Данте Алигьери - Божественная комедия. Чистилище

Песнь двадцать вторая

1. Уж Ангел Божий сзади нас остался,[894] —Тот Ангел, что в шестую вводит высь,И знак с меня еще при этом снялся.[895]

4. И тех, что сердцем Правде предались.Он назвал нам: «Beati»; но глаголыНа sitiunt внезапно прервались.[896]

7. И легче здесь, чем в пройденные долы.[897]Я восходил, и мне стремиться вследТех легких душ уж не был труд тяжелый.[898]

10. – Мы любим тех, – так начал мой поэт;[899]В ком к нам горит любовь без лицемерья.Коль скоро жар их выказан на свет.

13. Так я, – лишь в глубь геенского преддверья[900]Весть Ювенал принес мне о твоей[901]Любви ко мне, – предался, полн доверья,

16. Тебе душой: ведь можно нам людейЗаочно причислять к родному кругу…И жалко мне, что путь здесь не длинней.[902]

19. Но объясни, и мне прости, как другу?Коль будет мной ослаблена узда[903]Речей, – и мне окажешь тем услугу:

22. Как мог впустить ты скупость без стыда[904]Во грудь свою, при мудрости толикой,[905]Так развитой при помощи труда?

25. С улыбкой легкой Стаций светлоликий[906]Ответил так: – Глагол мне каждый твой —Залог любви, о наш певец великий.

28. Как часто видим вещи пред собой,Влекущие к сомненью ум тревожныйОт истинных причин их, скрытых мглой![907]

31. Ты, видя круг, где был я, – вывод ложный,Как кажется, из этого извлек,Что будто я был злата раб ничтожный.[908]

34. О, нет! поверь, я слишком был далекОт скупости; на много ж лунных сроков[909]За грех иной Господь меня обрек,[910]

37. И не восстань я от святых уроков,Тобой преподанных, когда, к стыдуЛюдей, взывал ты против их пороков,

40. Сказав: – В какую ты влечешь беду,О, проклятая алчность смертных к злату![911]Вращая камни, дрался б я в аду.

43. Лишь тут поняв, как тянет нас к разврату[912]Рук наших ненасытность, – много слез[913]Там пролил я за добрых чувств утрату.

46. О! сколько мертвых встанет без волос[914]На головах за то, что так упрямо[915]В том зле коснели вплоть до смертных гроз!

49. Коль грех какой противоречит прямоДругому свойством, – знай, он рядом с ним[916]Здесь должен сохнуть в казни той же самой,[917]

52. И коль мой грех был в том кругу казним,Где род скупцов слезами платит дани,То лишь затем, что так противен им.[918]

55. – Но в том, что братьев двух жестоких брани —Двойную скорбь Иокасты – ты воспел,Спросил творец пастушеских сказаний,[919]

58. И в том, что лирой Клио ты гремел,[920]Не видим мы, чтоб вера просветилаТвой ум, a без того нет добрых дел.[921]

61. Какое ж солнце, или чьи светилаТак разогнали мрак твой, что развилТы вслед за Рыбарем свои ветрила?[922]

64. И он ему: – Ты первый мне открылК Парнасу путь, к священным Муз беседам;Ты первый мне о Боге мысль внушил.[923]

67. Ты поступал, как тот, кто в ночь, неведом,Сам в мраке, – сзади светоч свой несетИ светит всем, за ним идущим следом,[924]

70. Когда ты пел: – Век новый настает;Вернулась правда, мир уж не туманен,И с неба к нам нисходит юный род![925]

73. Тобой, поэт, тобой я христианин![926]Но в краски окунуть я кисть горюЖеланьем, чтоб рассказ мой не был странен.[927]

76. На целый мир уж разливал зарюСвет чистой веры, сеемой послами.[928]Покорными их вечному Царю.

79. И новая их проповедь с словами[929]Твоими так была во всем сходна,Что тех послов я стал считать друзьями.

82. И были святы мне их имена;Когда ж томил Домициан их в иге,[930] —Я не без слез сносил их бремена

85. И помогал им несть цепей вериги.Покуда жил, их веры благодатьПревознося превыше всех религий.

88. И прежде чем ввел в Фивы греков рать,[931]Крестился я; но, робкому поэту,Мне страх велел религию скрывать,

91. Язычником на вид являясь свету.И, вот я больше четырех вековВ кругу четвертом был за слабость эту.[932]

94. Теперь и ты, поднявший мне покровСо сказанных тех благ, – скажи по чести,[933]Пока не весь прошли мы этот ров,[934] —

97. Не знаешь ли: где друг Теренций вместе[935]С Цецилием? Где Плавт? Варрон? Страшусь,[936] —В аду они! но где? в каком там месте?

