Виржини Депант - Дрессированные сучки
Кстати, до нынешних времен я избегала слишком тесного общения с бабьем, кожей чувствуя — они знают нечто такое, чему я нигде не научусь, не прочту и не услышу, и это “нечто" они будут тщательно прятать, станут расставлять мне ловушки, и однажды я проколюсь, а они тогда уставятся на меня изумленно и насмешливо, и все про меня отгадают, мерзавки.
В воскресенье я все-таки спросила:
— Ты Виктора-то ищешь?
И она ответила — олицетворение убежденности:
— А то…
— Хочешь вернуть свои бабки?
— Слушай, давай не будем об этом!
Наша Мирей из тех, кто не терпит вольностей в обращении.
Вот только с этого момента она бросила меня "очаровывать", вызывающего тона и двусмысленных рассуждений — как не бывало.
Мирей затаилась. Всю улицу Терм мы прошагали молча, она глядела себе под ноги, покусывая губу, и я в конце концов всполошилась:
— Больше не думаешь вслух?
Она повернула голову, рявкнула:
— Считаешь меня болтливой дурой?
— Да уж, потрепаться ты умеешь. Так что, когда замолкаешь…
— Мне есть что сказать, если бы ты отвечала — хоть через раз, — я бы не онанировала!
Оставалось заткнуться и запомнить урок: "Никогда больше даже не намекай, что у меня словесный понос!"
Я получала подобные уроки каждый день: тут уж никакое взаимопроникновение не поможет — нужно время, чтобы притереться.
И я смолчала. Пока мы не дошли до лестницы, ведущей в сторону улицы Бюрдо, Мирей тоже рта не раскрыла, но едва я поставила ногу на первую ступеньку, она сказала, как отрезала:
— Лично я по лестницам не лажу! Выглядишь идиоткой — ступеньки всегда слишком широкие, хоть и не крутые… Давай прямо — крюк будет небольшой.
И она решительно двинулась вперед, продолжая рассуждать:
— Я, когда жду автобуса, всегда потешаюсь над теми, кто карабкается вверх, — ну просто утки неуклюжие… Потому-то и не люблю лестницы.
Глупые, тупые лестницы, плоские твари — ни подняться, ни спуститься нормальному человеку…
До самой улицы Пьер-Блан она так и распиналась на тему о лестницах.
15.15
— Думаешь, где он?
— Кто?
— Да Виктор же! Интересно знать, что он задумал…
Облокотившись на широко расставленные локти, Мирей любовалась своим отражением в зеркале за стойкой.
— По-твоему, он все еще в городе?
Она не слушала, роясь в карманах в поисках зажигалки, потом заявила — на полном серьезе:
— Стеф и Лола… Думаю, это Саид.
— Все может быть…
— Да нет, правда… Тебе разве это в голову не приходило?
— В общем, нет.
— Но это же очевидно, все — одно к одному…
По правде сказать, я побаивалась теорий Мирей — она слишком уж вольно обращалась с фактами, а жизнь научила меня распознавать придумки.
Вошла Соня. Бросила вещи на табурет рядом со мной, причитая: "ПИсать, пИсать, пИсать, пИсать!.." — и отправилась прямиком в сортир, махнув рукой вместо приветствия — мол, расцелуемся потом!
На Соне был коротенький свитеришко, узкий, почти тесный — он очень аппетитно обтягивал ее большие сиськи. Мне это, кстати, очень нравится.
А Мирей все рассуждала и прикидывала:
— Он достаточно испорченный, чтобы сотворить такое… В нем есть что-то такое… Я чувствую… очень романтичное и одновременно отчаянное… Согласна?
— Ладно, а мотив?
— Те, у кого есть мотив, кожу со своих жертв не сдирают, сама подумай, так поступают чокнутые. А Саид чокнутый. Нет?
— Вот уж не знаю.
— А я чую — у меня интуиция. Ну что, пойдем сядем?
В зале появился продавец цветов, одетый в клоунскую, в зеленую клетку, куртку. Он обошел все столики, но люди посылали его взглядом и отворачивались.
Появились Роберта и Кэти. С тех пор как все пошло наперекосяк, они неожиданно сблизились.
Мирей тут же высказалась:
— Миленько, устроим попойку…
И та и другая явно пришли в себя: нарядный прикид, нарисованные личики, блестящие волосы. Говорить было особенно не о чем, и я решила сделать им комплимент:
— Хорошо выглядите! Все вроде наладилось?
Они хихикнули, переглянувшись, а Мирей не упустила случая съязвить:
— Ну что, успели "принять"?
Обе уселись, и Роберта, плюхнув перед собой на стол почту, принялась объяснять:
— Мы всю ночь смотрели кино, только что встали, из дому даже не вылезали еще.
