Два долгих дня - Владимир Михайлович Андреев
На минуту Тарабрин останавливается и жестко глядит на Забелина. Потом чуть приподнимает руку и слегка машет ею. Забелин не сразу догадывается, что в руке у Тарабрина граната. Он тоже достает из кармана гранату и кивает, хотя Тарабрин уже не смотрит на него. Дальше они ползут медленнее, вдавливая свое тело в землю. Трескотня автоматов совсем рядом. Забелин уже не оглядывается по сторонам, он только следит за каблуками Тарабрина и понимает, что каждую минуту эти каблуки могут остановиться. И тогда надо действовать.
— Я брошу гранату, чтобы наши знали. А ты сразу стреляй, — говорит Тарабрин задыхающимся шепотом.
Каждый шаг теперь кажется долгим, и такое ощущение, будто ползут они по голой, ровной, как стол, земле, на виду у врага. Чуть приподнявшись, Тарабрин взмахивает рукой и бросает гранату, и когда Забелин тоже приподнимается и начинает щелкать затвором, то совсем рядом, шагах в тридцати от себя, видит немцев — они лежат за мшистыми кочками и ведут огонь по окопу. Взрыв гранаты взметает землю, стрекочет автомат Тарабрина. Выстрелив на ходу, Забелин привстает на колено и стреляет. Над головой пронзительно поют пули. Он успевает заметить, что Тарабрин, рванувшись в сторону, бросает еще гранату. Совсем рядом слышатся голоса немцев. Забелин стреляет, взглядывая изредка на Тарабрина. Тот поднимается, бежит. Забелин быстро выхватывает из кармана гранату, бросает ее, что-то выкрикивая.
Он бежит, на ходу стреляя и крича. Он видит слева от себя Тарабрина, то припадающего к земле, то вновь поднимающегося во весь рост. Видит, как шевелятся зеленые фигурки за мшистыми кочками. Забелин даже не догадывается, что немцы, пораженные их неожиданным появлением, отходят. Он бежит, стреляет и, когда патроны кончаются, на ходу выхватывает из кармана гранату, кидает ее в самую гущу зеленых ненавистных фигур, бросает вторую… Еще одна граната. Бросить ее он не успел. Какой-то толчок сваливает его на землю, и граната остается в руке. В первое мгновение он еще видит ярко-оранжевую полоску за горизонтом, в той стороне, где было поле, ощущает боль в голове от падения, а потом все мешается… Боль сразу куда-то уходит, или он забывает про нее, потому что резко пахнет травой, и этот запах уносит его прочь от грохота. В каком-то беспорядке мелькнул пологий изгиб Волги, старые липы на откосе, и за ними та же оранжевая полоса заката, а потом стало видно, что не закат, а люстры бьют своим светом ему в глаза. Он вдруг видит себя как бы со стороны, и место, где он находится, кажется очень знакомым, он узнает его, этот большой зал, где часто играл, и только поражается, что перед ним тот самый зал, так он изменился сейчас, до таких огромных размеров разросся. Певучие старинные фуги, беззаботные скерцо — тысяча звуков врывается в зал, и лица зрителей, сидевших перед сценой, вдруг оживают и приближаются. И тогда мелькает среди них лицо матери, усталое и грустное, тут же возникает заросшее щетиной угрюмое лицо Тарабрина, кричит беззвучно какую-то команду Селезнев. Все это смешивается, стирается, тревога охватывает Забелина, и он снова играет, напрягая все силы, чувствуя, как вместе со звуками разливается по телу усталость и покой…
Это было последнее, что жило в мутнеющем сознании Забелина. Он лежал с гранатой в руке, уткнувшись лицом в траву и неловко поджав под себя ноги…
13
В окопе трое держат оборону. Пулемет Симоненко бьет короткими очередями в сторону бугра. Немцы здесь то рассыпаются веером, то соединяются. Приникнув к брустверу, сосредоточенно целясь, стреляет Селезнев. У Симоненко ноет правое плечо, куда попал осколок, гимнастерка намокла от крови, но перевязать некому. Шиниязов позади, он стреляет в сторону лощины, стреляет редко.
Неожиданно Селезнев склоняется, быстро достает две гранаты, кладет их на бруствер. Заметив это, Шиниязов тоже кладет на бруствер две гранаты. Его мучает жажда, он смотрит нет ли в окопе фляги. Фляги нет, она лежит около обрыва, в кустах.
— Ну, гад, — ворчит Шиниязов.
Звучно щелкают выстрелы. Все ближе и ближе цепочка немцев справа. Симоненко меняет диск, диски пусты. Он лихорадочно хватает горстями из ящика патроны, заряжает. Этим пользуются немцы, они уже совсем недалеко от окопа, бегут во весь рост. Отчетливо видны их лица, рожки на касках, бляхи на ремнях. Еще минут десять, и они будут здесь.
— Гранаты! — кричит Селезнев и первым бросает гранату. Сухой треск раздается впереди, что-то сзади наваливается, давит сержанту на ноги. Шиниязов. Красная струйка ползет у того из-под сдвинувшейся каски. Селезнев переступает через него и бросает вторую гранату.
И в этот миг немцы вдруг замолкают. Что-то произошло в лощине. Огонь оттуда утих — на минуту, не больше. Но этой минуты хватило Симоненко, чтобы дозарядить диск. Пулеметные очереди обрушиваются на немцев. Слева в лощине идет перестрелка. Селезнев понимает — это вступили в бой Тарабрин и Забелин. «Дорогие мои, родные мои, дорогие мои…» — шепчет он. Немцы медленно отползают.
— Диск, сержант! — кричит Симоненко.
Селезнев опускается на колени и заряжает диск, прикидывая в уме, насколько еще хватит в ящике патронов. Один-два — не больше, решает мрачно он и кладет наполненный диск рядом с пулеметом. Симоненко вдруг поворачивается и стреляет в сторону лощины. Но немцев там не видно, они скрылись в кустах или снова ушли за болото. Тогда он переходит на свое прежнее место. Селезнев встает и смотрит из окопа на холм и туда, вправо, к переправе, откуда доносится редкая стрельба и какой-то непонятный гул.
— Побереги патроны, — говорит он Симоненко, когда тот ставит новый диск. Симоненко все же дает очередь и опускается в окоп.
Из-за реки сквозь зубчатые макушки леса ярко полыхает оранжевый закат.
14
Шиниязов лежит в окопе, неловко привалившись плечом к стенке. Селезнев и Симоненко, присев на корточки, смотрят на его опавшее, словно покрытое сизой пылью, лицо. Пуля ударила Шиниязову в голову чуть пониже правого глаза, и красные ручейки стекают по щеке за воротник…
