Пятая колонна. Рассказы - Эрнест Миллер Хемингуэй

Дороти. Не хватало тебе еще подобреть. Добренький ты совсем ужасен. Только добрые люди имеют право прикидываться добрыми. А ты меня пугаешь, когда добреешь. Просто ни к чему было заговаривать о таких вещах днем.

Филип. Извини.

Дороти. Он еще извиняется! Это хуже всего. Терпеть не могу, когда ты извиняешься. Просто уйди, и все.

Филип. Ладно, давай прощаться. (Обнимает ее и хочет поцеловать.)

Дороти. И не надо меня целовать. Сначала поцелуи, потом за товаром полезешь. Я тебя знаю.

Филип крепко прижимает ее к себе и целует.

Ах, Филип, Филип, Филип!

Филип. Прощай.

Дороти. А как же… как же… как же товар?

Филип. Он мне больше не по карману.

Дороти (вырывается из объятий). Тогда уходи.

Филип. Прощай.

Дороти. Проваливай.

Филип покидает комнату и уходит к себе. Макс по-прежнему сидит на стуле. В соседней комнате Дороти вызывает горничную.

Макс. Ну?

Филип молча смотрит в электрокамин. Макс смотрит вместе с ним. В дверях соседнего номера появляется Петра.

Петра. Да, сеньорита?

Дороти сидит на кровати, высоко подняв голову, но по ее щекам текут слезы. Петра подходит к ней.

Петра. Что с вами, сеньорита?

Дороти. Ах, Петра, ты была права: нехороший он. Он плохой, плохой, плохой человек. А я-то, дура, воображала, что мы будем счастливы. Только он, правда, нехороший.

Петра. Да, сеньорита.

Дороти. Но, Петра, вся беда в том, что я люблю его!

Петра продолжает стоять рядом с Дороти. В сто десятом номере Филип, стоя перед тумбочкой, наливает себе виски и разбавляет водой.

Филип. Анита!

Анита (из ванной). Да, Филип?

Филип. Иди сюда, как помоешься.

Макс. Мне пора.

Филип. Нет. Останься.

Макс. Нет, нет, нет. Прошу тебя! Отпусти.

Филип (ровно, безо всякого выражения). Анита, как там водичка?

Анита. Я чудесно помыться.

Макс. Пойду я. Очень, очень тебя прошу. Отпусти.

Рассказы

Мать красавчика[42]

Когда у него умер отец, он был совсем еще зеленый и его менеджер похоронил покойника навечно, то есть обеспечил за ним постоянное место на кладбище. Но когда и мать умерла, менеджер сообразил, что не всегда же им амуриться. Ведь у них была любовь, да, он из таких, этот красавчик Пако, вы разве не знаете? Ну еще бы, конечно, из таких. И менеджер решил похоронить его мать только на пять лет.

Так вот, вернулся он в Мексику из Испании и сразу получил первое уведомление. Там было сказано, что это первое уведомление: дескать, пять лет на исходе, и не соблаговолит ли он распорядиться должным образом, чтобы продлить срок сохранения материнской могилы. За постоянное место требовалось внести всего двадцать долларов. Касса хранилась тогда у меня, и я сказал, поручи это мне. Но он сказал – нет, он сам об этом позаботится. Позаботится сам, и немедленно. Мать-то его, и он хочет сам все сделать.

Через неделю пришло второе уведомление. Я прочитал его вслух и говорю, я думал, ты уже позаботился об этом. Нет, говорит, еще нет.

– Давай я все сделаю, – сказал я. – Вот они, денежки, у меня.

Нет, сказал он. Нечего ему указывать. Он сам об этом позаботится, когда руки дойдут. Какой смысл тратить деньги раньше времени.

– Ладно, – сказал я. – Только смотри не забудь. – У него тогда был контракт на шесть боев по четыре тысячи песо каждый, да еще бенефис. В одной только столице он заработал больше пятнадцати тысяч долларов. Скаред он был, вот и все.

Третье уведомление пришло еще через неделю, и я опять прочитал его вслух. Там было сказано, что, если он не внесет до субботы, могилу его матери разроют и останки ее выбросят на общую свалку костей. Он сказал, что займется этим в тот же день, когда поедет в город.

– Почему ты мне не поручишь? – спросил я.

– Не суйся куда не надо, – сказал он. – Это мое дело, и я сам этим займусь.

– Ладно, когда так, – сказал я. – Делай свои дела сам.

Он взял сколько было нужно денег из кассы, хотя в те времена у него в кармане всегда лежала сотня песо, а то и больше, и сказал, что сам этим займется. И ушел с деньгами, и я, конечно, думал, что дело сделано.

Неделю спустя оттуда написали, что, поскольку ответа на их окончательное предупреждение не поступило, останки его матери выбросили на свалку костей – на общую свалку.

– Господи помилуй! – сказал я ему. – Ты же собирался заплатить, взял на это деньги из кассы, и что же теперь стало с твоей матерью! Подумать только! Общая свалка костей, и там твоя мать! Почему ты мне не поручил? Я бы сразу после первого уведомления выслал.

– Это не твое дело. Мать – она моя мать.

– Верно, дело не мое, это твое дело. Но какая же у человека кровь в жилах, если он допустил такое со своей матерью? Не заслужил ты, чтобы у тебя мать была.

– Это моя мать, – сказал он. – Теперь она мне еще дороже. Теперь мне не надо думать, что она похоронена там-то и там-то, и горевать. Теперь она вокруг меня, в воздухе, как птицы и как цветы. Теперь моя мать всегда будет со мной.

– Господи помилуй! – сказал я. – Какая же у тебя кровь в жилах? Ты больше и разговаривать со мной не смей.

– Она всюду при мне, – сказал он. – Теперь я не буду о ней горевать.

В те времена он крутился около женщин и тратил на них уйму денег, все старался казаться настоящим мужчиной и думал, что проведет этим кого-нибудь, но на тех, кто его знал, это нисколько не действовало. Мне он задолжал шестьсот с лишним песо и никак не хотел расплатиться.

– Зачем тебе сейчас деньги? – говорил он. – Неужели ты не доверяешь мне? Мы же с тобой друзья.

– Друзья не друзья, доверяю не доверяю – не в этом дело, а в том, что, пока тебя не было, я за все платил из своего кармана, и теперь эти деньги мне нужны, и у тебя есть чем расплатиться.

– Нет у меня сейчас ничего.

– Нет, есть, – сказал я. – Вот они, в кассе, отсюда и возьмешь.

– Эти деньги мне нужны на другое, – сказал он. – Ты не знаешь, какие у меня расходы.

– Я здесь все время сидел, пока ты был в Испании, и ты сам велел мне платить по всем счетам, что приходили из магазинов, а денег ни разу не прислал, и у меня ушло шестьсот с лишним песо моих кровных, а теперь деньги мне нужны и расплатиться со мной ты можешь.

– Скоро расплачусь, – сказал он. – Сейчас они мне самому позарез нужны.

– На что?

– Мало ли у меня какие дела.

– Ну, хотя бы часть отдай.

– Нет, не могу, – сказал он. – Мне деньги прямо-таки позарез нужны. Но я отдам.

В Испании он выступал всего два раза, ему там ходу не дали, моментально его раскусили, а он сшил себе семь костюмов