Что хорошо в нашей блядской жизни — бывает достаточно пустяка, чтобы отвлечься.
Роберта вскрыла первое письмо — там оказался счет за коммунальные услуги, — и нам пришлось выслушать длинное выступление на тему о счетчике, который нельзя подкрутить, потому что он висит на площадке.
Я вздохнула.
Тебе и впрямь получшало, Роберта…
Соня, как заведенная, стряхивала пепел, не отрывая взгляда от окна, и не слушала.
Роберта разорвала второй конверт, и тут Соня взорвалась:
— Вот сволочь! Назначает встречу на три часа, требует, чтобы я не опаздывала, потому что у него, видите ли, нет времени меня ждать, а сам не является, но я не буду тут торчать, как зайка, весь вечер…
Соня заткнулась, потому что все мы уставились на побледневшее лицо Роберты. Она застыла как истукан, зажав в пальцах фотографии. Кэти наклонилась посмотреть — реакция оказалась мгновенной и более чем странной: она сблевнула, из горла вырвалась темная струйка и звучно шмякнулась на пол.
Роберта даже не повернула головы в ее сторону: она уронила снимки на стол и нервно хохотнула — у каждого своя реакция…
Мы с Мирей и Соней придвинулись поближе, чтобы посмотреть.
Не то, что я видела в кабинете Королевы-Матери, но сюжеты те же. Мирей и Соне понадобилось чуть больше времени, чтобы понять, что есть что и что кому принадлежит. Роберта кинула нам записку — изящный почерк с наклоном вправо, затейливые завитушки на заглавных буквах…
"Посмотри хорошенько, что случается с маленькими сучками, вроде тебя, и помни: ждать недолго, ты — в моем списке… До скорого".
Соня схватила конверт с полным адресом Роберты.
Появились Матье и Саид — руки в карманах, рожи довольные, веселые, как будто всю дорогу обменивались непристойными шуточками. Матье снял куртку, повесил ее на спинку стула Кэти. Соня заметила:
— Вы, похоже, довольны жизнью?
— Да вроде жаловаться не на что…
Она кивнула на лежавшие на столе фотографии.
— Сейчас мы вас "приземлим"…
— Осторожно, ты вляпался в блевотину…
Я сказала это, потому что Матье и вправду вляпался — хоть лужица и была небольшая…
Вторник, 12 декабря
16.00
— Пусть нарисуется, сволочь, я ему плюну в рожу… молча… И больше ни слова о нем при мне!
Вот так: разговор о чем-то другом, и вдруг — всплеск эмоций, мгновенный выброс адреналина в кровь, проклятия в адрес Виктора.
— Скажи, в Париже вы были вместе?
— А ты что, нашептать кому-то хочешь?
Мы сидели в ее крошечной белой кухне, собираясь расчленить блок травки. На электрической конфорке грелся нож, жалюзи были закрыты для конспирации. Да Мирей их вообще никогда не открывала — даже если не делала ничего противозаконного. Что вы хотите — квартира-то на первом этаже, кто угодно может остановиться и заглянуть с улицы…
Она потерла переносицу, как будто у нее защипало в носу, и вернулась к разговору на излюбленную тему:
— В башке у человека, который не ширяется, никогда не изменяет подружке и никогда не врет, может много чего булькать. Но уж если все это ебнется — мало никому не покажется…
Мирей встала, проверила нож и достала из ящика чистую тряпку, чтобы удобнее было направлять лезвие. Она вбила себе в голову, что должна убедить меня в виновности Саида. Вообще-то, это был просто повод поговорить о нем — что-то в этом парне влекло ее и тревожило.
Мне слегка поднадоела эта бесконечная туфта, и я сказала:
— Греют, кстати, не нож, птичка моя…
И разлила по стаканам липко-сладкий портвешок, который Мирей брала в арабской лавочке в подвале своего дома по тридцать франков за бутылку.
Мирей всегда сооружала на голове строгий маленький пучок — этакая девочка-умница, балеринка с тонкой шейкой. Она собрала крошки на листок и протянула мне, чтобы я свернула косячок. Потом начала развешивать дозы на крошечных, с малюсенькими позолоченными гирьками, весах. Как девочка, играющая в магазин…
В ставни постучали, и я открыла дверь Жюльену — он заранее предупредил, что заберет свою часть товара (цены Мирей были вне всякой конкуренции). Жалюзи поднимались и опускались автоматически, достаточно было нажать на кнопку, вот только происходило это с гребано-замедленной театральностью — так ползет вверх занавес над сценой.
— Вы уже знаете про "Аркаду"?
