Уильям Голдинг - Воришка Мартин
– Поразмыслить лучше сейчас, не стоило заниматься этим вместо работы. Если бы я продумал каждый шаг прошлой ночью, то все бы успел за сегодня.
Итак, дела. Во-первых, закончить с водорослями. Потом выбрать место для одежды, чтобы не впадать больше в панику. Лучше складывать прямо здесь, тогда не забуду. Во-вторых… нет, в-третьих, второй была одежда. Сначала одежду в расщелину, потом водоросли, чтобы довести до конца линию. В-третьих, вода. Здесь не покопаешь, придется собирать: найти канаву ниже залежей помета, но там, куда не долетают соленые брызги…
Он поморщился и подвигал челюстью. В шерстяном шлеме отросшая щетина отчаянно чесалась. Обожженные солнцем плечи и ноги мерзли, кожу покалывало. Выступы камня впивались в бока.
– Скоро пойдет дождь, и воды станет слишком много. Как быть с этой расщелиной? Лишь бы одежда не намокла. Надо устроить навес. Может быть, завтра меня спасут.
Он вспомнил, как утром был уверен, что спасение придет сегодня, и сердце болезненно сжалось, будто кто-то нарушил данное слово. Надо бы постучать по деревяшке, только где ее тут раздобудешь? Даже огрызка карандаша нет. Не найдешь и соли, чтобы бросить через левое плечо. Разве что капельку соленой морской воды.
Пальцы ощупали правую ногу. Старые рубцы тоже, должно быть, обгорели: кожу пекло – не слишком сильно, но ощутимо. Он поморщился, щетина снова царапнула по грубой шерсти.
– В-четвертых, наточить нож и побриться. В-пятых, разобраться с моим запором.
Обгоревшую кожу кольнуло.
– Просто реакция, вот и все. Я прошел сквозь ад – в море и в той проклятой воронке, – а когда выбрался, почувствовал себя на седьмом небе. Теперь, ясное дело, откат. Надо поспать. Успокоиться и сосредоточиться на сне.
Обожженное тело горело, щетина чесалась и колола, выступы камня разжигали свои медленно тлеющие костры. Они были везде, как море вокруг, остались и после того, как сознание изменилось, обернулись светящимися холмами, раздвинулись во всю ширь вселенной. Он то наблюдал их сверху, зависнув в пространстве, то ощущал всем телом, заполняя каждый уголок горящей кострами пещеры.
Он открыл глаза и посмотрел вверх. Потом смежил веки и пробормотал:
– Я сплю.
Глаза раскрылись, но солнце не исчезло. Костры горели бледнее, позволяли отвлечься. Он глядел в дневное небо и пытался припомнить, что такое время и почему оно так внезапно сжимается.
– Я совсем не спал!
Сознание никак не желало выходить из своего убежища и заняться делом. Губы шевельнулись, монотонные слова растаяли в воздухе:
– Сегодня меня спасут.
Он выбрался из расщелины. Утро выдалось теплое, и он, оставшись в свитере и брюках, аккуратно свернул остальную одежду и засунул в щель. Он склонился над лужей с пресной водой – красный ил отпечатался на груди. Пил он долго, а когда оторвался, заметил, что темное пространство между водой и отверстием в крыше стало шире.
– Надо набрать воды.
Лежа неподвижно, он раздумывал, что важнее: заняться резервуаром или закончить вал из водорослей, но вспомнил, как быстро убегает время, если за ним не следить, и вскарабкался на Наблюдательный пост. Мир играл красками. Солнце припекало, густо-синее море весело искрилось. Тени живописных скал отливали пурпуром. Он оглянулся на Хай-стрит и поразился красоте пейзажа. Зажмурил глаза, снова открыл – ничего не изменилось. Скалы и море казались нарисованными. Яркие цветные пятна заполняли все три просвета зрительного окна.
– Я еще сплю. Я заперт внутри своего тела.
Он пошел к «Красному льву» и присел у воды.
– И зачем я все это таскал?
Хмурясь, посмотрел на море.
– Надо раздобыть еды. Впрочем, я не голоден, займусь-ка лучше водорослями.
Он вернулся к ночной расщелине, взял спасательный пояс и нож и отправился к Панорамному утесу. Вблизи все было уже собрано, и по уступам приходилось лезть дальше. Поглядев на один из уступов, он вдруг задумался.
– Сюда я приходил за камнями для Гнома. Вон ту глыбу пытался сдвинуть, но не смог, хоть она и с трещиной.
Нахмурившись, он стал медленно спускаться, пока не завис, держась за край скалы совсем рядом с трещиной. Как и вся поверхность скалы, куда доставала вода, камень был покрыт слоями ракушек и загадочными наростами. Трещина расширилась, а вся глыба сдвинулась и чуть заметно накренилась. В глубине расщелины царила жутковатая темнота.
