Франк Геллер - Тысяча вторая ночь
— Не правда ли, — сказал один из друзей, — самый прекрасный вид на земле выигрывает от гостиницы на переднем плане?
— Гостиница? Вы называете это гостиницей? Я назову ее — нет, лучше я молчу, как мне хочется ее назвать. Вид? Вы называете все это видом? Что это за страна? Что мы, собственно, здесь делаем?
— Мы совершаем увеселительную поездку, — разъяснил ему приятель.
— Увеселительную поездку? — негодующе крикнул толстяк. — Отец небесный! Вот так увеселительная поездка!
— Почему же нет, — рассудил второй приятель, — поскольку вы честно ведете ваши дела…
— Мои дела? — крикнул толстяк, обращаясь к пустыне, поверх босоногого сброда паломников. — Хотел бы я видеть человека, который сумеет здесь вести дела! Да к тому же еще честно!
— Вы правы, — заключил первый приятель. — Деловые перспективы здесь очень скромные; вот почему мы должны рассматривать нашу поездку как увеселительную.
Толстяк поднял стакан лимонада, словно собирался его выпить, поставил его обратно и подозвал хозяина.
— Послушайте, — сказал он с резким английским акцентом. — Долго ли еще нам ждать проклятого поезда?
— Какого поезда, сударь?
— Туда… как называется эта станция?
— В Хеншир-Суатир?
— Да, как будто она называется так. Скоро ли будет поезд?
— Поезд должен был прийти уже час тому назад. Никто не знает, когда он придет, сударь!
Толстый посетитель обменялся с друзьями взглядом, подчеркнувшим слова: никто не знает!
— А сколько езды до Хеншир-Суатира?
— Приблизительно пятнадцать часов. Но бывает разно. Дорога предназначена главным образом для туземцев.
Толстяк бросил в сторону приятелей еще один взгляд, замкнувший в кавычки: пятнадцать часов.
— А местность по дороге так же прекрасна, как эта?
— Нет, сударь, под конец это настоящая пустыня.
— А если проехать пятнадцать часов в вагоне и через пустыню добраться до Хеншир-Суатира, есть там, по крайней мере, ресторан?
— Да, сударь.
— А напитки там какие-нибудь есть? Человеческие напитки, не кофе и не лимонад? Скажите, есть там что-нибудь?
— Нет, сударь.
Толстый посетитель умолк и окаменел, как статуя. Кофейщик обратился к его друзьям.
— Господа в самом деле едут в Хеншир-Суатир? — спросил он недоверчиво.
— Нет, мы едем дальше. Мы едем до конца железной дороги. В оазис внутри Сахары.
— В Тозер?
— Да, в Тозер. А далеко ли от Хеншир-Суатира до Тозера?
— Нет, сударь, не особенно далеко. Всего семь часов, если поезд не задержится в Метлауи.
Оцепеневший толстяк встрепенулся. Он поднял стакан, прополоскал лимонадом рот, выплюнул питье и поставил стакан обратно, чуть не разбив его о каменный стол. Он собирался высказать все, что накипело у него на сердце, но в эту минуту произошло событие, сообщившее мыслям его иное направление.
2
Какой-то узел появился вблизи их стола, обыкновенный белый узел, откуда торчала бритая голова в тюрбане и две длинные голые ноги. По сторонам кривого и заостренного, как сабля, носа пылали фанатически упрямые, ястребиные глаза. Лицо было коричнево-пергаментное, с выдающимися скулами, лишенными даже намека на мясо, — как бы расклеванное коршунами. Всклоченная борода философа обрамляла нижнюю часть лица. Если человек походил на мусульманского философа, то костюм его напоминал, скорее, сильно потрепанное полное собрание сочинений философа — настолько потрепанное издание, что ему впору было вернуться в вальцевальную машину. Никто из пилигримов даже отдаленно не был похож на эту груду тряпья. Человек расстелил на земле красно-бело-желтый коврик, опустился на него и приступил к молитве. Зараженные его примером, купцы и паломники тоже начали молиться. Они припали к земле там, где каждый стоял: иные против самого станционного входа, другие на рельсовом пути, и под знойным солнцем Айн-Грасефия огласилась хвалой Аллаху. Молитва кончилась. Араб в тряпичном мешке в последний раз коснулся лбом коврика и, поджав под себя ноги, уставился на европейцев. Из какого-то тайника своей одежды он вытащил мешок и высыпал его содержимое на молитвенный коврик. Европейцы с любопытством следили за его движениями. Теперь он чертил на песке какие-то фигуры и пентаграммы и что-то бормотал в пространство.
— Он ясновидящий… да, да, сударь, — ответил кофейщик. — Он марабу, он волшебник, он саххар! Чего тебе здесь? Пошел вон! Бар-ра! Р-р-р-имши!
