Алессандро Барикко - Новеченто (1900-й)
Невероятная, если хорошо подумать, но прекрасная... И в тот день, когда он сидел на всей этой куче динамита, он мне ее подарил.
Потому что я был его лучшим другом... А потом совершил одну из глупостей, так как если мне что-то приходит в голову, это уже невозможно выкинуть оттуда, я даже продал свою трубу, все, но... эта история, нет... ее я не забыл, она еще здесь, ясная и необъяснимая, какой была только музыка, когда посреди океана ее играл на волшебном пианино Дэнни Будман Т.Д. Лемон Новеченто.
(Актер уходит за кулисы. Бэнд играет финал. Когда затихает последний аккорд, актер возвращается на сцену.)
Его нашел матрос, которого звали Дэнни Будман. Он нашел его однажды утром, когда все уже сошли на берег в Бостоне, обнаружил в картонной коробке. Ребенку было дней десять, не больше. Он даже не плакал, лежал молча с открытыми глазами в этой коробке. Его оставили в танцевальном салоне первого класса. На пианино. Хотя он не был похож на младенца из первого класса. Такие вещи обычно делали эмигранты.
Родить тайком, где-нибудь на палубе и потом оставить малышей там. Не со зла. Все она, эта нищета, черная нищета. Немного смахивает на историю с одеждой... они поднимались на корабль в лохмотьях еле прикрывающих задницу, каждый в совершенно изношенном костюме, единственном который у них имелся. Тем не менее, позднее, поскольку Америка всегда была Америкой, ты, в конце концов, видел, как они спускаются, все хорошо одетые, мужчины даже при галстуке, дети в белых рубашечках... в общем, они только и делали здесь, эти двадцать дней путешествия, что шили и кроили, и в итоге на корабле ты уже не находил ни одной занавески, ни одной простыни, ничего: они становились приличной одеждой для Америки. Для всей семьи. И ты не мог им ничего сказать...
В общем, время от времени они избавлялись также от ребенка, который был для эмигрантов лишним ртом и кучей хлопот в отделе иммиграции. Они оставляли их на корабле. В обмен на занавески и простыни в каком-то смысле. Наверное, так было и с этим ребенком. Они должны были рассуждать следующим образом: если мы оставим его на пианино в танцевальном салоне первого класса, может быть его возьмет какой-нибудь богач, и он будет счастлив всю жизнь. Это было хороший план. Он сработал наполовину. Он не стал богатым, но пианистом - да. Лучшим, клянусь, лучшим. Итак. Старина Будман нашел его там, он искал что-нибудь, что сказало бы кто этот младенец, но обнаружил только надпись на картоне коробки, отпечатанную синими чернилами: Т.Д. Limoni. Было еще что-то вроде рисунка, лимона. Тоже синего. Дэнни был филадельфийским негром, гигантом, являющим собой чудо. Он взял ребенка на руки и сказал ему: "Привет, Лемон!" И внутри у него что-то щелкнуло, что-то похожее на ощущение, что он стал отцом. Всю жизнь он продолжал утверждать, T.D. явно означает Thanks Danny. Спасибо Дэнни. Это было нелепо, но он действительно верил в это.
Ребенка оставили здесь для него. Он был убежден в этом. T.D., Thanks Danny. Однажды ему принесли газету, где была реклама какого-то человека с лицом идиота и тонкими-тонкими усиками любовника-латиноса, еще там был нарисован огромный лимон и рядом надпись гласившая! Тано Дамато - король лимонов, Тано Дамато, королевские лимоны, какой-то знак, приз или что- то там... Тано Дамато... Старина Будман и бровью не повел. "Кто этот придурок?" спросил. И оставил журнал себе, так как рядом с рекламой были напечатаны результаты скачек.
Не то чтобы он играл на скачках: ему нравились клички лошадей, все они, у него была настоящая страсть, он всегда говорил тебе: "послушай-ка это, вот здесь, участвовал вчера в Кливленде, слушай, они назвали его Ловец денег, понимаешь? разве такое возможно? а это? смотри, Лучше раньше, вот умора" в общем, ему нравились клички лошадей, была у него такая страсть. Ему было все равно, какая лошадь приходила первой. Существовали лишь клички, которые ему нравились.
Мальчишке он дал свое имя: Дэнни Будман. Единственный раз за всю жизнь, когда он проявил тщеславие. Затем прибавил Т.Д. Лемон, точно в соответствии с надписью на картонной коробке, он говорил, что это изысканно - иметь буквы в середине имени: "у всех адвокатов они есть", утверждал Бэрти Бум, механик, попавший в тюрьму, благодаря адвокату, которого звали П.Т.К. Уондер. "Если он станет адвокатом, я его убью,"- вынес приговор старина Будман, однако два инициала все-таки оставил там, в имени, так и получилось - Дэнни Будман Т.Д. Лемон. Это было хорошее имя.
Они выучили его постепенно, повторяя шепотом, старый Дэнни и остальные, внизу в машинном отделении с выключенными машинами, в порту Бостона.
"Хорошее имя", - сказал, наконец, старина Будман, - "И все-таки чего-то не хватает. Ему не достает красивой концовки." Это было правдой. Ему не хватало красивого окончания. "Добавим "вторник"," - сказал Сэм Сталл, служивший официантом. "Ты нашел его во вторник, назови его вторником".
