Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции - Владимир Вениаминович Агеносов
Через несколько минут после донесшейся из города пулеметной очереди примолкший и еще теснее сгрудившийся табунок на дворе учхоза услышал фырканье нескольких быстро приближавшихся автомашин.
– Авангард социализма на полном газе пошел, – прислушался Середа и, широко размахивая вихлястыми, как цепы, руками, почти бегом ринулся к развилку дороги. – Надо поглядеть, кто парадом командует.
Вслед за ним из дверей конторы выскочил директор учхоза и парторг, оба с туго набитыми портфелями. Жена парторга протолкалась из табунчика локтями и побежала за ним к конюшне.
– Вася! Васенька! – заливчато причитала она на ходу тонким голосом. – Васенька, может и мне с тобой?
– А коров на кого оставишь? – злобно прокричала ей из толпы худая, иссохшая женщина, совавшая такую же иссохшую, вислую, с синими жилками грудь в писклявый сверток тряпья.
– Две у нее теперича: своя и дилехторова. Ей оставляет.
– Кладовщик, ключ давай! – кричал от амбара сам директор, в то время как парторг выводил из конюшни запряженную в тачанку пару.
– Под сало подкапывается. Там его с полцентнера набрано, – зашуршали вокруг румяного кладовщика, – не давай, не давай ключа!
Сам он, стоявший в первом ряду толпы, попятился и юркнул в гущу.
От амбара отлетел смачный мат, и вслед за ним зазвучали глухие удары.
– Камнем замок сшибает. Чего глядишь, кладовщик? Твоя обязанность, Евстигнеич! Ты амбару сторож! Чего смотрите?
– У него наган. Вот тебе и чего! – огрызнулся кладовщик. Тачанка мягко прошуршала по накатаному двору и скрылась за углом амбара.
– Обком в полном пленуме! – орал с края двора Середа. – Весь президиум налицо!
– Пойтить, посмотреть, – сам себе объявил Евстигнеич и вся толпа нестройно потянулась вслед за ним к развилку. Навстречу ей от города валили густые клубы пыли.
Теперь, вслед за автомашинами, шли подводы. Они двигались волной в несколько струй, катились и по дороге, и по неубранной жухлой кукурузе, обгоняли одна другую, сцеплялись упряжью и колесами. С возов падали мешки и узлы. Иногда с них же сваливались или сами спрыгивали люди, бежали рядом, давясь пылью и размахивая руками. На развилке волна разваливалась, растекалась на два русла и по обоим, один за другим, катились серые клубы пыли.
До хутора долетали отдельные выкрики и ругань. Запоздалые автомашины, отчаявшись распугать толпу подвод ревом сирен, сворачивали в обход по кукурузе и фыркали в ней, обматывая колеса бахромой сухих будыльев.
– Поспешают очень, а куда? Это самим не известно, – рассуждал вслух Евстигнеич. – Война теперь такая, что повсюду достает. Ничего положительного установить невозможно.
– Подперло под печенку – тут тебе и вся установка! Хошь не хошь, а беги, – бросил ему в ответ Середа.
На дороге завиднелись пешие одиночки. Изредка с узлами и мешками за спиной, но больше без клади, в какой-то смешанной, полувоенной одежде: на плечах пиджак или распоясанная блуза-толстовка, а под ней защитные полинялые штаны, обмотки, стоптанные брезентовые «танки». Редко кто в форме, с винтовкой. Такие больше в ладных гимнастерках, с темными квадратами от сорванных петлиц на воротниках.
– Вот они и главные силы идут, – рассмотрел в клубах пыли Середа быстро подвигавшуюся колону всадников. – Эскадрон войск НКВД во взводной колоне… и в порядке даже… справа по три идут…
Шедшая рысью плотная колона всадников разваливала на обе стороны толпу пешеходов, как лемех плуга рыхлую пашню. Эскадрон двигался без окриков, но даже запоздалые одиночные подводы, увидев его приближение, сами переваливали с дороги на комоватую степную залежь.
Мутный людской поток стал заметно редеть. Подводы на сморенных, с набитыми холками лошадях тащились теперь поодиночке. На них сидели мелкие партийцы, часть которых Брянцев знал в лицо.
«Неудачники. И здесь в хвосте плетутся», – подумал он и, словно угадав его мысль, на нее ответил Евстигнеич:
– Я эфтих коней знаю. Они с ветеринарного пункта. Ихний лазаретный выпас в овраге, как от фурштата к нам иттить. На таких конях далеко не уедешь. Значит, и здесь опять кому что достанется.
Солнце стояло еще высоко, но дорога уже опустела. Волна беженцев спала. Теперь и одинокие пешеходы двигались редкими, разрозненными группами, по три-четыре человека.
– Немного народу из городу-то ушло, – сделал свой вывод Евстигнеич, – какое-никакое, а у каждого свое добро есть. Куда от него иттить? Ну, разве что петля на шее, тогда – ясно-понятно – все для своего спасения покинешь.
Последней по улегшейся пыли дороги протянулась короткая цепочка раненых.
– Один, два… шесть, семь… Семеро явно из лазарета плетутся, видите – перевязанные, – посчитал Миша, – а последний хромает.
Этот, шедший последним, завернул к хутору, проковылял волоча больную ногу по колючему буряну и, не дойдя до примолкшей толпы, сел прямо на землю.
– Пить кто-нибудь принесите… – махнул он рукой. – Смерть горло пересохло.
Две женщины тотчас побежали за водой. Остальные придвинулись к раненому и окружили его плотным кольцом. Все молчали. Молчал и сидевший в бурьяне, размазывая по лицу пыль и пот рукавом накинутой на больничное белье шинели.
– С лазарета, мил-человек? – нарушил молчание Евстигнеич. – Нога, значит, у тебя повреждена? – кивнул он бородкой на торчавшую из закорузлого ботинка грязную марлю. – Трудновато тебе ит-тить-то. Неужто и повозок вам не доставили? Лазарету, значит, как полагается…
Раненый безучастно и как будто даже бессмысленно, словно не поняв вопроса, уставился поверх головы старика и вдруг его изжелта бледное, по-больничному отекшее лицо перекосила судорога нестерпимой для него самого злобы.
– ………мать их в гроб, в переносицу! – бессмысленно выругался он и, привстав из бурьяна, набросился на Евстигнеича. Злоба душила его, и он выплевывал все новые и новые ругательства: – Повозки? Повозки, говоришь? Они под начальство, под политрукову свинью пошли… Вот куда! Няньки, сестры – все к чертям разбежались. Одна докторша-девченка на все три этажа осталась. Вот как… их мать… Защитников родины… – задыхался он сам клокочущей в горле ненавистью. Выхватил из бурьяна ком сухой земли и шваркнул его в стенку сарая. – Вот как… в чорта… в гроб!..
Подбежавшая женщина сунула ему жестяную кружку и он, заливая водой отросшую бороду, давясь и хлюпая, жадно осушил ее до дна.
– Еще дай! – потянулся он к другой принесенной чашке. – Еще!.. Смерть, как пить хотца… С утра с самого… дьяволы… пропаду нет на них!
В городе снова глухо и раскатисто ухнуло. Середа и Мишка отбежали от сарая на пригорок. Оттуда весь город был виден вплоть до отдельных домов и улиц. Стрельбы уже не было слышно, но густо клубилось несколько раскидистых дымовых кустов, а над ними ширил в стороны черные ветви высокий ствол густого черного дыма. Он рос на глазах.
– Самолетов не видно. Опять же бить ему теперь не к чему, раз