Марабу медленно повернул голову, смерил хозяина жгуче-ненавидящим взглядом и забормотал по-арабски. Для слуха непосвященных арабская речь всегда звучит как поток проклятий, но в этих устах она была вдвойне звучна. Кофейщик содрогнулся, словно услышал свист гремучей змеи.
— Эль афу, эль афу, — пролепетал он. — Пощади! Все слова мои беру обратно! Ты мой родич! Ты почетнейший гость! Чего пожелаешь? Кофе? Лимонаду? Все получай бесплатно.
Предсказатель презрительно отмахнулся, снова обратился к коврику и стер пентаграмму. На месте ее он начертил изображения рук; изучил этот рисунок и стер его точно так же. Затем он перевел взгляд на трех европейцев и разразился клокотаньем, звучавшим как бешеная ругань.
— Что он там говорит? — нетерпеливо спросил толстяк. — Почему он не говорит на человеческом языке? Переведи!
Кофейщик застыл, словно опаленный только что отзвучавшей крылатой руганью. Европейский лоск сошел с него: так трескается лак на сильном зное. Он позабыл о европейском «вы» и начал тыкать своих гостей по-ветхозаветному.
— Что сказал кудесник? Что сказал марабу? Святой человек сказал, что может читать в твоей судьбе, как в раскрытой книге, сударь. Так сказал он!
— Ха-ха! Вот что он может! Сколько это будет стоить?
Кофейщик обратился к тряпичному мешку с робким вопросом.
— Сколько захочешь, столько и будет стоить, сударь.
— Даю ему пять франков. А если скажет что-нибудь дельное, то получит десять. Пусть действует!
Араб, закутанный в тряпье, медленно сгреб песок, снова рассыпал его по коврику и начертил ряд новых знаков, с какой-то свободной необходимостью возникавших друг из друга. При этом он глухо бормотал себе под нос. Время от времени он запускал руку под лохмотья и энергично почесывался, хотя это не стояло ни в какой связи с пророчествами. Процедура кончилась. Он поделился ее результатами с кофейщиком. То был поток слов, где «х» и «д» звучали, как револьверные выстрелы, а «кх» — как раздираемые завесы храма.
— Святой человек, — сказал трясущийся кофейщик, — вызвал своего духа, и дух ему ответил. Вот что сказал дух: «Вы трое друзей из Европы».
Тучный гость звучно шлепнул себя по коленке.
— Браво, браво! Величайшее открытие современности! Какой замечательный волшебник! Мы трое друзей из Европы! Кто мог бы догадаться? Может, он еще что-нибудь скажет? Не собираемся ли мы жениться? Много ли будет у нас детей?
— Ты шутишь, — с упреком сказал кофейщик. — Остерегайся шутками раздразнить святого! Он могущественный саххар. Слушай еще, что открыл ему дух: «Вы трое друзей из Европы, но вы из различных стран Европы».
— Браво, что ни слово, то жемчужина! Ну, кто бы еще мог об этом догадаться? Может, он проникнет и в последние глубины? Может, он скажет под конец, из какой именно я страны? .
— «Ты, сударь, — говорит дух, — из той страны, где золото означает все и где все звуки заглушены звоном золота». Так говорит дух.
Толстяк внезапно умолк. Он впился фаянсово-голубыми зрачками в марабу, невозмутимо поджавшего под себя ноги и развернувшего ковер, как деловую бумагу. Приятели толстяка захохотали.
— Ну, Грэхэм! Подходит ли характеристика к вашей прекрасной Англии? Страна, где золото обозначает все и где все звуки заглушены звоном золота. Разум, чувство и все прочее! Недурно! Похоже, что вы не были к этому подготовлены!
— Случайность! — огрызнулся Грэхэм. — Гнусная дерзость! Все теперь лягают Англию. Эй, послушай! Если дух мог сказать, откуда я, пусть он теперь скажет, откуда этот господин!
Кофейщик только ждал вопроса.
— И об этом поведал дух своему хозяину-марабу. «Ты, господин, — сказал дух, — из той страны, где барабан означает все и все звуки заглушены дробью барабана». Так говорит дух!
Он умолк, и три европейца молчали, пока мистер Грэхэм не треснул себя опять по коленке.
— Ха-ха, Лавертисс! Подходит ли описание к вашей прекрасной Франции? Страна, где все звуки заглушены дробью барабана, — разум, чувство и все прочее! Недурно! Похоже, что вы не были к этому подготовлены.
Лавертисс уклонился от прямого ответа.
— А третий из нас? — спросил он кофейщика. — Что знает дух о нем?
Кофейщик, с удовольствием наблюдавший за эффектом своего перевода, подтянулся:
— Третий из вас, господа? О нем дух говорит: «Он из страны белого сна».
