Мюриэл Спарк - Баллада о предместье
— Очевидно, да, — сказала Дикси.
— Три чашки кофе, — сказал Дугал официанту.
— После четырех к вам снова пожаловали, — сказал Хамфри. — Угадайте кто. Она принесла горшок с цветами и большой пакет.
— Элен, — сказал Дугал.
Официант принес три чашки кофе: одну в правой руке и две, столбиком, в левой. Он осторожно поставил их на столик. Кофе из чашки Дикси плеснулся на блюдце. Она бросила взгляд на свою чашку.
— Поменяйся со мной, — сказал Хамфри.
— Возьмите мою, — сказал Дугал.
Она позволила Хамфри обменяться с нею блюдцами. Он вылил содержимое ее блюдца себе в чашку, отхлебнул кофе и поставил его на стол.
— Сахар, — сказал он.
Дугал пододвинул сахарницу к Дикси.
Она сказала: «Благодарю». Взяла два куска, бросила их в кофе и, пристально глядя в чашку, помешала ложечкой.
Хамфри положил себе три куска, быстро размешал сахар и попробовал кофе. Он подтолкнул сахарницу к Дугалу, который взял себе один кусок и положил его в рот.
— Я провел ее в вашу комнату, — сказал Хамфри. — Она сказала, что хочет у вас прибрать по-своему. Поставила горшок с цветами и разложила кретоновые подушечки. Старухи дома не было. По-моему, это очень мило со стороны Элен, верно, Дикси?
— Что мило со стороны Элен?
— Ну, что Элен заходила навести у Дугала порядок женской рукой.
— Очевидно, да.
— Ты здорова? — спросил ее Хамфри.
— Очевидно, да.
— Может, пойдем куда-нибудь или побудем здесь?
— Как тебе угодно.
— Хочешь пирожного?
— Нет, благодарю.
— Почему ваш брат ходит голодный? — спросил у нее Дугал.
— Чей брат ходит голодный?
— Ваш Лесли.
— С чего это вы взяли, что он ходит голодный?
— Он на днях ошивался у моей хозяйки и выпрашивал пончики, — сказал Дугал.
Хамфри потер одну ладонь о другую и улыбнулся Дугалу:
— Ох, эта ребятня, вы же сами знаете, что это за народ.
— С какой стати он мне будет тут наговаривать на Лесли, — сказала Дикси и обвела взглядом соседние столики: не прислушивается ли кто-нибудь. — Наш Лесли не попрошайка. Это вранье.
— Это не вранье, — сказал Дугал.
— Я передам ваши слова моему отчиму, — сказала Дикси.
— И правильно сделаете, — сказал Дугал.
— Ну, съест мальчишка лишний пончик, что тут такого? — сказал Хамфри им обоим. — Не делайте вы из мухи слона. Не заводитесь.
— А кто начал? — сказала Дикси.
— Ты начала, если на то пошло, — сказал Хамфри. — Ты еле выдавила из себя «здравствуйте», когда Дугал вошел.
— Как же, как же, защищай его, — сказала она. — Вообще-то я не собираюсь здесь сидеть и слушать, как меня оскорбляют.
Она встала и взяла сумочку. Дугал снова усадил ее на стул.
— Не распускайте руки, — сказала она и встала.
Хамфри снова усадил ее.
Она осталась сидеть, неподвижно уставившись в пространство.
— А вот и Бьюти пришла, — сказал Дугал.
Дикси повернула голову и посмотрела на Бьюти. Потом она снова приняла отсутствующий вид.
Дугал присвистнул, явно адресуясь к Бьюти.
— А вот это вы напрасно, — сказал Хамфри.
— Господи, и это называется интеллигент, — сказала Дикси. — Разевает рот и свистит девушке.
Дугал снова присвистнул.
— Досвиститесь, что явится Тревор Ломас, — сказал Хамфри.
Официант и сам Коста вышли из-за стойки и нервно топтались возле их столика.
— Переберемся в «Глашатай», — сказал Дугал, — и захватим с собой Бьюти.
— Ну послушайте, Тревор же мой друг, — сказал Хамфри.
— Он будет шафером у нас на свадьбе, — сказала Дикси. — У него хорошая работа и надежные перспективы на будущее, не как у некоторых.
Дугал присвистнул. Потом он обратился к Бьюти через два столика:
— Кого-нибудь ждете?
Бьюти опустила ресницы.
— Пожалуй, никого, — сказала она.
— А не пойти ли нам в «Глашатай»?
— Не возражаю.
Дикси сказала:
— А я возражаю. Я не вожусь с кем попало.
— Кто-то что-то сказал? — спросила Бьюти, вытянувшись в струнку.
— Я говорю, — сказала Дикси, — что у меня назначено свидание в другом месте.
— Ладно, мы с Бьюти пойдем вдвоем, — сказал Дугал. Он направился к Бьюти, которая решила причесаться.
Хамфри сказал:
— Ну, Дикси, нам же, в конце-то концов, нечего больше делать. Даже смешно будет, если мы не пойдем вместе с Дугалом. Вдруг Тревор узнает, что Дугал шляется с его девушкой по пивным.
— Понимаю, со мной тебе скучно, — сказала Дикси. — Конечно, где уж нам, дурачкам, до Дугала.
