Неизвестен Автор - Три монаха
- Слушаем со вниманием, - откликнулись остальные.
- Как ни прискорбно, но это я убил госпожу Оноэ.
При этих словах Касуя подскочил на месте, гнев исказил его лицо. Казалось, он готов был в исступлении броситься на говорящего.
- Погодите немного, - остановил его тот, - сперва выслушайте, как было дело.
На время Касуя смирил свои чувства, и тогда второй монах начал рассказ.
- Коль скоро вы из столицы, то, должно быть, наслышаны обо мне. В прежние времена жил я на Третьем проспекте, и прозвище мое было Арагоро Беспощадный. С девяти лет занялся я разбойничьим промыслом, а в тринадцать впервые убил человека. До госпожи Оноэ я отправил на тот свет никак не меньше трехсот восьмидесяти душ. Лучше всего удавались мне ночные грабежи, тут мне и впрямь не было равных. Только, видно, слишком много грехов взял я на душу, и с десятого месяца того самого года удача вдруг стала обходить меня стороной. Задумаю я совершить кражу - в последний миг что-то срывается, примусь подкарауливать путников в горах - и здесь нет мне везенья. Только подумаю: вот верная добыча, а она уходит из рук. Настали для меня тяжелые времена, не на что было даже еду купить, жена и ребятишки целыми днями сидели голодные. Не мог я больше терпеть такого позора и в начале месяца инея17 покинул дом и принялся скитаться, коротая ночи то под крышей старого храма, то в какой-нибудь молельне.
Спустя некоторое время решил я все-таки наведаться домой, узнать, что с моими домочадцами. Не успел я ступить на порог, как жена вцепилась мне в подол и, обливаясь горькими слезами, стала корить меня на чем свет стоит: "Жестокий, бессердечный негодяй! Я и прежде слышала, что мужчины бросают своих жен, так уж, видно, повелось на свете, и ничего тут не поделаешь. Коли ты переменился ко
мне и любви нашей пришел конец, бесполезно плакать и причитать. Можешь хоть сейчас дать мне развод. Конечно, горько оставаться одной, без опоры, к тому же Новый год на носу, и мне придется искать какого-нибудь заработка, чтобы не дать ребятишкам помереть с голоду. Никакого имущества ты не нажил, не умеешь ни торговать, ни пахать землю. Единственное, чему ты научился, это грабить людей, но теперь и это ремесло тебе уже не по силам. А о детях ты подумал? Куда там - ты взял и ушел из дому. Если я тебе опостылела, а родной дом стал противен, так тому и быть, насильно мил не будешь, но как же можно бросать голодных детей? Ничего мало-мальски ценного в доме нет, последние несколько дней мне не на что купить им еды, и они плачут от голода. Каково мне видеть их слезы!"
Выслушав ее жалобы, я сказал:
"Видно, мне воздается за прошлые грехи. Что бы я ни задумал, все кончается неудачей. Да, в последнее время мы действительно жили розно, но о детях я никогда не забывал. Именно поэтому я вернулся. Успокойся, жена, и потерпи еще немного. Не сегодня завтра мне подвернется какая-нибудь добыча".
И я поклялся в душе, что нынешней ночью не вернусь с пустыми руками. Никак не мог я дождаться наступления темноты, а когда наконец пали сумерки и зазвонили колокола в окрестных храмах, взял свой меч и, притаившись в тени старой ограды, стал с нетерпением поджидать какого-нибудь запоздалого путника. Я крепко сжимал в руках меч; казалось, сведи меня сейчас судьба с самим Фань Куаем или Чжан Ляном18, я уложу их одним ударом. Вскоре на дороге показался скромного вида открытый паланкин; его несли молодые парни, оживленно переговариваясь между собой. Нападать на них было бессмысленно, и я не вышел из своего укрытия.
Но вот издалека на меня повеяло ароматом редких духов. "Не иначе сюда направляется знатная особа", - подумал я, и сердце мое радостно забилось: выходит, удача не совсем еще от меня отвернулась. Через некоторое время я увидел придворную даму удивительной красоты. Она шла, шелестя шелками благоуханных одежд. С нею были две служанки: одна шествовала впереди, другая позади, неся вышитую суму с дорожными вещами. Женщины поравнялись со мной и, как видно, меня не заметили.
Дав им немного пройти вперед, я выскочил из засады. Служанка, шедшая впереди, закричала: "Караул!" - и тут же пропала из виду. Та, что шла позади, бросила суму и, вопя "Помогите!", пустилась наутек. Госпожа их меж тем не сделала ни малейшей попытки к бегству и продолжала молча стоять на месте.
Обнажив меч, я подскочил к ней и стал безжалостно срывать с нее одежды. Когда дошла очередь до исподнего косодэ, она взмолилась: "Не троньте этого косодэ, прошу вас. Нет большего бесчестья для женщины, чем остаться без исподнего". Она сняла с шеи амулет и кинула его мне со словами: "Возьмите это взамен". От амулета исходило такое благовоние, что я чуть не задохнулся. Казалось, передо мной не женщина, а небесная фея. Но увы - даже это не остановило меня. Человек, привыкший к злодеяниям, я крикнул: "Нет, амулетом вам не откупиться. Живо отдавайте свое нижнее платье!"
