Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Возьмите любой, какой вам больше нравится, – отозвалась она, поспешно протягивая ему обратно весь букет.
– Нет, выбрать его и отдать мне вы должны сами.
И в этот момент в гостиную вернулся сквайр. Роджер, понятное дело, предпочел бы, чтобы Молли не принималась судорожно потрошить букет в поисках нужного цветка в присутствии его отца, но она воскликнула:
– Мистер Хэмли, прошу вас, вы не знаете, какие цветы любит Роджер?
– Нет. Розы, скорее всего. Экипаж у дверей, и, Молли, дорогая моя, мне бы не хотелось торопить тебя, но…
– Я все понимаю. Держите, Роджер, это роза!
Девушка и сама покраснела, как та роза, которую протягивала ему.
– Я разыщу папу, как только вернусь домой. Как там малыш?
– Боюсь, что у него начинается нечто вроде лихорадки.
Сквайр проводил ее к экипажу, по дороге рассказав ей о состоянии внука; Роджер последовал за ними, не отдавая себе отчета в том, что делает, поскольку мучительно пытался найти ответ на вопрос, который задавал сам себе: «Уже слишком поздно – или еще нет? Сможет ли она забыть мою первую юношескую любовь к той, которая так не похожа на нее?»
А Молли, когда экипаж уже увозил ее прочь, повторяла про себя: «Мы снова друзья. Думаю, что он скоро забудет то, что взял себе в голову милый старый сквайр. Как приятно вновь вернуться к прежним отношениям! И какие замечательные цветы он мне подарил!»
Глава 60. Признание Роджера Хэмли
Роджеру Хэмли было о чем подумать, когда он наконец отвернулся от экипажа, скрывшегося вдали. Еще вчера он был уверен, что Молли считала признаки его зарождающейся любви к ней, которые он сам полагал столь очевидными, отвратительной неверностью по отношению к Синтии, тоже отличавшейся ветреностью; что она считала недостойным переводить их отношения в нечто более близкое и что она пожелала дать ему понять об этом, изменив манеру своего с ним общения и тем самым задушить все его поползновения в зародыше. Но сегодня утром он увидел перед собой прежнюю Молли, милую и откровенную, – во всяком случае, именно такой она предстала перед ним во время их последнего разговора. Он зашел так далеко, что даже поинтересовался у Робинсона, не получала ли нынче утром мисс Гибсон каких-либо писем, и когда узнал, что получала, то попытался убедить себя в том, что письмо и было в какой-то мере причиной ее невзгод. Что ж, пока все шло неплохо. Они вновь стали друзьями после молчаливого недоразумения, но теперь Роджеру этого было мало. С каждым днем он все яснее осознавал, что она, и только она одна, может сделать его счастливым. Он с особенной остротой ощутил это и даже отчасти потерял надежду, пока отец уговаривал его сделать то, чего он втайне желал сам. Нет нужды «пытаться» полюбить ее, сказал он себе, – это уже случилось и так. Тем не менее он ревновал Молли, и весьма сильно. Достойна ли ее та любовь, которую он однажды уже предлагал Синтии? Не была ли его нынешняя страсть жалким подобием минувшей? А тут еще она настигла его в тот самый момент, когда он опять должен надолго покинуть Англию! И разве возможно последовать сейчас за Молли к ней домой, в ту самую гостиную, где он когда-то предложил руку и сердце Синтии?! Но потом, сделав над собой усилие, Роджер принял решение. Теперь они вновь были друзьями, и он поцеловал розу, которую она подарила ему в знак их дружбы. Отправляясь в Африку, он подвергался смертельному риску; теперь он понимал всю опасность своего путешествия куда лучше, чем в прошлый раз. И до своего возвращения он не станет пытаться завоевать ее любовь, располагая в настоящий момент лишь ее дружеской привязанностью. Но когда он вновь окажется дома, то никакие глупые фантазии насчет того, каким будет ее ответ, не помешают ему поставить на карту все, чтобы заполучить женщину, которая стала для него единственной и неповторимой, затмив собой всех остальных. Он не поддастся жалкому тщеславию, которое вынуждает больше думать о возможном унижении в случае отказа, чем о том бесценном сокровище в виде спутницы жизни, кое может достаться ему. Так или иначе, но если Господь пожелает, чтобы он вернулся домой в целости и сохранности, он испытает свою судьбу вновь. А до тех пор ему следует проявлять терпение и надеяться. Он уже более не мальчик, чтобы стремглав бросаться к объекту своих устремлений; он стал мужчиной, способным рассуждать и ждать.
