Юлия Жадовская - В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА
- Пойдем, Генечка! Ведь Татьяна Петровна поздно ложится; она поговорит с нами да, верно, скоро и отпустит спать. А правду тебе сказать - я ужасно устала, да и у тебя глаза закрываются… Где они сидят?
- В портретной-с. Вот я вам посвечу, в коридоре огня-то нет.
Мы последовали за Анной Васильевной до дверей портретной, откуда слышался громкий и твердый голос Татьяны Петровны и какие-то хриплые, шипящие голоса ее собеседников.
Портретная была небольшая четырехугольная комната, принимавшая довольно мрачный характер от фамильных, большого размера портретов, висевших на стенах ее и угрюмо глядевших из темного фона. Тут были большею частью мужчины в екатерининских и павловских мундирах; из женских - только Татьяна Петровна, молодая, в пудре и кружевах, красовалась над диваном, да еще незнакомое лицо молодой, очень красивой женщины, дальней нашей родственницы, как узнала я после. Ни лицам, ни положениям их художник не позаботился придать ни малейшего выражения жизни. Однако глаза у них были такие, что так, казалось, и смотрели на вас. Это была одна из причин, почему Лиза, судя по ее рассказам, боялась входить одна в портретную в сумерки или при слабом освещении.
При входе нашем Татьяна Петровна обратилась к нам и сказала:
- А, дорогие гостейки! милости просим… Она поцеловала меня холодно и чопорно.
Два старика, сидевших с ней около стола, положив карты, вперили в нас любопытные взоры. Один из них был худ и сгорблен, с мутными глазами и выдавшеюся вперед нижнею челюстью; другой плешив, краснощек и довольно бодр, с маленькими быстрыми черными глазками. Худенький старичок, Нил Иваныч, пришепетывал и говорил тихо; зато Антон Силыч заговорил с нами хриплым басом.
- Подойдите сюда, сударыня, - сказал он мне, дайте поцеловать вашу ручку. Я тетеньку вашу, Авдотью Петровну, знал еще молодою, волочился даже за ней… хе-хе-хе! здорова ли уж она? Уж теперь, я думаю, не пойдет танцевать экосез!* хе-хе-хе! Совершенный цветочек! - прибавил он, поднося свечку к самому моему носу. - Дайте еще поцеловать вашу ручку…
- Вы, сударыня, не верьте ему - укусит, - сказал Нил Иваныч и беззвучно засмеялся, причем глаза съежились так, что образовали чуть заметные светленькие точечки.
- А ты бы и рад укусить, да зубов нет… Хе-хе-хе! Татьяна Петровна между тем разговаривала с Лизой, получившей после также свою долю любезности от стариков.
Вскоре Татьяна Петровна простилась с нами на сон грядущий.
Нас положили в большую, довольно холодную комнату. Меня, привыкшую спать при свете лампадки, неприятно поразили потемки. Едва я открывала глаза, как в этом черном море мрака, окружавшего меня, начинали показываться незнакомые лица с неподвижными чертами и ярко сверкающими глазами. Вероятно, это было вследствие волнения от дороги и усталости.
Завернувшись в одеяло, я не имела сил произнести ни одного слова, а если б и могла, то чувствовала, что звук собственного моего голоса испугал бы меня еще более. Лиза не успела прилечь, как уже крепко уснула, и дыхание ее раздавалось мерно и ровно в тишине.
Наконец и я уснула, но самым беспокойным сном; все виденное и слышанное мною перепутывалось в воображении и принимало странные, подчас уродливые виды и оттенки: то казалось мне, что повозку нашу опрокинули и я тону в снежном сугробе; то Антон Силыч гонится за мной с явным желанием укусить и я бегу от него в портретную, где оживают и выходят из рам виденные мною портреты, окру-
____________________* Экосез - народный танец шотландского происхождения, исполняется под аккомпанемент волынки.
жают меня, протягивая ко мне руки и произнося невнятные речи…
Луч восходящего солнца, падавший мне прямо в глаза в незавешенное окно, разбудил меня и разогнал все обманчивые сновидения. Я встала и села у окна, из которого видно было множество крыш, зеленых и красных, освещенных розовым блеском морозного утра. Волнующиеся голубые клубы дыма, неясный говор пробуждающейся улицы погрузили меня в неопределенное раздумье.
Мысль моя понеслась к тетушке, ясно представила мне ее, в белой косыночке, перед чайным столом. "Нет моей Генечки!" - будто слышалось мне, и неодолимая грусть разлилась в моем сердце; я заплакала.
Так сидела я, предаваясь течению мыслей, пока не приотворилась дверь нашей комнаты и не выглянула сперва голова Степаниды Ивановны, а потом и вся ее особа.
- Ай да ранняя птичка! - вскричала она. - На-тка! сидит уж под окошечком. С добрым утром, матушка! - прибавила она, - каково спали-почивали?