"В таком случае, - воскликнула женщина, - мне незачем жить на свете. Убейте меня скорее".
"Эту просьбу нетрудно исполнить", - вскричал я и одним ударом меча лишил ее жизни.
После этого я поспешно снял с нее исподнее платье, пока оно не успело запачкаться кровью, и, подобрав брошенную служанкой суму, спрятал в нее добычу. Со всех ног мчался я домой, твердя про себя: "Вот уж обрадуются жена с ребятишками!"
Прибежав домой, я постучал в дверь, а жена говорит:
"Больно скоро ты воротился. Не иначе опять с пустыми руками".
"Отпирай скорее!" - велел я жене и, едва ступив на порог, бросил к ее ногам суму с одеждой.
"Когда же ты успел столько награбить?" - удивилась она и схватила суму. Сгорая от нетерпения увидеть, что в ней, она разорвала шнурки - там оказалось двенадцать роскошных одежд. Шелковое кимоно, затканное узором из алых цветов и зеленых листьев, и алые хакама источали такой сильный аромат, что прохожие с удивлением замедляли шаг перед нашим домом. Наверное, даже люди в соседних домах ощутили это благоухание.
Жена была вне себя от восторга. Недолго думая, она надела нижнее косодэ убитой и сказала:
"Еще ни разу в жизни не доводилось мне красоваться в таком наряде. Видать, дама, с которой ты его снял, совсем молоденькая. Интересно, сколько ей лет?"
Решив, что жена спрашивает из жалости, я отвечал:
"В темноте было трудно разглядеть, но, скорее всего, ей лет восемнадцать или девятнадцать. Во всяком случае, не больше двадцати".
"Так я и подумала", - воскликнула жена и, ничего не объясняя, выбежала из дома.
Прошло немало времени, прежде чем она воротилась.
"Ишь до чего ты великодушен, - бросила она мне, - прямо как князь какой-то. Коли решился на черное дело, так надо было извлечь из него всю пользу. Я сейчас бегала на дорогу, чтобы отрезать волосы у той красотки. Мои-то никуда не годятся, а из этих я сделаю себе парик. Да, такие волосы я не променяла бы даже на шелковое косодэ".
С этими словами жена плеснула в миску горячей воды, вымыла в ней отрезанные волосы и повесила их сушить.
"Теперь у меня есть все, о чем только может мечтать женщина!" приговаривала она и при этом едва не приплясывала от радости.
Я глядел на жену, и душу мою переполнял стыд. Коль скоро мне довелось родиться на свет человеком, значит, я заслужил это в прежней жизни деяниями, угодными Будде. Сподобившись такого редкого счастья, я мог бы если уж не стать праведником, идущим стезею Будды, то по меньшей мере жить в согласии с человеческими законами. Но нет - я стал злодеем. Днем и ночью я помышлял только об одном - как убивать и грабить людей. Рано или поздно меня настигнет возмездие, и я буду ввергнут в ад. Так неужто я стану множить свои грехи, влача жалкое существование и забывая о том, что все вокруг тщета и тлен? При одной этой мысли я испытывал к себе невыразимое отвращение.
А чего стоило мне увидеть бессердечие жены! Как только мог я связать судьбу с этой женщиной и так долго делить с ней ложе?! Теперь, когда мне открылась вся ее низость, я горько сокрушался о том, что ради нее лишил жизни прекрасную молодую женщину. Жалость и раскаяние терзали мне душу. Но я понял, что греха этого не искупить никакими слезами. И тогда я решил обрить голову, чтобы посвятить остаток дней молитвам за упокой души загубленной мной женщины и поискам спасения.
Той же ночью я отправился в Итидзё-Китакодзи к Преподобному Гэнъэ и сделался его учеником. Получив монашеское имя Гэнтику, я поселился на этой горе...
- Я понимаю, как глубоко вы должны меня ненавидеть, - продолжал Гэнтику, повернувшись к Касуе. - Убейте же меня. Я не стану просить пощады, даже если вы решите разрубить меня на кусочки. Правда, пролив мою кровь, вы воздвигнете преграду на пути госпожи Оноэ к обретению вечного блаженства. Клянусь Тремя Сокровищами19, я говорю это не потому, что мне жаль расставаться с жизнью. Я рассказал вам все, и теперь вы вольны поступить со мною, как вам будет угодно. - И утер слезы рукавом своей рясы.
Тогда Касуя молвил:
- Даже если бы на стезю веры вас привела другая причина, разве мог бы я ненавидеть своего собрата? Но раз уж события, решившие вашу судьбу, связаны с госпожой Оноэ, я и подавно не могу питать к вам вражды. Не иначе как госпожа Оноэ -воплощение бодхисаттвы, явившегося в этот мир в облике женщины, дабы спасти наши заблудшие души. Теперь, когда я знаю о ее великом милосердии, мне тем более трудно позабыть прошлое. Ведь не будь того, что было, разве отреклись бы мы от суетного мира и стали монахами? Мы с вами удостоились ни с чем не сравнимой благодати, и пусть это послужит нам утешением в скорби. Как я рад, что отныне обрел в вас брата!
