Валентина Немова - Лишний вес
Не выполнить эту просьбу Ненашева, само собой разумеется, было нельзя.
Кое-как преодолев смущение, я вошла в комнату, где за круглым столом сидели писатели — одни мужчины, и всё в черном. Обращаясь к ним, Иван Семенович сказал (каким тоном, я не уловила, потому что сильно волновалась):
— Вот это и есть Валентина Немова, автор рассказа, который нужно будет нам сейчас обсудить. Вы его все прочитали. — Мне пододвинули стул, я села.
— А что обсуждать? Рассказ хороший. Всем понравился. И мне в том числе. В нем жизнь хоть лопатой черпай. — Это сказал молодой человек с неприметной внешностью, с густой гривой черных волос, еще не тронутых сединой. Позже я узнала, что это был детский писатель, тоже очень популярный в то время в области, Ковров Николай Давыдович. Он сказал:
— Еще совсем недавно по одному такому рассказу принимали в союз. Но, к несчастью, времена изменились. Судя по тому, каким тоном это было сказано, никакого сожаления по поводу того, что обстоятельства в стране изменились к худшему, косматый мужчина не испытывал. Да и я, будучи отвергнутой этим сообществом писателей, охотно подчиняющихся "спущенным" сверху инструкциям, нисколько не расстроилась от того, что не удалось мне вот так сразу сделать карьеру на литературном поприще. Тогда я была рада-радешенька, что жива и свободна, что органы КГБ, взяв с меня подписку, что не стану распространять свои крамольные стихи, отпустили дерзкую девчонку на все четыре стороны. Когда мы с Михаилом, с трудом добравшись до раздевалки, взяли пальто, собирались покинуть союз, к нам подошла супруга Ивана Семеновича, которая тоже присутствовала на вечере, и пригласила к себе, сказав, что мы опоздали уже на последнюю электричку, и нам придется переночевать у них, у Ненашевых.
Надо сказать, что дома Иван Семенович был опять таким же, как и в день нашего знакомства. Зато я веля себя по отношению к нему совсем иначе. В квартиру вошла почти благоговейно. Неожиданно для себя я влюбилась в него в тот вечер. Он тогда был тоже еще молод. Но, как уже было сказано, совсем седой и, по словам Дарьи Дмитриевны, весь израненный. Он был не только писатель, но и участник войны. Он добровольцем пошел на фронт. Это было, на мой взгляд, еще важнее, чем то, что он умел хорошо писать и говорить. Он смотрел на мир глазами бывшего воина, видел то, чего не замечали другие. Конечно, я старалась скрыть то, что происходило у меня в душе. Но мне это не удалось…
… Мы сидели в союзе писателей за круглым столом, обсуждали чьи-то стихи. Наше собрание затянулось. Проголодавшись, я достала из сумочки шоколадные конфеты и разложила их на столе перед собой. И вдруг в глаза мне бросилось: Иван Семенович, сидящий напротив, пристально и как будто с удивлением смотрит на меня. И как будто улыбается. В чем дело? В том, что перед ним на столе горка конфет в точно таких же, как и мои шоколадки, обертках с названием "Чио-чио-сан".
Ему показалось любопытным, значительным, что мы оба выбрали одни и те же конфеты, и выбрали не потому, что у них какой-то особенно приятный вкус. И мне, и ему, как выяснилось, понравилось их название, звучащее, как музыка: "Чио-чио-сан".
Он смотрит на меня — я на него. Смотрю и не могу отвести глаз. Он дал волю своей улыбке. Улыбнулась и я. Улыбнулась открыто, как улыбаются родному и близкому человеку. Иван Семенович любил музыку, хорошо пел. Но, к сожалению, мне не довелось услышать, как он поет…
Наверное, в тот миг он разгадал, что на душе у его ученицы, и остался доволен тем, что ему открылось.
Он стал покровительствовать мне. Мой рассказ "По имени-отчеству" был напечатан в молодежной газете. После этого в той же газете три моих очерка: "Ребята из затона", "Любовь в 14 лет", "Праздничные девчонки". Через некоторое время вышел в свет сборник "Молодые". В него вошли произведения как начинающих, так и маститых писателей области. Мой рассказ тоже…
Мы с Иваном Семеновичем часто виделись на литературных вечерах в союзе писателей. Я по-прежнему в сопровождении своего мужа бывала у Ненашевых дома. Однажды, без всякой задней мысли, я предложила Ивану Семеновичу:
— Приходите и Вы ко мне в гости.
Он ответил очень быстро, сказал то, чего я никак не ожидала услышать:
— Куда и когда?
"Куда?" — такого вопроса он не должен был мне задать. Мой домашний адрес прекрасно был ему известен. Я страшно смутилась, растерялась, струсила. У меня не было времени обдумывать свой ответ. Я сказала:
— Когда приедет Денис Антонович. Он собирается.
Через некоторое время, обдумав происходящее, я сказала Ненашеву, давая понять, что ради него я готова на любые жертвы:
— Я хочу развестись с мужем.
Он покачал головой:
— Не делай этого. Трудно тебе будет жить одной. Ты ведь еще совсем молодая…
То, что мы с Иваном Семеновичем симпатизируем друг другу, заметили, естественно, и мой супруг, и жена писателя. И стали, каждый как мог, препятствовать нашему сближению.
Михаил, улучив момент, когда я, беседуя с Дарьей Дмитриевной, не могла слышать, что он нашептывает Ненашеву, наговаривал на меня, стараясь опорочить. Что я влюбчивая, непостоянная, никудышная хозяйка. Он, мужчина, сам стирает, и не только свои сорочки и майки, но и мое белье, трусики и лифчики. А чем же, по его словам, занималась я? Писаниной. Перевожу бумагу. В выходные дни, с утра до вечера, только и жду, когда он уйдет из дома куда-нибудь, чтобы не мешал мне…
Много лет спустя мне предоставилась возможность убедиться, что именно эти слова были сказаны Ненашеву моим мужем тогда, когда он, Михаил, почувствовав, что плохи его дела, изо всех сил старался спасти свое положение, смешивая меня с грязью.
