Уильям Голдинг - Воришка Мартин
– Сколько еще? Дюжина связок? Два десятка? А линию ведь придется расширять…
Разум способен ясно оценить объем работы и подсчитать, во что она станет.
– Пора отдохнуть.
Он присел возле Гнома. В небе над головой было пусто. Линия водорослей тянулась по скале, словно шлейф.
– Никогда в жизни так не работал. Совсем вымотался.
Он положил голову на колени, обернувшись к серой линии с пятнышком посередине, нацарапанной на скале.
– Не срал с тех пор, как нас подбили.
Сидя неподвижно, он пытался понять, в чем тут дело, и вдруг поднял голову. Солнце клонилось к закату, четко вырисовывая линию горизонта. Приглядевшись, можно было даже различить колебания идеальной кривой, вызванные волнением моря.
Примерно посередине между солнцем и скалой Спасения на волнах виднелась белая точка. Он всмотрелся – чайка, сидящая на воде. Представил, как она поднимается в воздух и летит на восток. Наверное, уже завтра опустится на воду где-нибудь на Гебридах или станет перепархивать следом за плугом на склоне холма в Ирландии. Перед глазами, как живой, возник пахарь в матерчатой кепке, швыряющий комьями земли в незваную гостью.
– Прочь пошла, и все беды с тобой!
Однако птица не раскроет клюв, не ответит, как в старой сказке. Впрочем, даже будь эта чайка не просто летательной машиной, она и тогда не поведала бы об израненном человеке, сидящем на скале посреди океана…
Он встал и принялся ходить взад-вперед, рассматривая мысль со всех сторон.
Может, я никогда не выберусь отсюда.
Слова. Целостность личности.
– Вы все тоже только машины. Влажность, твердость, движение, я знаю про вас все. У вас нет жалости, но нет и разума. Я вас перехитрю! Нужно только вытерпеть. Я подаю воздух в свою печь, развожу свой очаг, я убиваю и ем. И нечего…
Он умолк на мгновение. Чайка подплыла ближе, скрывая рептилью сущность под белым оперением.
– Мне нечего бояться.
Чайку несло приливом. Конечно, прилив бывает и здесь, в самом сердце Атлантики, его гигантская волна охватывает весь мир. Она так обширна, что даже отдельные языки ее, океанские течения, несут воду потоками длиной в десятки тысяч миль. Течение омывает и эту скалу, поднимается, опускается и движется вспять, бессмысленно и вечно. Оно не остановится, даже когда последняя жизнь осыплется с тела земли, как отцветшие лепестки. Скала стоит неподвижно, течение проходит мимо.
Чайка чистила перья и отряхивалась, словно утка в пруду. Он резко отвернулся и спустился к Панорамному утесу. Водоросли, свисавшие со стены, уже наполовину скрылись под водой.
Завтра.
– Я слишком устал. Не стоит переутомляться.
Работы здесь невпроворот, ни минуты покоя.
Мысль о мидиях только отбивала аппетит, и он снова подумал о коробочках с желе, висящих на ветках водорослей. Желудок будто пытался что-то сказать. Мидии желудку не нравились, а от одной мысли о леденцах-анемонах он сразу сжимался, и во рту возникал неприятный привкус.
– Переработал. Да и обгорел, наверное. Надо отдыхать.
Он снова напомнил себе, что сегодня его спасут, но прежней убежденности не почувствовал.
– Надо одеться.
Натянул рубашку и брюки, обошел вокруг Гнома, снова опустился на скалу.
– Хорошо бы вздремнуть, но пока не стемнеет, нельзя. Они подойдут к скалам, посигналят, и если я не объявлюсь, двинутся дальше. Сегодня я не зря потратил время, теперь у меня есть цель. Завтра надо закончить работу. Они могут быть рядом, за горизонтом, стоит только подождать.
Устроившись поудобнее возле Гнома, он стал ждать. Но у времени нет конца, и то, что прежде казалось целью, обернулось серой безнадежностью. Он попытался подключить разум, но там не нашлось ни тепла, ни надежды, одни лишь бескровные рассудочные тени. Губы зашевелились, бормоча:
– Меня спасут. Меня спасут.
Время шло, он давно уже позабыл, о чем думал. Солнце опускалось в воду. Он тяжело поднялся, побрел к канаве с водой и напился. Красная полоса вдоль берега лужи стала шире. Он это заметил.
– Надо что-то придумать с водой.
Эхо послушно подхватило слова.
Он оделся, как для сна, и обернул ноги серым свитером. Между скалой и ногами пролегла мягкая ткань, словно ковер на каменных плитах собора. Дурацкое ощущение, которого не бывало нигде больше, особенно в этих нелепых, якобы средневековых, туфлях почти без подошв – Майкл их придумал. Да и акустика здесь скверная – слышно одно лишь «уа-уа-уа» под высокими цилиндрическими сводами, будто качается невидимый маятник.
– Тебя совсем не слышно, ни слова не пойму. Чуть громче. Давай, старайся… Нет, все равно не слышу…
– Еще раз? Медленнее?
