветало: в самый год выхода в свет драмы была захвачена в Баварии шайка приблизительно в 1000 человек.
Из отдельных личностей всего более сходства с Шиллеровым Моором имеет баварский разбойник Матиас Клостермейер, казненный в 1771 году. Во главе шайки в 30–40 человек он искусно избегал преследований посланного для поимки его отряда и даже приобрел славу талантливого стратега. Об нем ходил ряд рассказов. Он мстителен, вспыльчив, но охотно становится на сторону слабых и притесняемых. Он грабит и зажиточных людей, но при случае тайно ссужает часть своей добычи какому-нибудь бедняку. Он смело мстит членам аугсбургского суда за крестьян, пострадавших по их вине. Его сообщник Андрей Мейер предан ему так же беззаветно, как Швейцер своему атаману. Курфюрст предлагает Клостермейеру помилование, если он согласится покинуть свою шайку. Клостермейер собирает товарищей и сообщает об этом (он вообще имеет страсть говорить громкие фразы). Товарищи просят не оставлять их, и он сдается на их мольбы. Узнав о том, что один из его подчиненных схвачен, он поднимает такую же бурю, как Моор, узнавший о поимке Роллера. Под конец карьеры в, нем просыпается совесть, и раскаяние начинает терзать его. Окружающие замечают это и упрекают его в трусости и намерении изменить «делу». – Эти и подобные им рассказы поглощались воспитанниками академии с жадностью.