Рассказал бы лучше о своих "подвигах". Как предал меня: отнес в горотдел КГБ два моих стихотворения, которые впоследствии были инкриминированы мне в вину. Меня, как уже я говорила, в тюрьму, слава Богу, не посадили, но помучили — мало не показалось.
В течение двух месяцев, каждый день по семь часов, держали на допросах, добиваясь, чтобы я написала заявление, что именно Чижовкин на занятиях литкружка настроил меня против советской власти и КПСС. Я выдержала этот натиск, но чего мне это стоило! Пережитое потрясение сказалось чуть позже, во время беременности и родов. Короче говоря, муженек мой своим доносом чуть не отправил меня на тот свет. И после этого еще смел выставлять меня плохой хозяйкой. Да я просто-напросто не в силах была исполнять всю необходимую работу по дому. Вынужденный помогать мне, всем вокруг уши прожужжал, что я его закабалила. Тем не менее мертвой хваткой вцепился в меня, заметив, что я чем-то понравилась другому. И не кому-нибудь, а самому Ненашеву, которому он, Михаил, и в подметки не годился. Ни минуты не колеблясь, я порвала бы с этим подлым человеком, с Михаилом, но в то время и на это не хватило бы у меня сил. Кроме того, я понимала: Иван Семенович как благородный, порядочный человек не оставит Дарью Дмитриевну, и не хотела взваливать на его плечи свои проблемы. Мне достаточно было сознавать, что он мой друг. В общении с ним я черпала силы для жизни и труда…
Дарья Дмитриевна, защищая свой семейный очаг, действовала по-своему и не менее активно.
Во-первых, опасаясь, "как бы чего не вышло", она запретила Ивану Семеновичу оставлять у себя дома нас с Михаилом на ночь, когда мы задерживались в союзе писателей. Во-вторых, она послала письмо супруге Дениса Антоновича, Дине Григорьевне, в котором наябедничала на меня, сообщив, что однажды, находясь у них, у Ненашевых, в гостях, я плохо отозвалась о ней, о Чижовкиной…
Мы с Диной недолюбливали друг друга. Она, по мнению Дениса Антоновича, была красавицей. В книге "Изъято при обыске" я рассказала, как Чижовкин впервые увидел ее и сразу же полюбил, что называется, с первого
взгляда, и, не раздумывая, женился на ней, оставив другую женщину, у которой был от нее ребенок. Тогда Денису было двадцать пять лет, а Дине двадцать два. Увела она парня у своей подруги. Любила она Чижовкина или нет, не знаю и не берусь судить. Известно мне было только: не могла она нарадоваться, что ей удалось выйти замуж за такого хорошего человека, который души в ней не чает и подает большие надежды как писатель. Она частенько присутствовала на занятиях нашего литкружка, знала всех учеников своего мужа, охотно принимала у себя дома. Мы навещали ее и тогда, когда Денис Антонович отсутствовал, уезжая в столицу по делам. Развлекали скучающую по мужу женщину. Мы были не против дружить с Диной Григорьевной. Но нам не нравилось, что она раздувает его авторитет, а также требует, чтобы и мы его восхваляли до небес. Мы ведь и так его любили, искренне к нему относились. И есть ли необходимость в этом случае постоянно льстить человеку? Да еще по настоянию его близких. Ребята из литобъединения противились этому. За глаза стали плохо отзываться и о Дине, и о нем самом. В один, вовсе не прекрасный день, я взбунтовалась: высказала Дине в глаза, что болтают ребята о ней и о Денисе, когда ни она, ни он не могут слышать этот "треп". Получился скандал. Об этом со всеми подробностями поведала я в одной из глав своей первой книги. Чижовкин, которому Дина успела внушить, что он как прозаик непревзойденный, просто гений, на меня очень обиделся. Я ведь была его любимая ученица, как он уверял меня. Нашлись желающие вклиниться между ним и мною. Сочиняли небылицы о Дине и доказывали Денису Антоновичу, что первоисточник этих сплетен никто иной, как я. К сожалению, Чижовкин верил этим россказням. Я впала в немилость. Через какое-то время выяснилось, что меня оклеветали. Мы помирились с Денисом Антоновичем. И вот снова должны были поссориться — уже по желанию супруги Ненашева. Она, Дарья Дмитриевна, была уверена, что за ее наглый поступок обижусь я не только на нее самоё, но и на Ивана Семеновича. Ей нужно было так меня "достать", чтобы я позабыла дорогу не только к ним, Ненашевым, домой, но и в союз писателей. И чего же добилась эта ревнивая, изобретательная в своей подозрительности женщина? Приезжаю летом того года в родной город (Чижовкины тогда жили еще в Магнитогорске). Пока ничего не знаю о том, Что предприняла Дарьюшка, защищая свой "семейный очаг". Стою как-то на трамвайной остановке (мне надо было проехать лишь один пролет). Думаю о чем-то. Не о Чижовкиных, разумеется. У них я еще не успела побывать. Обхожу пока что родственников своих. Выбираю, к кому на сей раз податься. И вдруг подлетает ко мне особа женского пола, высокая, статная, с толстой русой косой, красиво уложенной на голове. В руке у нее большое эмалированное ведро. Батюшки! Да это же Дина Чижовкина, почти подруга моя. Но она не здоровается со мной, с разбегу начинает на меня орать. Я пока в толк не возьму, чего ей от меня надо. Тут же подходит к нам Денис Антонович.
