Меридел Лесюэр - Я шагала в ногу

Потом меня сменяют и ставят разливать кофе. Сначала я смотрю на лица мужчин, потом уже больше не смотрю. Мне кажется, я наливаю кофе для одного и тоже же напряженного грязного потного лица, того же тела, той же синей блузы и комбинезона. Проходит несколько часов, жара жуткая. Но я не устала, и мне не жарко. Я наливаю кофе. Меня захватила самая крепкая и естественная дисциплина, какой я когда-либо подчинялась. Я знаю все, что происходит. Для меня это становится очень важным.

Напряженные взгляды, руки, поднимающие тысячу кружек, горла, пересохшие от жажды, глаза, налитые кровью из-за недостатка сна, тело, напряженное настолько, что отзывается на любой звук, доносящийся с улицы. Пахта? Кофе?

-А муж твой здесь? - спрашивает меня женщина, которая режет бутерброды.

Нет, говорю, потом вру непонятно зачем: всматриваюсь, будто хочу кого-то разглядеть. - Что-то я его не вижу.

Но кофе я наливала живым людям.

Долгое время, где-то до часа дня, казалось, вот-вот что-то должно произойти. Казалось, женщины непрерывным потоком устремляются в штаб, поближе к своим мужьям. По радио была сплошная ложь. И в газетах ложь. Никто не знал точно, что происходит, но все считали: через несколько часов что-то произойдет. Слышно было, как мужчины волнами выкатываются из здания и отправляются в пикет. Одни машины отъезжали, проходило несколько минут и прибывали новые и тоже заполнялись. Голос, звучавший репродуктора, торопил, вызывал людей, вызывал машины пикета.

Я слышала, как говорили о совете по арбитражу, о перемирии, которое, полагали, было достигнуто во время заседания совета в присутствии губернатора. Люди ловили каждое слово из репродуктора. Страшное всеобщее волнение пронеслось по залу, словно огонь по лесу. Мне нечем было дышать. Тело мое теперь принадлежало не мне, а этому волнению. Я чувствовала, что все, что произошло до этого, было не настоящим движением, эти ложные слова и дела были вдалеке от самих событий. Настоящее дело только начинается с его настоящей целью.

Мы продолжали наливать тысячи кружек кофе, кормить тысячи людей.

Шеф-повар с татуировкой на руке как раз раскладывал остатки тушеного мяса. Было около двух часов. Столовая почти опустела. Мы пошли в зал. Люди оттуда будто испарились. Стулья опустели. Голос диктора звучал взволнованно. "Люди столпились на рыночной площади, - говорил он. Сейчас что-то должно произойти". Я села рядом с женщиной, которая, крепко сжав руки ,наклонилась вперед и слушала, широко раскрыв блестящие глаза. Я никогда ее раньше не видела. Она вязала меня за руки. Притянула к себе. Она плакала. "Это ужасно, - говорила она. - Сейчас случится что-то ужасное. У меня забрали обоих детей, и теперь со всеми этими людьми что-то случится". Я держала ее руки в своих. В волосах у нее была зеленая гребенка.

Казалось, действие повернулось вспять. Машины шли обратно. Диктор кричал: "Это убийство". Подъезжали машины. Не знаю, как мы добрались до лестницы. Казалось, опасность собрала всех вместе. Я видела, как толпа внизу зашевелилась, пришла в движение. Я видела, как выносят людей из машин и кладут на носилки, на пол. Сперва я испугалась, замкнутое темное пространство гаража, кровь - тяжкая для меня минута, такое чувство, что я пропала, погибла. Но обратного пути не было. Одна женщина вцепилась мне в руку. К другой меня притиснули вплотную. Если надо в чем-то разобраться, то разберешься в этом тогда, когда работают твои мускулы - в делах и поступках, к которым нас не готовили. Какие-то силы во мне заставили страх уйти в глубину, и я прикладывала спирт к зияющим ранам, которые оставила картечь, разверстым, словно кричащие рты. Раны от картечи раскрываются на теле и потом вздуваются, как волдыри. У Нэсса, который умер, сидело тридцать восемь пуль в теле, в груди и в спине.

Машины с пикетами все прибывали. Некоторые сами дошли с рыночной площади, зажимая свои раны, чтобы не текла кровь. Их движение подобно мощной взрывной волне, и его необычность придает ему сходство с разбушевавшейся до предела стихией.

Со всего города стекаются рабочие. Они собираются на улицу в два больших полукруга, расступившись посередине, чтобы пропустить кареты "скорой помощи". Полицейский-регулировщик все еще регулирует движение на углу, и толпе он порядком надоел. "Даем тебе две секунды, и чтоб духу твоего здесь не было", - говорят ему. Он быстро уходит. На его место встает забастовщик.

