Элизабет Гоудж - Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны
Она пела до тех пор, пока скова не почувствовала, что у нее есть слушатель в розовом саду. Она вскочила, подбежала к открытому окну и выглянула. На этот раз слушатель оказался не маленькой, похожей на фею, фигуркой, исчезнувшей как сон, но высоким стариком, который вышел из-за розовых кустов, подошел к окну и протянул ей руку.
Это был Старый Пастор. Не говоря ни слова, Мария надела пелеринку и шляпку, вскарабкалась на подоконник, взяла его за руку и выпрыгнула в окно, и рука об руку они в молчании прошли по розарию и через сад вышли в парк.
Старый Пастор шел быстро, двигаясь широкими шагами, как молодой человек. Он казался очень целеустремленным в то утро, и слегка улыбаясь, крепко и настойчиво вел Марию за руку. Мария поняла, что у них есть какое-то дело. Но она не боялась. Когда он поворачивался к ней и улыбался, она не только не пугалась, а наоборот, приходила в восторг. Она понимала, что Усадьба с ней уже более или менее познакомилась; а сегодня станет ясна та цель, ради которой она здесь.
«Простите, сэр, куда мы идем?» — осмелилась спросить она.
«В церковь», — ответил Старый Пастор. — «Мне там многое надо показать тебе. А потом ты позавтракаешь со мной в приходском доме. Еще рано, но надо о многом поговорить и многое сделать, и лучше начать пораньше».
«А они не будут беспокоиться обо мне, если я не приду к завтраку?» — спросила Мария. «Нет, я послал сообщение с котом Захарией».
Они шли тем же путем, каким коляска катила в воскресенье, и прошли через разбитые ворота на деревенскую улицу, а потом через церковные ворота. Они прошли по церковному двору и подошли к церкви. Старый Пастор толкнул тяжелую дверь и склонился перед Марией в галантном поклоне, когда она последовала за ним внутрь. «Ой», — в изумлении закричала она, — «церковь полна детей».
«Дети рано встают по утрам», — сказал Старый Пастор, — «и доставляют массу хлопот своим родителям, особенно матерям, когда те готовят завтрак, или отцам, когда те заняты дойкой. Они раздражают коров своим шумом и топотом. Я собираю их всех здесь и занимаюсь ими, пока не будут готовы их завтраки».
Они тихо вошли, и у Марии была пара минут, чтобы оглядеться, пока дети не заметили ее. В церкви было около тридцати мальчиков и девочек, ни одного старше двенадцати, и несколько совсем малышей двух или трех лет. В своих ярких одежках они походили на цветы, и рассыпавшись группками по всей церкви, весело болтали, как воробьи, и играли в разные интересные игры.
«Дети!» — позвал их Старый Пастор, подведя Марию к открытому месту у ступенек кафедры. — «Дети, с нами Мария Мерривезер». Он сказал это, как что-то очень важное, и дети это поняли и немедленно бросили все свои игры и сгрудились вокруг Марии, застенчиво и дружелюбно улыбаясь ей.
«Покажите ей Мадонну и Колокол», — скомандовал Старый Пастор. — «А потом мы споем ей колокольную песню».
Хорошенькая девочка взяла Марию за правую руку, она была ростом с Марию, с курчавыми волосами и в голубеньком платье. Позже выяснилось, что ее зовут Пруденсия Булочка, что она дочка трактирщика. За левую руку ухватился маленький, кругленький, толстенький, загорелый мальчуган лет четырех — кругленький, толстенький и загорелый, как каштан. Остальные дети сказали ей, что зовут его Петеркин Перчик.
Если судить по сегодняшнему дню, то у детей из Сильвердью было не так много игрушек. У них их было только две, зато какие! За них все не жалко было отдать, и они казались детям настоящими сокровищами, и Мария поняла, почему.
Сначала они показали ей колокол, он стоял на полу недалеко от пюпитра. Это был очень старый колокол, и они рассказали ей, что он был в монастыре на вершине Райского Холма, висел там на башне монастырской церкви и семь раз в день он созывал монахов на молитву, а люди из деревни внизу, слушая колокол, тоже молились. Они ударили по колоколу, чтобы показать Марии, какой у него чистый тон, и они рассказали ей, что Старый Пастор разрешает им бить в него, когда они играют в монахов и когда они играют в крестины и в венчанья и просто в колокольный звон.
«Колокола церкви в Сильвердью были знамениты издавна», — рассказали они Марии. — «Их можно было слышать за много миль отсюда. Старый Пастор написал про них песню. Мы ее тебе обязательно споем. У каждого из них, знаешь ли, есть свое имя, и когда их вешают на звонницу, их крестят, просто как людей. На них чертят знак креста и помазывают их маслом, а еще сыплют соль и льют вино».
