Эрих Кестнер - Фабиан. История одного моралиста
— Немедленно доставьте меня обратно, в мои апартаменты!
Прежде чем погасить свет, они договорились, что корнелия утром разбудит фабиана, будет дергать его за ухо, пока он не проснется. вечером они решили опять встретиться дома. кто первый вернется, нацарапает карандашом крест на своей двери. надо только стараться, чтобы вдова хольфельд ничего не заметила.
Наконец корнелия потушила свет и, улегшись рядом с фабианом, сказала:
— Иди ко мне!
Он гладил ее тело. она обхватила руками его голову, прижалась губами к уху и прошептала:
— Иди ко мне! как там кричала зелов? да здравствует маленькая разница!
Глава одиннадцатая
Сюрприз на фабрике
Кройцберг и чудак
Жизнь — дурная привычка
На следующее утро фабиан явился в контору за четверть часа до начала работы. насвистывая что-то, он пробежал глазами свои записи касательно конкурса, которого ждала от него дирекция.
Фабрика должна выпустить в розничную продажу сто тысяч дешевых сигаретных наборов. в каждой ппонумерованной коробке будут лежать шесть различных сортов сигарет без обозначения марки. покупателям предлагается угадать, сколько сигарет каждого из шести широко известных сортов этой фирмы содержится в коробке. тот, кто купит такой дешевый набор, если захочет разгадать загадку и выиграть приз, вынужден будет купить хотя бы по одной пачке каждого сорта, давно имеющегося в продаже, итого шесть пачек, не считая набора. если найдется сто тысяч желающих, то, естественно, фирма продаст шестьсот тысяч пачек, иными словами, всего будет реализовано семьсот тысяч пачек. к тому же эта приманка для покупателей, искусно разрекламированная, неизбежно повлечет за собой общее увеличение сбыта. фабиан взялся за калькуляцию.
Вошел фишер, крикнул:
— Ну, как дела? — и с любопытством заглянул через плечо своего коллеги.
— Проект конкурса, — пояснил фабиан. фишер натянул серый люстриновый пиджак, который всегда носил на работе, и спросил:
— Вы не посмотрите потом мои двустишия?
— С удовольствием. меня сегодня тянет на лирику.
В дверь постучали. пожилой, прихрамывающий курьер шнейдерайт по прозвищу «изобретатель плоскостопия» вдвинулся в комнату, хмуро положил на стол фабиана большой желтый конверт и снова удалился. в конверте оказались документы фабиана, чек в центральную кассу и короткое письмецо следующего содержания:
«Глубокоуважаемый господин фабиан! фирма вынуждена сообщить вам, что с сегодняшнего дня вы уволены. ваше жалованье до конца месяца вы можете немедленно получить в кассе. при сем мы позволим себе высказать суждение, на коем мы особенно настаиваем, — мы считаем вас весьма квалифицированным специалистом по рекламе. увольнение вызвано прискорбными последствиями вынесенного наблюдательным советом решения о значительном сокращении ассигнований на рекламу. мы выражаем вам благодарность за вашу деятельность на благо фирмы и желаем в дальнейшем всего наилучшего». подпись. и все.
С минуту фабиан сидел не шевелясь. потом встал, оделся, сунул конверт в карман пальто и сказал фишеру:
— До свиданья. счастливо оставаться.
— Куда это вы собрались?
— Меня только что уволили. фишер вскочил, позеленев.
— Что вы говорите?! господи, неужто мне снова повезло?
— Просто ваше жалованье меньше, — заметил фабиан. — вот вас и оставили.
Фишер подошел к уволенному коллеге и потным рукопожатием выразил ему свое сожаление.
— К счастью, вы сохраняете присутствие духа. вы молодчина, и, кроме того, у вас нет жены.
Вдруг в дверях показался директор брейткопф, увидев, что фишер не один, он замялся, но потом все-таки произнес:
— Доброе утро.
— Доброе утро, господин директор, — ответил фишер и дважды поклонился.
Фабиан сделал вид, что не заметил брейткопфа, обернулся к фишеру и сказал:
— На моем столе лежит проект конкурса. я завещаю его вам.