- Здравствуйте, Степанида Ивановна!
- Али вам не покойно было?
- Нет, очень покойно, да ведь я привыкла рано вставать.
- Ну да ведь тетенька-то, я думаю, и ложится пораньше нашего; у нас порядок-то в доме, матушка, вон какой: когда так часов до трех наша-то заиграется, а ты все и дежуришь до свету; так иногда, грешные люди, и попроспим… Вишь, какая белянка, - сказала она, отстраняя слегка ворот моей сорочки, - вся в маменьку белизной! Красавица была. Любила меня покойница… Лизавета Николаевна! пора вставать, сударыня, уж барыня проснулась. Самовар скоро подадут.
Лиза зевнула и приподнялась.
- Здравствуйте, Степанида Ивановна!
- С добрым утром, сударыня!
- Степанида Ивановна! пошлите к нам Дуняшу.
- А вот сейчас. Ведь и мне пора, повар, чай, ждет. Вскоре мы предстали перед Татьяной Петровной.
Она сидела за чайным серебряным прибором и с важностью и вниманием аптекаря, приготовляющего какое-нибудь сложное лекарство, клала порцию чая в чайник. Перед ней подобострастно сидела какая-то постная женская фигура с острым носом и недовольною миной. Это была ее компаньонка Анфиса Павловна, девица лет сорока на вид, но уверявшая, как сказывала Лиза, что ей только двадцать пять. Жидкие волосы ее были жирно примазаны и так гладко причесаны, что голова ее будто оклеена была темною тафтой.
Накануне мы не видали ее, потому что она была в гостях.
- Вот и гостьи мои! - обратилась к ней Татьяна Петровна, поздоровавшись с нами.
Анфиса Павловна подошла ко мне и со словами: "Очень приятно познакомиться!" - облобызала меня.
- Ты, Генечка, будь с ней осторожна, - сказала мне Лиза, как скоро остались мы с ней одни, - это такая змея, сейчас насплетничает.
Татьяна Петровна приказала сшить мне два приличных платья на присланные со мной тетушкою деньги, и потому вскоре я могла, уже не краснея, занять место в ее гостиной, где изредка появлялась какая-нибудь нарядная гостья большого губернского света, заезжавшая после поздней обедни, а по вечерам собирались Нил Иваныч, Антон Силыч и две или три пожилые приятельницы. С прочими Татьяна Петровна была знакома только по визитам, для поддержания веса в обществе.
Татьяна Петровна, я думаю, не могла не чувствовать некоторого удовольствия, когда за пяльцами в ее пустой диванной поместились два молодых веселых существа. Не думаю, чтоб ей, как ни черства она была по наружности, была противна наша тихая между собою болтовня и дружный смех, на который она и сама иногда благосклонно улыбалась. Она нередко, с худо скрытою досадой, высказывала свое мнение, что мать моя сделала большую ошибку, поручив мое воспитание моей тетушке.
- Конечно, - говорила она, - сестрица добра и нельзя отнять у нее многих достоинств, но не по ее характеру и не с ее средствами воспитывать молодую девушку хорошей фамилии. У меня Генечка была бы совсем другая. Танцевать не умеет, по-французски не говорит! Жалости достойно! Теперь она, конечно, этого не чувствует, а ведь кто знает? может быть, ей придется жить и в свете: тогда приятно ли будет?
- Тетушка, - сказала я, будьте столько добры, поучите меня французскому языку!
- Отчего же нет? - отвечала она, - хоть и поздно, но если будет свое старание, ты еще можешь сколько-нибудь успеть.
Лиза немало ворчала на меня за эту выходку.
- Вот, - говорила она, - очень нужно было навязать себе такую заботу, учи на память, пиши да переводи; да я бы тысячи рублей не взяла. Будто без французского языка нельзя прожить весело! Я удивляюсь, Генечка, что у тебя за страсть учиться. Мне и Павла Иваныча уроки так надоели до смерти. Одна арифметика, бывало, с ума сведет.
Я училась усердно и успешно, опережая уроки Татьяны Петровны, легко и скоро перешла трудности первоначальных правил и заслужила не только одобрение, но и удивление учительницы.
Наконец после недельного нашего пребывания у Татьяны Петровны, приехал и жених Лизы, задержанный прежде какими-то делами.
Это был небольшого роста молодой человек, с одною из тех неопределенных физиономий, о которых, когда видишь их в первый раз, думается, что где-то мы встречали их прежде. Он был неглуп, веселого характера и имел приятный голос; целовал у Татьяны Петровны ручки, называл меня сестрицей, хотя я решительно не могла понять, с которой стороны я приходилась ему сродни. Ждали только генерала, чтоб сделать формальную помолвку, ибо Лиза уже отпраздновала день своего рождения, в который ей минуло шестнадцать лет. На свадьбу выписывали и Марью Ивановну.