Но Мария не могла остановиться, чтобы как следует разглядеть колокол, потому что Петеркин Перчик тащил ее за руку к нише в стене, где была статуя Богоматери с Младенцем. Это была маленькая деревянная статуя, немногим больше куклы, и такая потертая от времени и ласковых детских ручонок, что краска с одеяний Матери и Младенца почти совсем исчезла. Складки накидки Богоматери были прекрасны и нежны, голова слегка наклонена, а ручка Младенца сложена для благословения, и на губах Его играла улыбка. Дети поставили в нише с двух сторон вазы с цветами.
«Мы всегда стараемся сделать для Богородицы что-нибудь приятное», — сказала Пруденсия Булочка. — «Иногда зимой это только ягоды и птичьи перья. Но мы всегда приносим что-нибудь. Мы Ее любим. Нам бы хотелось принести Ей раковин с морского берега, но из-за НИХ мы боимся идти на берег моря».
Петеркин Перчик заговорил впервые, издав низкий глубокий звук, удивительный для такого юного существа. «Хотел бы я иметь большую палку», — сказал он. — «Я бы ИМ задал! Я бы ИХ прогнал!»
«ОНИ снова стащили у твоего отца цыплят, Петеркин?» — спросил его кто-то из детей.
«Четырех цыплят», — коротко ответил Петеркин. — «Вчера».
«Это Люди из Темного Леса!» — шепотом сказала Марии Пруденсия. — «ОНИ живут в сосновом бору, и ОНИ очень злые. ОНИ не разрешают деревенским ходить в Бухту Доброй Погоды, хотя это не ИХ бухта. ОНИ ставят жестокие ловушки на диких зверей, и ОНИ крадут цыплят, уток и гусей. ОНИ воруют мед из ульев и фрукты из садов. Мы в Сильвердью счастливы, но стать совсем счастливыми не можем из-за НИХ. Но никто не знает, как отучить ИХ от жестокости».
Дрожь пробрала Марию. Так вот кто были те жестокие люди в сосновом лесу. А лес прямо-таки наступал на стену усадьбы. Не удивительно, что ей стало страшно. Ей хотелось задать Пруденсии несколько вопросов, но остальные дети уже звали ее, и ей пришлось пойти и посмотреть на усыпальницу Мерривезеров, на рыцаря и двух зверей.
«Там Робин. Пусть он покажет ей усыпальницу», — сказал Старый Пастор. — «Так будет лучше. А остальные побудьте здесь».
Так Робин тут! От радости, что Робин тут, около усыпальницы Мерривезеров, Мария сразу же забыла все свои страхи. Как она была счастлива, что дети и Старый Пастор говорят о Робине, как о мальчике из плоти и крови. Она-то всегда знала, что это так, даже в Лондоне, но похоже, что тогда только она одна видела его. Дети и Пастор провели ее по ступенькам, которые вели к усыпальнице, и там остановились, а внутрь она вошла одна.
Это была маленькая каменная клетушка, похожая на пещеру, почти целиком занятая огромной каменной гробницей. На крышке гробницы лежал рыцарь в человеческий рост и в полном вооружении, со шлемом на голове, из-под поднятого забрала видно было угрюмое, неулыбчивое лицо, закованные в латы руки были скрещены на груди. Огромный меч с рукояткой в виде креста лежал сбоку, он не был вырезан в камне, как все остальное, это был настоящий меч, выщербленный и ржавый от времени, но настоящий. Но еще больше, чем огромный меч, Марию потрясли два зверя, вырезанные по обеим сторонам гробницы. Голова рыцаря покоилась на фигуре лежащей маленькой лошадки, а ноги упирались в создание, оказавшееся вылитым Рольвом. Теперь уже Марии не пришлось удивляться, когда она обнаружила написанный по латыни девиз Мерривезеров, который шел вокруг всей гробницы. Она еще разбирала неясные полустертые буквы, когда из-за гробницы показался Робин, размахивавший густой щеткой. Он улыбнулся ей, она улыбнулась в ответ, и ей показалось, что внезапно повсюду разлился солнечный свет.
«А зачем тебе эта щетка?» — спросила она.
«Чищу сэра Рольва», — ответил Робин. — «Чаще всего я чищу его по утрам, и зверей, и пол, и все, до чего я могу дотянуться. Правда, он красивый и чистый?»
Он действительно был очень чистым, и здесь тоже были маленькие букетики цветов, один между каменными пальцами сэра Рольва, другой — несколько непочтительно воткнутый прямо между ушами маленькой лошадки.
«Так это ты, Робин, готовишь мне одежду каждое утро и кладешь сверху букетики цветов?»
«Я только собираю цветы», — ответил Робин.
«Но кто же готовит мне одежду? И кто положил в ящик мисс Гелиотроп все эти прелестные вещи? И кому принадлежат мой молитвенник и костюм для верховой езды?»
Робин только улыбнулся.
«Здесь должен жить еще кто-то очень маленький», — сказала Мария. — «Только очень маленький может пройти через мою дверь».