Мужчины, женщины и дети толпятся на улицу, образуя живой круг, плотно сомкнувшийся для защиты. Из окон высотного здания конторы бизнесмены взирают на черную массу, которая сгущается, растет, сплотившись для действия - какого, не понятно.

На юбках у нас кровь живых людей.

В тот вечер в восемь часов созвали на митинг всех рабочих. Его решили провести на стоянке в двух кварталах от штаба. Все женщины собираются у здания с коробками для пожертвований, готовые отправиться на митинг. Я не пошла домой. Мне и в голову не приходит уйти. Сумерки сгущаются, мужчины говорят, что шеф полиции собирается разогнать митинг и устроить налет на штаб. Раскаленный застывший воздух пропитан запахом крови. Слухи ударяют по туго натянутым нервам. Сумерки кажутся зловещими из-за того, то может произойти в ближайшие полчаса.

Если у тебя есть дети, - сказала мне одна женщина, - лучше не ходи туда. - Я посмотрела на полные отчаяния лица женщин, на разбитые ноги, потерявшие форму бедра, изнуренные и прекрасные тела женщин, которые так отчаянно мучаются при родах. Меня охватил озноб, хотя было девяносто шесть градусов и уже час, как зашло солнце.

На стоянке, когда мы прибыли туда, было не протолкнуться, и мужчины заполонили соседние крыши. На той стороне улицы находилось роскошное кафе, с крыши его капала вода, и великолепно одетые мужчины и женщины стояли на ступеньках, словно зрители на представлении.

Трибуной служил изрешеченный пулями во время дневной стычки грузовик. Нам сказали встать рядом с этой трибуной, что мы и сделали, образовав центр широкого заполненного круга, который простирался насколько глазу было видно. Мы затерялись, словно камни в груде, стоя вплотную друг к другу. Я вновь ощутила то особое тяжелое молчание, в котором происходящее находит свое истинное выражение. Глаза мои воспалены. Я толком ничего не вижу. Стою, словно зверь в засаде, отзываясь всем своим существом на каждый вздох, все чувства как-то странно обострились. Это волнение, эти люди, которых я вижу и ощущаю - такое все новое, незнакомое. Я лишь отчасти понимаю, что я вижу, ощущаю сейчас, но я чувствую, что это истинная суть и движение будущей жизни. Я вижу яркое пятно - это женщины облепили изрешеченный пулями грузовик. Я одна из низ, но у меня такое чувство, что это совсем не я. Странно, я полна энергии, но при этом впервые в жизни не чувствую себя обособленной. И тут я осознаю, что все мои прежние ощущения основывались на ощущении своей обособленности и отличия от других, а теперь я остро воспринимаю лица, тела, близость, и мой собственный страх - не только мой, и мои надежды - не только мои.

Забастовщики все подгоняют машины. Мы все пятимся назад, чтобы пропустить машины и дать им расположиться между нами и кирпичным зданием, сбоку от стоянки. Подсоединяют громкоговоритель, проверяют. Да, они подгоняют много машин, сквозь толпу, и выстраивают их плотно бок о бок. Теперь народу собралось, наверное, около десяти тысяч, от них исходит жар. Они стоят молча, наблюдая за трибуной, наблюдая за тем, как прибывают машины. Молчанье это поражает, как огромная оболочка, движущаяся сама по себе. Это первое действительно ритмичное движение, которое мне довелось увидеть Сердце у меня жутко колотится. Руки мои распухли и горят. Это движение не вызвано никем. Это то движение, подчиняясь которому, все действуют спокойно, ритмично, страшно.

Сколько я не смотрела на то, то происходит, я не вполне понимала, что вижу. Я смотрела и видела вновь и вновь, что близко к нам, вокруг нас стоят мужчины, и потом вдруг поняла: да, в живой цепи плечом к плечу стоят мужчины, образуя кольцо вокруг группы женщин. Они стояли плечом к плечу, слегка покачиваясь, будто тяжелая лоза, от натиска сзади, но стояли переплетясь, как живая изгородь, мерно покачиваясь

Я увидела, что машины теперь выстроены в ряд, вплотную друг к другу, а забастовщики облепили крыши и подножки автомобилей. Им было далеко видно поверх толпы. "Зачем они это делают? - спросила я. Никто не ответил. Женщины смотрели широко раскрытыми глазами, как и я. Теперь, похоже, на вопросы никто не отвечал. Теперь просто говорили, выкрикивали, одновременно двигались.

Медленно въехала последняя машина, и толпа пропустила их без всякой команды или указания. "Еще ближе, - кто-то сказал. - Смотрите, чтобы они были вплотную". Мужчины вскакивали с мест, чтобы принять какие-то необходимые меры, а затем опять опускались, и ты не успевал заметить, кто же это был. Они выходили из строя, чтобы принять нужные меры, а потом снова вставали в строй, никому не известные.