Алессандро Барикко - Море-океан

-- Эдель, а как бы сотворить таких людей, которые не причиняют зла?

Верно, и Господь Бог задавался в свое время подобным вопросом.

-- Не знаю. Но попробую.

Работа в мастерской Эделя Трата растянулась на долгие месяцы и нескончаемые версты шелковой нити, доставленной по распоряжению барона. Ткали молча, ибо, как утверждал Эдель, тишина должна впитаться в самый уток. Нить вроде бы не отличалась от всякой другой, только увидеть ее не было никакой возможности. Но нить была. Так и трудились -- в полной тишине.

Долгие месяцы.

И вот в один прекрасный день ко дворцу барона подъехала повозка. На ней воз лежал шедевр Эделя. Три гигантские штуки, увесистые, как пасхальные кресты. Штуки втащили по парадной лестнице, пронесли через вереницу коридоров и дверей -- в самое сердце дворца, в поджидавшую их комнату. Прежде чем их размотали, барон прошептал:

-- А люди? Эдель усмехнулся.

-- Уж если не обойтись без людей, пускай себе парят где-нибудь в вышине.

Барон дождался закатного багрянца, взял дочку за руку и повел ее в новую комнату. Эдель говорит, что, войдя, она зарделась от изумления. На мгновение барон убоялся, что сюрприз окажет на нее чрезмерное воздействие. Но только на мгновение. В комнате тотчас воцарилась неотразимая тишина шелкового мира, которого мирные пажити лучились тихой радостью, а крошечные человечки, повиснув в воздухе, неторопливо мерили пределы бледно-голубого неба.

Эдель говорит -- и этого ему не забыть никогда,-- что она долго осматривалась, а потом, обернувшись, просияла улыбкой.

Ее звали Элизевин.

У нее был дивный бархатный голос; выступала она -- будто скользила по воздуху, и нельзя было отвести от нее глаз. Временами без видимой причины она начинала носиться по коридорам, по этим ужасным белым коврам, навстречу неведомо чему. Она уже не была всегдашней тенью и неслась, неслась... Но только изредка и так, что при встрече с ней иные перешептывались...

3

До таверны "Альмайер" можно было дойти пешком по тропинке, спускавшейся от часовни Святого Аманда; либо доехать в экипаже по дороге на Куартель; либо доплыть на барже вниз по реке. Профессор Бартльбум добрался до нее по воле случая.

-- Это трактир "Согласие"?

-- Нет.

-- Тогда подворье Святого Аманда?

-- Нет.

-- А может, это Почтовый дом?

-- Нет.

-- Наверное, это харчевня "Королевская килька"?

-- Нет.

-- Превосходно. Не найдется ли у вас свободной комнаты?

-- Найдется.

-- Ее-то мне и надо.

Тучная книга с закорючками гостей выжидающе раскрылась на деревянной подставке. Свежеубранное бумажное ложе приготовилось воспринять иноименные сны. Профессорское перо сладострастно примяло хрустящую простыню.

Исмаил Аделанте Исмаил проф. Бартльбум

Легкий росчерк -- узорчатые завитки. Просто загляденье.

-- Первый Исмаил -- мой отец. Второй -- мой дед.

-- А этот?

-- Аделанте?

-- Нет, не этот, а... вот этот.

-- Проф.?

-- Угу.

-- Профессор-то? Ну, это профессор.

-- Ничего себе имечко.

-- Никакое это не имечко. Профессор -- это я сам и есть. Я учу, понимаете? Когда я иду по улице, мне говорят: "Добрый день, профессор Бартльбум", "Добрый вечер, профессор Бартльбум". Только это не имя, это то, чем я занимаюсь, я учу...

-- Не имя?

-- Нет.

-- Ладно. Меня зовут Дира.

-- Дира.

-- Да. Когда я иду по улице, мне говорят: "Добрый день, Дира", "Спокойной ночи, Дира", "Какая ты сегодня хорошенькая, Дира", "Какое у тебя красивое платье", "Не видала ли ты часом Бартльбума? -- Нет, он у себя в номере, второй этаж, в конце коридора, возьмите полотенца, с видом на море, надеюсь, вам понравится".

Профессор Бартльбум -- с этого момента просто Бартльбум -- взял полотенца.

-- Мадемуазель Дира...

-- Да?

-- Дозвольте полюбопытствовать?

-- ?

-- А сколько вам лет?

-- Десять.

-- Ага.

Бартльбум -- с недавнего времени бывший профессор Бартльбум -подхватил чемоданы и направился к лестнице.

-- Бартльбум.

-- Да?

-- У девушек не спрашивают их возраст.

-- Верно. Простите.

-- Второй этаж. До конца по коридору.

Комната в конце коридора (второй этаж): кровать, шкаф, два стула, печь, конторка, ковер (синий), две одинаковые картины, умывальник с зеркалом, скамейка-ларь и мальчик -- сидит на подоконнике (у открытого окна), свесив ноги в пустоту.

Бартльбум легонько кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие.

Хоть бы что.

Бартльбум вошел в комнату, поставил чемоданы, подошел к картинам, взглянул на них пристальнее (действительно одинаковые, невероятно), присел на кровать, с явным облегчением скинул башмаки, приблизился к зеркалу, посмотрел на себя, убедился, что это все еще он (почем знать), заглянул в шкаф, повесил в него плащ и, наконец, шагнул к окну.

-- Ты что, статуэтка или просто так? Мальчик не шелохнулся. Но ответил:

-- Статуэтка.

-- А.

Бартльбум отошел к кровати, развязал галстук и лег. Влажные пятна на потолке распустились как черно-белые тропические цветы. Он закрыл глаза и уснул. Ему приснилось, что его, Бартльбума, позвали в цирк "Бозендорф" заменить женщину-пушку; выйдя на арену, он узнал в первом ряду тетушку Аделаиду, даму утонченную, но сомнительного поведения; вначале она целовалась с пиратом, затем -- с женщиной, похожей на нее как две капли воды, а в довершение всего -- с деревянным истуканом какого-то святого, который, впрочем, вовсе не был истуканом, поскольку неожиданно стронулся с места и зашагал прямо к нему, Бартльбуму, издавая попутно нечленораздельные звуки, поднявшие в публике волну всеобщего недовольства, столь бурного, что ему, Бартльбуму, пришлось удирать со всех ног, отказавшись даже от заветного гонорара, оговоренного с директором цирка, а именно от 128 монет.

Бартльбум проснулся. Мальчик сидел на прежнем месте. Только повернулся и смотрел на Бартльбума. Более того, он говорил с Бартльбумом.

-- Вы когда-нибудь бывали в цирке "Бозендорф"?

-- Простите?

-- Я спросил, бывали ли вы когда-нибудь в цирке "Бозендорф"? Бартльбум резко сел на кровати.

-- Откуда ты знаешь о цирке "Бозендорф"?

-- Ниоткуда. Просто видел его здесь в прошлом году. Там были животные и все такое. А еще там была женщина-пушка.

Бартльбум подумал, нет ли у него случайно известии о тетушке Аделаиде. Правда, она уже давным-давно умерла, но этот мальчуган, видно, много чего знал. В конце концов Бартльбум решил не вдаваться в подробности. Он встал с кровати и прошествовал к окну.

-- Не побеспокою? Душновато.

Мальчик чуть-чуть съехал с подоконника. Холодный воздух и северный ветер. Впереди -- необозримое море.

-- И что это ты, интересно, здесь высиживаешь?

-- Смотрю.

-- Смотреть-то особо не на что...

-- Вы шутите?

-- Ну, на море, конечно, только оно всегда одинаковое: море и море; если повезет, увидишь корабль, тоже не бог весть что.

Мальчик обернулся к морю, потом к Бартльбуму, потом опять к морю и снова к Бартльбуму.

-- Надолго сюда? -- спросил он.

-- Не знаю. На денек-другой.

Мальчик слез с подоконника, направился к двери, остановился на пороге и смерил Бартльбума испытующим взглядом.

А вы славный. Надеюсь, до отъезда вы малость поумнеете.

Бартльбуму не терпелось узнать, кто же воспитывает таких мальчиков. Не иначе, чудо-дети.

Вечер. Таверна "Альмайер". Комната на втором этаже в конце коридора. Конторка, керосиновая лампа, тишина. Серый халат наполнен Бартльбумом. Серые тапочки начинены ногами Бартльбума. Белый лист бумаги на конторке, перо и чернильница. Пишет Бартльбум. Пишет.

Моя несравненная,

вот я и у моря. Избавлю Вас от описания тяжестей и неудобств путешествия. Главное, что я уже здесь. Таверна уютная: скромная, но уютная. Стоит на холме у самого берега.

Вечером, во время прилива, вода подбирается прямо к моему окну. Кажется, будто плывешь на корабле. Вам бы это понравилось.

Я никогда не плавал на корабле.

Завтра я приступаю к моим штудиям. Лучшего места для них не придумать. Прекрасно сознаю всю многотрудность этого предприятия. Лишь Вы -единственная на всем белом свете -- знаете, сколь решительно настроен я довести до конца мой дерзновенный замысел, возникший в один благополучный день двенадцать лет назад. Утешением мне послужит мысль о том, что Вы пребываете в полном здравии и душевном покое.

Сказать по правде, я никогда прежде об этом не задумывался, но я и впрямь ни разу не плавал на корабле.

В тиши этой уединенной местности меня не покидает уверенность, что в своем невообразимом далеке Вы сохраните воспоминание о том, который любит Вас и посему Ваш навек

Исмаил А. Исмаил Бартльбум

Бартльбум кладет перо, сгибает лист, втискивает его в конверт. Встает, вынимает из дорожного сундука шкатулку красного дерева, приподнимает ее крышку и опускает внутрь раскрытый безадресный конверт. В шкатулке покоятся сотни точно таких же конвертов. Раскрытых и безадресных.