– Только не медленнее! Громче! Ну, на сегодня все, ребятки. Погоди, Крис. Знаешь, Джордж, тут у Криса не выходит…
– Дай ему шанс, старина. Что, Крис, не твое это?
– Я справлюсь, Джордж.
– В другой роли он лучше будет, старина. Крис, ты актерский состав видел? У тебя еще вторая роль, и… Впрочем…
– Но Элен не…
– А при чем тут Элен?
– Она не говорила, что…
– Состав подбираю я.
– Конечно, Пит, старина. Само собой.
– Крис, у тебя роль Пастуха и вторая – один из Смертных грехов. Как думаешь, Джордж, Смертный грех в исполнении Криса?..
– Еще бы, старина, конечно.
– Знаешь, Пит, после всего, что я для тебя сделал, просить меня играть…
– Две роли? У всех у нас по две роли, у меня тоже. Так что, Крис, грех тебя дожидается.
– Какой именно?
– Вот сам и выберешь. Эй, Джордж, как думаешь, лучше ведь, если наш Крис сам выберет грех себе по вкусу?
– Конечно, старина, ясное дело.
– Прю как раз костюмы готовит, сходи взгляни, там, в склепе…
– Но к вечернему спектаклю…
– Давай, Крис, представление продолжается. Джордж, не хочешь взглянуть, что выберет Крис?
– Хе-хе, пожалуй. Да, хочу! Ей-богу, хочу… Пошли, Крис.
– Не знаю, я…
– Вперед, Крис, мы за тобой.
– Знаешь, Джордж, странное ощущение в ногах, когда на каменном полу ковер. Мягкий, дорогой, а под ним будто скала… Вот они, Крис, все перед тобой. Ну как?
– Как скажешь, старина.
– Как насчет Гордыни, Джордж? Тут и маска не нужна, чуть стилизованный грим – и порядок.
– Послушай, Пит, если я играю две роли…
– А Гнев, Джордж?
– А Зависть, Пит?
– Я бы попробовал Праздность, Пит.
– Нет-нет, не Праздность. Может, спросим Элен, Крис? Я всегда прислушиваюсь к советам жены.
– Спокойно, Пит.
– А как насчет Прелюбодеяния?
– Хватит, Пит, прекрати.
– Не сердись, Крис, старина. Просто я немного взвинченный… Дамы и господа, обратите внимание, отличный товар, новехонький, полная гарантия. Есть предложения? Уходит к джентльмену с кудрями и точеным профилем. Продано!..
– Что это, Пит?
– Это ты, дорогой. Один в один! Что скажешь, Джордж?
– Еще бы, старина, конечно.
– Крис, это Алчность. Алчность, это Крис. Прошу любить и жаловать.
– Только ради тебя, Пит.
– Дай-ка я познакомлю вас получше. Вот этот размалеванный ублюдок гребет под себя все, на что только может наложить лапу. Я не о жратве, Крис, это было бы слишком просто. Лучшие роли, лучшие места, деньги, слава, женщины. Он родился на свет с разинутой пастью, расстегнутой ширинкой и руками, протянутыми к чужому добру. Выдающийся экземпляр – и пенни сохранит, и булку захапает. Так ведь, Джордж?
– Пошли, Пит. Пошли, тебе надо прилечь.
– Как думаешь, Мартин, справишься ты с Алчностью?
– Идем, Пит… Он ничего такого не имел в виду, Крис, просто разнервничался. Перевозбудился – да, Пит?
– Все, молчу. Да, конечно. Все.
– Неделю уже не срал.
С неба опускались сумерки, собирая чаек на ночлег. Одна села на серебряную голову – та покачнулась, птица с перепугу обмаралась и отлетела в сторону, хлопая крыльями. Он устроился в расщелине, надул пояс, завязал ремешки и подложил пояс под голову. Руки сунул под мышки. Голова была в вязаном шлеме, но чего-то не хватало, он выполз наружу и сходил к «Красному льву» за зюйдвесткой. Опять стал проталкивать тело внутрь.
– Проклятие! – Он выбрался наружу и оглянулся. – Черт побери, куда я дел плащ?
Карабкаясь по скалам, осмотрел все: «Красного льва», пещеру с водой, Панорамный утес…
– Не мог же он остаться у Гнома, я никогда там…
Повсюду, в расщелинах и на камнях, кучи водорослей, липкие и зловонные – неужели придется все разгребать?
Клеенчатый плащ лежал на вершине скалы, возле Гнома, весь заляпанный белым пометом. Он натянул его поверх бушлата и снова забился в расщелину.
– Вот о чем никто никогда не скажет, даже не подумает. Главное – не опасности, не лишения, а идиотские мелочи, рутина. Целые дни пролетают впустую из-за пустяковых ошибок, которых даже не заметишь, когда занят делом и всегда можешь заскочить в «Красный лев» или к своей цыпочке… Нож! Где нож, будь оно все проклято?
Нож сбился на бок и застрял под левым боком, впиваясь в ребра, как выступ скалы.
– Поразмыслить лучше сейчас, не стоило заниматься этим вместо работы. Если бы я продумал каждый шаг прошлой ночью, то все бы успел за сегодня.