Он разглядывал отколотую плиту, пока не забыл, зачем полез, и принялся рассматривать всю скалу, медленно ворочая головой из стороны в сторону. Просто камень, торчащий из воды… или нет?
– Откуда, черт побери, я все это помню? Никогда раньше здесь не был.
Скала была знакома – не как судовой приятель, с которым поневоле быстро сходишься, проводя бок о бок нескончаемые часы, а скорее как родственник, что наезжает навестить из года в год, друг детства или нянька, которых знаешь целую вечность. Как холмы, которые излазил на летних каникулах вдоль и поперек, а потом вспоминаешь по ночам зимой, рисуя в воображении привычные очертания…
У Трех скал что-то громко плеснуло. Он кинулся к «Красному льву», но ничего там не увидел.
– Заняться, что ли, рыбной ловлей?
Водоросли, наваленные в канавах, издавали резкий запах. С моря снова послышался плеск, на этот раз удалось заметить расходящиеся круги. Он сжал руками голову, чтобы подумать, но колкая щетина на щеках не давала сосредоточиться.
– Ну и оброс же я. Странно, что волосы продолжают расти, даже когда…
Он вернулся к утесу, подхватил охапку водорослей и уложил в ближайшую щель. Медленно поднялся по Хай-стрит на Наблюдательный пост и сел, уронив руки. Голова свесилась между колен. Монотонный плеск волн под скалой Спасения успокаивал, на краю обрыва стояла чайка, застыв словно на картинке.
Внутри тела росли звуки, заполняя бездонную темноту, как грохот станков – фабричное здание. Голова слегка вздрагивала, отмеряя удары сердца.
Резкий крик заставил его поднять голову. Рядом на вершину скалы опустилась чайка – крылья полураскрыты, голова опущена.
– Что тебе надо?
Пернатое пресмыкающееся сделало пару шажков в сторону и сложило крылья. Клюв нырнул под крыло.
– Эх, посрать бы, сразу полегчало бы.
Он тяжело повернулся и взглянул на Гнома, тот подмигнул серебряным глазом. Четкая линия горизонта казалась совсем близкой, и ему почудилось, что на ней можно различить зубчатые очертания волн.
Как жаль, что здесь нет травы. Он хотел было сходить за курткой и устроить удобное сиденье, но требуемое усилие представилось чрезмерным.
– Внутри все болит, как отбитое. Камни такие твердые… Лучше подумать о воде.
Жидкая стихия, мягкая и податливая.
– Надо укрытие какое-нибудь соорудить, сбор воды наладить.
Силы понемногу возвращались, и он забеспокоился. Хмуро взглянул на треснувшую скалу, столь непонятно и раздражающе знакомую, потом проследил взглядом тонкую полоску водорослей. Кое-где она блестела. Может, как раз блеск и заметят с воздуха?
– Можно собирать воду в плащ. А еще – выбить в стенке канавы водосток.
Он замолчал и откинулся назад, прислонившись к Гному, но вскоре твердый, неровный камень вновь заставил его согнуться.
– Откуда эта тяжесть? – Глаза обратились к небу. – Давит и давит… Агорафобия, или как там ее, в общем, противоположность клаустрофобии. Давление.
Водосбор.
Он встал на ноги и поплелся вниз по Хай-стрит. Подошел к ночному укрытию, потом к соседней расщелине и внимательно ее осмотрел.
– Откуда здесь чаще всего ветер?.. Поверхность водосбора должна смотреть на юго-запад.
Раскрыв нож, он провел по наклонной стенке царапину от самого верха до дна, где была неглубокая ямка глубиной с ладонь. Потом сходил к Гному, осторожно извлек белый камушек, похожий на картофелину, и вернулся. На черенке ножа торчал плоский заостренный штырек в четверть дюйма длиной, служивший отверткой. Приставив отвертку к процарапанной черте, он ударил камнем о рукоятку. От скалы отлетела каменная чешуйка. Он принялся колотить дальше, работая как долотом, и довольно быстро продолбил желобок длиною в фут и глубиной примерно в восьмую часть дюйма. Потом нагнулся и принялся за нижний конец линии.
– Начинать надо с самого важного, вдруг дождь начнется прямо сейчас!
Стук камня эхом отдавался в расщелине, и это было приятно, словно работа шла в помещении.
– Можно растянуть сверху бушлат или плащ, и будет крыша. Проклятая тяжесть здесь не так заметна – еще и потому, что я занят делом.
Руки ныли, но желобок поднимался все выше, и работать становилось удобней. Он попытался прикинуть, когда облегчение от перемены позы перевесит усталость, но понял, что никогда. Опустившись на дно, он уронил руки и прижался лбом к каменной стенке.
– Пойти, что ли, полежать немного… Или подложить бушлат и посидеть наверху, у Гнома.
Он оторвался от скалы и снова взялся за работу. Выдолбленная полоска росла.