100. – Они, и я, и Персий – весь союз[937]Певцов, – ответил вождь, – мы все вкруг Грека,[938]Что млеком вскормлен был рукою Муз,[939] —

103. Все в первом круге тюрьм слепых от века![940]Там часто речь ведем мы о скале[941] —Обители кормилиц человека.

106. Там Еврипид и Антифон! В числеДругих там греков тени – АгатонаИ Симонида с лавром на челе.[942]

109. Из героинь твоих там Аитигона,Дейфила, Аргия и до сих порПечальная Исмена. Там – матрона,

112. Что указала ключ Лангийский с гор;Там дщерь Терезия с Фетидой вкупеИ Дейдамия посреди сестер.[943]

115. Уж два поэта, смолкнув на уступе,Вкруг озирались, выведя меня[944]Ущельем к новой кающихся купе.

118. И отошли уж из прислужниц дняЧетыре вспять, и пятая предстала,Подъемля кверху дышло из огня,[945] —

121. Когда мой вождь: – Я думаю, сначалаПлечом должно нам вправо повернутьК окраине, как делали бывало.[946]

124. И навык нас не мог уж обмануть —Мы смело шли, тем боле без смущенья,Что Стаций сам одобрил этот путь.[947]

127. Они шли впереди и, полн смиренья,[948]Я вслед один под говор речи их,Учась от них искусству песнопенья.

130. Но сладостный их голос вдруг притихПред деревом, стоявшим средь тропины,[949] —Все в яблоках душисто-золотых.[950]

133. Как ель от ветви к ветви до вершиныСужается, – сужалось это вниз,Чтоб вверх не смел подняться ни единый.[951]

136. С той стороны, где загражден карниз,[952]Свергался с гор ключ чистый в блеске света,И на листву струи его лились.[953]

139. Лишь подошли ко древу два поэта,Как чья-то речь из листьев раздалась:[954]– Нужна для вас впредь будет пища эта.[955]

142. Потом: – Мария более пекласьО честном брачном пире, чем о пищеДля уст своих, молящихся о вас.[956]

145. И не было питья вкусней и чищеВоды для римлянок, и Даниил,[957]Гнушаясь яств, снискал небес жилище.[958]

148. Блеск золота век первый всюду лил:[959]Вкус желудей не мнился злом толиким,И каждый ключ, как нектар, сладок был.

151. Акридами пустынь и медом дикимКреститель ваш питался, чтоб потомЯвиться в мир столь славным и великим,[960] —

154. Как говорит Евангелье о том.[961]

Песнь двадцать третья

1. Меж тем как взором я блуждал по кровлеГустой листвы, как любит делать тот,Кто жизнь свою проводит в пташек ловле,[962] —

4. Мне больший, чем отец, сказал – Вперед![963]Не трать, мой сын, без пользы ни мгновенья[964]Из данного нам срока на обход.

7. Я взор и шаг направил, полный рвенья,К двум мудрецам, что разговор велиТакой, что забывал я утомленье.[965]

10. Вдруг слышу плач и пение вдали:«La li a mea» – с тем унылым тоном,Что слух в восторг и жалость привели.[966]

13. – Кто там поет, отец мой, с тяжким стоном? —Так я; и вождь: – То тени там поют,Быть может, долг платя перед законом.[967]

16. Как путники задумчиво идутИ озирают, торопясь, в дорогеОбогнанный им незнакомый люд,[968] —

19. Так молча сонм теней, в мечтах о Боге,То обогнав, то нагоняя нас,Нас озирал, но в большей лишь тревоге.[969]

22. Темно и пусто было в ямах глаз,[970]A в лицах бледность с худобой столь страшной,Что с черепом вся кожа их срослась.

25. Так, думаю, не высох бесшабашныйЭризихтон, став кожей лишь однойОт голода, когда он съел все брашно.[971]

28. – Вот, – думал я, – сгубившие святойЕрусалим, средь страшного разгромаГде склеван был Марией сын родной![972]

31. Без камней перстни – их глаза! Знакомой[973]Казалась бы в чертах их буква МТем, кто в лице людей читает OMO.[974]

34. И кто-б поверил, что в народе семДух яблока и плеск воды прозрачнойРождал томленье? И кто скажет: чем?