— Не засыпайте меня комплиментами, — сказал ей Дугал издали.
— А по-моему, я не к вам обращаюсь, — сказала Дикси.
— Ладно, Дикси, мы остаемся здесь, — сказал Хамфри.
Дугал держал зеркальце, а девушка расчесывала над столом свои длинные медные волосы.
Дикси бросила взгляд на Дугала. Она глубоко вздохнула.
— Видно, придется уж пойти с ними в пивную, — сказала она, — а то ты потом скажешь, что я испортила тебе весь вечер.
— Никто особенно не настаивает, — сказала Бьюти, спрятав расческу и похлопывая по сумочке.
— Пойдем, глядишь, и не пожалеем, — сказал Хамфри.
Дикси собралась в путь не без торопливости, но заметила при этом:
— Ну, знаешь, такие развлечения не в моем вкусе.
И они пошли по Парковому проезду к «Глашатаю» вслед за Дугалом и Бьюти. Бьюти уже переступила порог салуна, но Дугал медлил, вглядываясь в темноту за плавательным бассейном: оттуда, из глубины парка, все громче доносились вопли какой-то пьяной женщины, но вскоре стало ясно, что это не пьяная женщина, а пророчествующая Нелли.
Хамфри и Дикси остановились у дверей пивной.
— Да это же Нелли, — сказал Хамфри и подтолкнул Дугала к проходу, в котором замешкалась Бьюти.
— Я люблю послушать Нелли, — сказал Дугал, — персонал-то надо исследовать.
— Ой, да заходите вы внутрь, — сказала Дикси, когда Нелли обрисовалась в лучах фонаря.
— Шесть суть вещей, — возгласила Нелли, — ненавистных Господу, и для седьмой нет места в его душе. Надменные взоры, лживый язык, руки, пролившие невинную кровь. Увидимся завтра утром. Сердце, упорствующее в злоумышлениях, ноги, влекущие к злочинию. В десять, двор Пэйли. Свидетель неправедный, чьи уста глаголют ложь. Квакерский переулок. И тот, кто сеет раздоры между братьями.
— Ну, Нелли здорово поддала, — сказал Хамфри, пропихиваясь к бару. — Того и гляди с катушек долой.
Яркая люстра с подвесками и ряд сверкающих хрустальных ламп возле зеркала за стойкой появились тут после войны, чтобы поддерживать представление, будто в доброе старое довоенное время эта пивная была украшением и гордостью тогдашнего Кэмберуэлла. У заведующей был крошечный носик и тяжелый подбородок; по ее лицу было видно, что она многое успела за свои двадцать пять лет. Бармен был маленький и юркий. Он все время покачивался взад-вперед, как ванька-встанька.
Бьюти пожелала мартини, Дикси думала, что платит Хамфри, и заказала имбирное пиво, потом смекнула, что платить будет Дугал, и дополнила: «Джин и имбирное пиво». Хамфри с Дугалом принесли и поставили на столик выпивку для девушек и две полупинты имбирного пива, сверкавшие в пупырчатых кружках, как маленькие люстры. Со стен глядели надписанные фотографии былых звезд эстрады; и хотя никто не помнил ни Флоры Финч, ни Форда Стерлинга, но всем почему-то казалось, что в десятых годах это были знаменитости первой величины. Пианино стояло вплотную к стене, и пианист Тони созерцал публику лишь между музыкальными номерами, поворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Тони был не просто бледен: в лице его не было ни кровинки. Его темно-синий пиджак был надет поверх наглухо застегнутой белоснежной рубашки без галстука. Доброхоты все время наполняли заново его пивную кружку в полпинты, которая неизменно стояла по правую руку от него на крышке пианино. За игрой плечи его ходили ходуном, а с иными аккордами он так и ложился на клавиши. Сзади он мог сойти за энтузиаста, но только сзади. Тони исполнял мелодии десятых и двадцатых годов под шуточки завсегдатаев; и, когда он ссутулился, чтобы сыграть «Чармейн», Бьюти сказала ему: «Заколачивай, Тони». Тони и ухом не повел: за девятнадцать месяцев работы его не затронула ни одна реплика. «Живей, малый, живей», — подбодрил кто-то. «Оставьте его в покое, — сказала заведующая. — Постыдились бы своей некультурности. Он прекрасный исполнитель. Эту вещь в свое время всюду играли. Ее так и надо исполнять». Тони доиграл, взял свое пиво и уныло повернулся лицом к публике.
— Тони, разбуди меня, когда будет рок или ча-ча!
— Поднатужься, сынок. Заколачивай.
Тони повернулся на сто восемьдесят градусов, поставил кружку на место и взял первые аккорды «Рамоны».
— Живей, малый, живей.
— Еще раз услышу «живей, малый», — сказала заведующая, — и вы у меня живо очутитесь на улице.
— А я что говорю. Тони сейчас как даст по клавишам!
— Хлебни-ка пивка, Тони. Веселей, сынок! Умирать один раз.
В десять минут десятого в пивную вошел Тревор Ломас с Колли Гулдом. Тревор протолкнулся к бару, встал спиной к стойке, оперся на нее локтем и обозрел происходящее как бы с высоты птичьего полета.