С этими словами фабиан покинул свое поле деятельности и направился в кассу получить причитающиеся ему двести семьдесят марок. прежде чем выйти на улицу, он минуту-другую постоял в подворотне. мимо грохотали грузовики. разносчик телеграмм соскочил с велосипеда и бросился к зданию на противоположной стороне. соседний дом был зарешечен лесами. на дощатых настилах стояли штукатуры и счищали серую, крошащуюся штукатурку. цепочка пестрых мебельных фургонов медленно сворачивала в боковую улицу. вернулся разносчик, поспешно сел на велосипед и укатил. фабиан, стоя в подворотне, сунул руку в карман — там ли еще деньги — и подумал: «что же со мною будет?» и так как работы у него больше не было, он пошел гулять. он кружил по городу. в час обеда выпил у ашингера чашку кофе, — есть ему не хотелось, — снова отправился бродить по городу, хотя предпочел бы забиться в лесную чащу. но откуда здесь взяться лесной чаще? он все бродил и бродил, снашивая свое горе, как подошвы. на бельальянсштрассе он узнал дом, где студентом прожил два семестра. дом стоял как старый знакомый, с которым вы давно не встречались и который смущенно ждет, поздороваются с ним или нет. фабиан поднялся по лестнице посмотреть, живет ли еще здесь старая вдова тайного советника. но на двери висела новая табличка. он повернул назад. старая дама была совсем седая и очень красивая. фабиан вспомнил правильные черты глупого старушечьего лица. в ту зиму инфляции ему нечем было заплатить за отопление. закутавшись в пальто, он сидел там, наверху, и работал над докладом о морально-эстетической системе шиллера. по воскресеньям старая дама иногда приглашала его к обеду и повествовала о семейных событиях своих многочисленных знакомых. всегда, и раньше и теперь, он был голодранцем, имея все шансы остаться им и впредь. бедность уже вошла у него в привычку, как у других входит в привычку грызть ногти или сутулиться за столом.
Прошлой ночью, уже засыпая, он подумал: «может быть, все-таки стоит посеять хоть несколько зернышек честолюбия в этом городе, где оно так быстро приносит плоды, может быть, все-таки стоит относиться к себе посерьезнее и в шатком здании этого мира, притворяясь, что все в порядке, обзавестись уютной трехкомнатной квартиркой. наверно, это грех — любить жизнь, не имея по отношению к ней серьезных намерений». корнелия, стажерка, лежала рядом и во сне сжимала его руку. утром она сказала ему, что среди ночи проснулась от какого-то толчка. он сидел на кровати, настойчиво повторяя: «я заставлю рекламу светиться!» потом опять лег.
Он медленно поднялся на плато кройцберг и уселся на скамейку, рекомендованную вниманию публики. на щитке красовалась надпись: «граждане, берегите свое достояние!» эта весьма двусмысленная надпись была утверждена магистратом, а уж магистрат должен знать, что делает. фабиан рассматривал гигантский ствол какого-то дерева. кору избороздили тысячи вертикальных морщин. выходит, и у деревьев есть свои заботы. мимо скамейки прошли двое школьников. один, который держал руки за спиной, возмущенно спросил:
— Как можно это терпеть? второй помедлил с ответом.
— Против целой банды все равно не попрешь, — произнес он наконец.
Что они говорили дальше, уже не было слышно. с другой стороны площадки приближалась весьма странная личность: старый господин с седой бородкой клинышком и неаккуратно сложенным зонтом: вместо пальто на нем была зеленоватая выцветшая пелерина, голову его венчала жесткая серая шляпа, когда-то, вероятно, бывшая черной. старик в пелерине направился к скамейке, пробормотал что-то вроде приветствия, сел рядом с фабианом, основательно откашлялся и принялся зонтом чертить круги на песке. один из кругов он изобразил в виде зубчатого колеса, центр которого соединялся прямой линией с центром другого круга; он все более усложнял рисунок различными линиями и кривыми, писал сбоку и сверху формулы, зачеркивал их, снова вычислял что-то, затем дважды подчеркнул какую-то цифру и спросил:
— Вы понимаете что-нибудь в машинах?
— Увы, нет, — отвечал фабиан. — если меня кто-нибудь попросит завести граммофон, он может быть заранее уверен, что этот аппарат уже никогда не будет работать. зажигалки у меня в руках сроду не зажигались. я по сей день считаю, что электрический ток, судя по названию, — жидкость. и не могу понять, как с одной стороны в металлической камере с электрическим приводом лежат забитые на бойне быки, а с обратной — из нее выходят мясные консервы? кстати, ваша пелерина напомнила мне мою жизнь в интернате. каждое воскресенье в таких вот пелеринах и в зеленых шапках мы шагали на богослужение в мартин-лютер-кирхе. во время проповеди мы все спали, за исключением одного, которому вменялось в обязанность будить нас, если органист начнет играть хорал или если на хорах появится воспитатель. — фабиан глядел на пелерину соседа и чувствовал, что она, словно по тревоге, поднимает его прошлое. он видел бледного толстого директора, видел, как тот каждое утро перед молитвой, прежде чем сесть и раскрыть псалтырь, сгибал колени и проводил рукой по брюкам, дабы удостовериться, нет ли на них остатков грешной земли. он видел себя, крадущимся по вечерам к воротам интерната, бегущим по темным улицам, по учебному плацу мимо казарм. вот он взлетает по лестнице доходного дома, нажимает кнопку звонка, слышит дрожащий голос матери за дверью: «кто там?» — и, запыхавшись, отвечает: «это я, мама! я просто хотел узнать, не лучше ли тебе сегодня?» старик водил и водил концом своего неаккуратно сложенного зонта по песку, покуда не стер все вычисления.