Едва найдя отца, Молли тотчас же отправила его в Холл, после чего вернулась к прежней жизни в гостиной, где ей на каждом шагу недоставало яркого присутствия Синтии. Миссис Гибсон пребывала в раздраженном и ворчливом расположении духа, причиной которого стало письмо Синтии, адресованное Молли, а не ей.
– Учитывая все хлопоты, которые я взвалила на себя, готовя для нее приданое, полагаю, что она могла бы для начала написать мне.
– Но ведь она так и сделала – ее первое письмо было адресовано вам, мама, – возразила Молли, хотя мыслями все еще оставалась в Холле, с больным ребенком и… с Роджером и его просьбой подарить ему цветок.
– Да, самое первое, на трех страницах, с полным описанием переправы через Ла-Манш. А вот тебе она наверняка пишет о моде, о том, какие шляпки носят в Париже, и о прочих интересных вещах. Но бедные матери не могут рассчитывать на доверительные послания, в чем я уже имела несчастье убедиться.
– Вы можете прочесть ее письмо, мама, – сказала Молли, – в нем нет ничего особенного.
– Подумать только! Она пишет тебе и отправляет письмо, которое пересекает пролив, чего ты категорически не ценишь, в то время как мое бедное сердце разрывается от тоски по моему ребенку, коего я лишилась! Нет, право слово, жизнь временами превращается в поистине невыносимое бремя.
После этой тирады в гостиной воцарилось молчание, но ненадолго.
– Расскажи мне о своей поездке, Молли. Роджер, наверное, убит горем? Он часто вспоминает о Синтии?
– Нет. Он редко упоминал ее имя. Откровенно говоря, он ни разу не вспомнил о ней.
– Я никогда и не думала, будто он способен на глубокие чувства. Иначе он ни за что не отпустил бы ее с такой легкостью.
– Не вижу, как бы он мог этому помешать. Когда он пришел сюда с визитом, чтобы повидать ее после долгой разлуки, она уже была обручена с мистером Гендерсоном, который приехал в тот же самый день, – ответила Молли чуточку резче, чем того требовала ситуация.
– Моя бедная голова! – застонала миссис Гибсон, прижимая к вискам кончики пальцев. – Любой сторонний наблюдатель наверняка заметил бы, что ты гостила у людей с завидным здоровьем и… прости меня, Молли, за такие слова о твоих друзьях… грубыми привычками, потому как ты переняла у них манеру ужасно громко разговаривать. Но, прошу тебя, не забывай о моей бедной голове. Значит, Роджер уже забыл Синтию, говоришь? Ах! Мужчины такие непостоянные создания! В следующий раз он влюбится в какую-нибудь знатную особу, помяни мое слово! Они расхваливают его на все лады, тогда как он всего лишь слабый молодой человек, которому слава вскружила голову, пусть даже он и вознамерился сделать предложение какой-нибудь высокородной леди, для которой выйти за него замуж – то же самое, что стать женой своего лакея.
– Едва ли это возможно, – упрямо возразила Молли. – Роджер слишком благоразумен, чтобы совершить нечто подобное.
– В этом и состоят два его самых главных недостатка: он слишком благоразумен и хладнокровен! Конечно, люди подобного типа могут оказаться чрезвычайно полезными, но у меня они вызывают одно лишь отвращение. Я предпочитаю горячее сердце, пусть даже способное на некоторую экстравагантность чувств, что так часто ставит в тупик обывателей, и склонное к романтическим порывам. Бедный мистер Киркпатрик! Именно таким был и он. Я всегда говорила ему, что его любовь чрезвычайно романтична. Кажется, я уже рассказывала тебе о том, как однажды он прошел пять миль под дождем, чтобы принести мне сдобную булочку, когда я была больна?
– Да! – отозвалась Молли. – Это было очень любезно с его стороны.
– И так безрассудно! Но ни одному из твоих благоразумных, хладнокровных, серых людишек и в голову не пришло бы совершить нечто подобное. А ведь он тогда кашлял и вообще у него было слабое здоровье.
– Надеюсь, после этого ему не стало хуже? – осведомилась Молли, стремясь любой ценой увести разговор от семейства Хэмли, по поводу которого они с ее мачехой неизменно расходились во мнениях, из-за чего ей было трудно держать себя в руках.
– Напротив! Думаю, что он так и не оправился от простуды, которую подхватил в тот день. Я жалею о том, что ты не была с ним знакома, Молли. Иногда я спрашиваю себя, что было бы, если бы ты действительно приходилась родной дочерью мне и дорогому папочке Синтии, а мистер Киркпатрик и твоя мать были бы живы. Люди часто говорят о естественном сродстве. Пожалуй, это был бы вопрос, достойный философских рассуждений.
– Хотела бы я знать, как себя чувствует бедный малыш, – после некоторой паузы произнесла Молли, озвучивая вслух собственные мысли.