37. Еще дивился я толпе той мрачной, [975]В полнейшем быв неведенье причинИх худобы и чахлости невзрачной,[976] —

40. Как вот, в меня уставя из глубинЯм черепа недвижный взор печальный,[977] —– Откуда милость мне! – вскричал один,[978]

43. Кто б лик его узнал первоначальный?Но тотчас я по голосу постиг,[979]Кого таил тот вид многострадальный.

46. Как будто искра мне зажгла в тот миг[980]О друге память, и признал я сразуВ немых чертах Форезе добрый лик.[981]

49. – О! не гляди, – молил он, – на проказу,[982]Покрывшую мне кожу, словно ржа,Так плоть сожрав, что вид мой страшен глазу!

52. Но, о себе самом мне речь держа,[983] —Кто здесь вожди твои – те души обе,[984]Мне расскажи, лишь правдой дорожа.

55. – Твой лик, уж мной оплаканный во гробе,[985]До слез меня еще растрогал раз! —Сказал я, чуя скорбь в его утробе;

58. Молю ж Творцом, скажи, что сушит вас?[986]Пока дивлюсь, не жди себе ответа:Полн дум иных, могу ль начать рассказ?[987]

61. И он в ответ: – Из вечного СоветаМощь в древо то и в те потоки вод[988]Нисходит – и от них в нас чахлость эта.

64. И весь поющий тут в слезах народ,Грех очищая в жажде, в муках глада, —Грех сластолюбья, – святость познает.[989]

67. Алкать и жаждать мы должны от взглядаНа яблоки, на блеск потоков тех,[990]Что льются сверху с шумом водопада.[991]

70. И каждый раз, как наш свершится бег?Мы к новому стремимся мук условью:Мук – я сказал; сказать бы мне – утех![992]

73. И к дереву спешим мы с той любовью,С какой Христос шел возопить: «Или!»[993]Когда Своей Он искупил нас кровью».[994]

76. И я: – Со дня, Форезе, как с землиТы перешел в мир лучший – к сим чертогам,Досель не все еще пять лет прошли.[995]

79. И если там по грешным бресть дорогамТы кончил прежде, чем пришла чредаБлагой той скорби, что мирит нас с Богом,[996] —

82. То как проник так скоро ты сюда?Я мнил тебя там встретить, где годами[997]Мы платим за греховные года.[998]

85. И он: – Взнесен над прочими кругамиИспить мучений сладкую полынь[999]Я горькими моей вдовы слезами:

88. Молитвой Неллы, полной благостынь,[1000]Быв взят с брегов, где души ждут в томленье,Я мук избег всех остальных твердынь.[1001]

91. И тем щедрей Господь в благоволеньеК моей вдовице, радости моей,Чем реже зрим мы жен в благотворенье.

94. В Барбаджии Сардинской ведь скромней.[1002]Стыдливее наряд на женском поле,Чем в той Барбаджье, где мы жили с ней![1003]

97. О, милый брат мой! Что ж сказать мне боле?Уже в виду передо мною час(И ждать уже недалеко дотоле),

100. Когда в церквах дадут с кафедр приказ,Чтоб запретить бесстыжим флорентинкамВезде ходить с грудями напоказ.

103. Каким дикаркам или сарацинкам[1004]Закон потребен, светский иль иной,Чтоб не таскались нагишом по рынкам?[1005]

106. Но если б знал бесстыдниц легкий рой,Какие рок им приготовит шутки, —Давно б они подняли страшный вой.[1006]

109. И скорбь придет – коль мы предвидеть чутки,Скорей, чем пух покроет щеки тем,Кому на сон поют там прибаутки.[1007]

112. Но, брат, не будь к моленьям доле нем:Не я один, но вот – все наше племяГлядит туда, где свет погас совсем.[1008]

115. И я ему: – припоминая время,Чем я тебе, чем ты мне был, – в груди[1009]Ты мук своих лишь тем умножишь бремя.

118. Из жизни той вот тем, что впереди,Я выведен, когда вам круглолицейЯвлялась здесь сестра того – гляди…[1010]

121. (Он солнце указал). Меня темницей[1011]Средь истинных провел он мертвецов[1012]С сей плотью истинной, грехов должницей.

124. Исшел оттуда, он мне был покров,[1013]Всходя, кружась здесь по горе, что правитВас, сгорбленных в том мире от грехов.[1014]

127. Но в сем пути меня он лишь направитДо Беатриче, где, как мне сказал,[1015]Расстанется и с ней меня оставит.

130. Виргилий то – мой вождь (и указалЯ на него). A эта тень другая —Тот, для кого все царство ваших скал

133. Днесь потряслось, родив его для рая.[1016]

Песнь двадцать четвертая