Дэнни подумал немного. Потом улыбнулся. "Неплохая идея, Сэм. Я нашел его в первый год этого нового, чертова века, не так ли? я назову его Новеченто". "Новеченто? " "Новеченто". "Но это число!" "Было число: теперь это имя". Дэнни Будман Т.Д. Лемон Новеченто. Прекрасно. Замечательно. Великолепное имя, боже, действительно, великолепное имя. Он далеко пойдет с таким именем. Они склонились над картонной коробкой. Дэнни Будман Т.Д. Лемон Новеченто посмотрел на них и улыбнулся, они остолбенели: никто не ожидал, что такой малыш, может выдать столько дерьма.
Дэнни Будман прослужил матросом еще восемь лет, два месяца и одиннадцать дней. Затем, во время одной бури посреди океана, он получил в спину проклятый шкив. Ему определили три дня жизни. У него было все разбито внутри, и не существовало способа восстановить его организм. Новеченто был ребенком тогда. Он сидел у кровати Дэнни и не двигался с места. У него была стопка старых газет, и он три дня, изнемогая от огромного напряжения, читал умирающему старине Будману все результаты скачек, которые мог обнаружить. Складывал буквы, как его учил Дэнни, водя по страницам газеты пальцем и глазами, не останавливающимися ни на мгновение. Он читал медленно, но читал. Таким образом, старина Дэнни умер на шестом заезде в Чикаго, когда Питьевая Вода опередила на два корпуса Овощной суп и на пять Голубую крем-пудру. Дело, над которым невозможно было не смеяться, потешаясь над этими кличками, он и умер. Его завернули в полотно и отдали океану. На ткани, красной краской, капитан написал: Thanks Danny.
Так, внезапно, Новеченто стал сиротой во второй раз. Ему было восемь лет, и он уже проделал путь туда и обратно, из Европы в Америку, раз пятьдесят. Океан был его домом. И за все это время ни разу нога его не ступала на землю. Он, конечно, смотрел на нее в портах. Но спускаться никогда. Дело в том, что Дэнни боялся, что его заберут из-за документов, визы или чего-то в этом роде. Поэтому Новеченто всегда оставался на борту и затем, в определенный момент, снова отплывал. Чтобы быть точным - Новеченто даже не существовал для мира: не было города, прихода, больницы, тюрьмы, бейсбольной команды, где было бы записано его имя. У него не было ни родины, ни даты рождения, ни семьи. Ему было восемь лет: но официально он никогда не появлялся на свет.
"Эта история не может длиться вечно,"- время от времени говорили Дэнни. "Кроме того, это противозаконно". Но у Дэнни был один ответ: "К черту закон, "- говорил он.
На споры не было времени.
Прибыв в Саутхэмптон, в конце рейса, когда умер Дэнни, капитан решил, что пора положить конец этому спектаклю. Он обратился к португальским властям и попросил их представителя, прийти и забрать Новеченто. Ну что же, они так его и не обнаружили. Искали по всему кораблю в течение двух дней. Ничего. Тот исчез. Это событие никому не понравилось, так как в конце концов здесь, на Виржинце, к мальчишке привыкли, никто не решался сказать это, но... нетрудно представить, как он бросился вниз с фальшборта а... дальше море сделает все что угодно... Так что, глубоко в душе его считали погибшим, когда спустя двадцать два дня отплыли из Рио-де-Жанейро, не дождавшись возвращения Новеченто и ничего о нем не узнав... Серпантин, гудки, фейерверки при отъезде, все как обычно, но на этот раз было отличие - они теряли Новеченто, навсегда, что-то стирало улыбку у всех и грызло изнутри.
На вторую ночь плавания, когда уже не были видны даже огни побережья Ирландии, Барри, боцман, как безумный ворвался в каюту капитана, разбудил его и сказал, что тот непременно должен пойти взглянуть. Капитан выругался, но все-таки пошел.
Танцевальный салон первого класса.
Огни погашены.
Люди в пижамах, босиком, у входа. Пассажиры покинувшие каюты.
Затем матросы, трое - абсолютно черные, поднявшиеся из машинного отделения, и даже Тирумэн, радист.
Все молчали, смотрели.
Новеченто.
Он сидел на стуле перед пианино, ноги даже не доставали до земли.
И, клянусь Богом, играл.
(Играет фортепьянная музыка, довольно простая, медленная, завораживающая). Я не знаю, что за музыку он играл, - простую и... прекрасную. Это был не трюк, он играл сам, своими руками, по этим клавишам, одному Богу известно как. И надо было слышать - что у него получалось. Тут присутствовала синьора, в красном халате и какими-то папильотками в волосах... набитая деньгами, для ясности - американка, жена страхового агента... ооо, у нее были такие слезы, что они скатывались по ночному крему, она смотрела и плакала, не переставая. Когда она заметила рядом капитана, взбешенного от неожиданности, буквально взбешенного, так вот, когда она заметила его рядом, шмыгнув носом, я говорю вам, богачка шмыгала носом, указала на пианино и спросила:
