Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку - Егор Петрович Ковалевский
Впоследствии времени, к счастью, я нашел в караване осла и продолжал путь частью на нем, а частью пешком, потому что осел, которого поили только через два дня, изнемогал подо мной, как ни силен египетский осел.
Переезд гарема через Большую Нубийскую пустыню, рис. Тим, рез. Бернардский.
Мне стали понятны мучения Александра Македонского, шедшего через пустыню Ливийскую на поклонение Аммона-Ра; но, на третий день путешествия, небо ниспослало Александру дождь; небо берегло его и вознаградило, потом, сказав ему, что он происходит от Юпитера; а мне сулило оно одни только горькие последствия подобного же путешествия. Теперь понятно, каким образом была погребена под знойными песками Ливии целая армия Камбиза, шедшая на разрушение тех храмов, которым поклонялись Геркулес, Персей и Александр Великий; понятно, отчего погибают беспрестанно караваны и путники в этой, так называемой Большой Нубийской пустыне, одной из самых страшных пустынь в Африке.
Самум, или, как его называют арабы, хам-сим, пятидесятница, потому что он дует в период пятидесяти дней, в апреле и мае месяцах, разумеется непостоянно, иначе он в пятьдесят дней опустошил бы весь Египет, – хам-сим, который неожиданно, иногда, налетает и в другое время года, всегда почти сопровождается гибелью путешествующих в пустыне.
Приближение самума трудно предвидеть. Правда, воздух сгущается заранее, принимает пурпуровый цвет; лицо путника наливается кровью; глаза, кажется, хотят выскочить из орбит, голова кружится; но все это настает так быстро, что люди и животные, хорошо понимающие эти признаки, едва имеют время кинуться ниц на землю и сунуть голову, как можно глубже, в песок. Самум пронесся, кажется, благополучно, прикрыв караван только тонкой полостью песку. Люди и животные поднимаются; иссохшие уста жаждут воды; все кидаются к гербе, кожаным мешкам с водой…. О, ужас! воды ни капли. Самум в один миг иссушает мешки, полные воды, если не успеют их убрать и закрыть циновками или землей; а мы уже заметили, как трудно предузнать приближение самума. Тогда положение каравана, если он далеко отошел от воды или задолго до нее, ужасно. Обыкновенно, вот что делается в нем: невольники, которых целые толпы проводят через пустыню, садятся в кружок, и в молчании ожидают смерти; вожатые-арабы рассчитывают очень верно, часто по опыту, могут ли они дойти до воды с запасом верблюжьей крови, или нет, и принимают свои меры; если могут, то каждый убивает своего верблюда и отправляется, немедля, вперед; если нет, то никто из них не станет понапрасну беспокоиться, и каждый, с покорностью и верой в судьбу, обрекает себя смерти. Тогда в этой таинственной пустыне раздаются песни, которыми обыкновенно отпевают покойников, и вопли, сопровождающие в другую жизнь: это страшнее тишины негров; но турки никогда не погибают без борьбы со смертью, борьбы отчаянной, до последней минуты жизни; большей частью это владельцы каравана; отыскавшие где-нибудь между вьюками несколько глотков воды или водки, запасшись также верблюжьей кровью и выбрав лучшего дромадера в караване, они скачут по направлению к Нилу; никто не противится им, потому что вожатые-арабы и в самом отчаянии сохраняют уважение к господину. На этом переезде большей частью погибают они в страшных муках.
Не один самум бывает причиной гибели путников. Каждый год насчитывают несколько несчастных случаев в этой пустыне и без самума. Большая часть гор и мест носят название своих жертв. Там погиб начальник кавалерии Судана: вожатый его принял одну гору за другую и заблудился в пустыне. Тут погибли двенадцать кавасов Мегемет-Али: вожатый отправился отыскивать отставшего верблюда; ковасы долго ждали; было уже близко от Нила, а кто переходил пустыню, тот знает, с какой жадностью стремятся люди и животные к свежей воде. Они же шли этим путем не в первый раз, а потому и отправились одни. Вожатый, между тем, воротился; не нашедши их на месте, он отправился по свежим следам; но ни кавасы, ни вожатый не возвращались. Впоследствии их нашли не в дальнем расстоянии один от другого; крайнего за четыре часа до Нила. Всех несчастных случаев не перечтешь.
Трупы остаются очень долго нетленными; ни хищных, ни других зверей, ни насекомых, как мы заметили, здесь нет, так некому истреблять их. Иссушенные солнцем, трупы лежат, как живые, и часто ошибаешься, глядя на них издали.
Вот гора, называемая Габешь, Абиссинскою. Тут, когда-то, после самума, осталась, в числе прочих, абиссинянка, невольница. Другие невольники терпеливо ожидали смерти, но ей, молодой и прекрасной собой, конечно пользовавшейся лучшей жизнью, чем они, жалко было расставаться с ней; в страшных муках и терзаниях ожидала она смерти. В это время наехали на нее два каваса, турок и черкес. Они тоже со своим караваном были настигнуты самумом, но успели спасти одну замзамию, – маленький кожаный мешок с водой, – спрятали ее от других, и убежали на дромадерах. Абиссинянка кинулась к ним, рыдая молила, заклинала их взять ее с собой. Турок колебался.
– Послушай, – говорил он товарищу, – ведь если довезем ее в Каир, можем продать за десять тысяч пиастров.
– Правда, – отвечал черкес: – а если поделимся с ней водой, то можем умереть все трое.
– До Нила недалеко, – говорил турок, – к нужде мы привыкли…. Абиссинянка поняла, что турок принял ее сторону: она усилила свои мольбы, обращая их исключительно к нему. Отчаяние придало ей силы, красноречия и может быть красоты. Турок был тронут и решительно настаивал взять ее с собой.
– Хорошо, – сказал его спутник, по-видимому тоже колебавшийся: – только сажай ее к себе на дромадера.
Турок может быть того и хотел. Отправились. Черкес, ехавший позади, вынул пистолеты, пустил одну пулю в абиссинянку, другую в турка, который не успел выхватить своих пистолетов, потом взял замзамию, и благополучно доехал до Бербера. Говорят, он сам рассказывал эту историю своим, прибавляя, что если б пришлось поделиться водой только с турком, то и тут не достало бы, и что все-таки один другого должен был убить, а сумасшедший турок взял еще третьего потребителя, вовсе не привыкшего к нужде, и что он во всяком случае оказал благодеяние – абиссинянке, прекратив ее терзания, а турку, – отправив на тот свет не одного, но с женщиной, которую он до того полюбил, что готов был умереть за нее.
Мы шли по двенадцать и тринадцать часов в день, нигде не останавливаясь. Верблюды не изменяли своему ровному, мерному шагу, от начала дня до конца, от первого привала до последнего. Подножный корм и воду они
