Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака
Но великие люди первыми признали его величие. После Гюго им восхищался Бодлер; потом Достоевский, Браунинг, Маркс, Стриндберг; затем Пруст, Ален, а затем и весь мир. Ученые-литературоведы Фаге и Брюнетьер в конце концов осознали свою ошибку. Тэн, а вслед за ним Бурже показали, что в Бальзаке мыслитель не уступал наблюдателю и даже руководил им; А история помогла понять Бальзака. Он жил во времена разочарований. В годы Революции и наполеоновской Империи в душах людей скопилась сверхчеловеческая энергия. Антигероический режим Реставрации и буржуазной монархии оказался неспособен использовать эту силу. Взрывы небольшой мощности, имевшие место в 1830 и в 1848 годах, поглотили лишь малую ее часть. А избыток энергии значительный избыток - ушел на деловые предприятия, на промышленную революцию и на создание "Человеческой комедии".
Конец XIX века, протекавший довольно спокойно, веривший, что достижения науки приведут к прогрессу, отрицал суровые бальзаковские истины или пренебрегал ими. Наоборот, наша эпоха, испытавшая бедствия двух войн и видевшая, как и во времена Бальзака, удивительные, крутые перемены в положении страны и людей, внезапные падения и невероятные взлеты, чувствует себя ближе к Бальзаку. Ну как было Эмилю Фаге понять Филиппа Бридо? Он в своей жизни не видел ничего подобного. А вот у нас есть свои собственные отставные вояки на половинной пенсии, у нас происходят покушения, заговоры, творятся темные дела. Наши ученые подтверждают идеи Бальзака о единстве материи и ведут поиски абсолюта. Они верят, так же как Бальзак, что мысль может оказывать физическое воздействие. Вся современная психиатрия подтверждает интуицию Луи Ламбера. А в "Цезаре Бирото" мы читаем: "Случайности, составляющие целые ряды, заменяют собою Провидение". Но ведь это предвосхищение законов статистики.
Пруста, который был столь же велик, как и Бальзак, и знал "Человеческую комедию" до мельчайших подробностей, конечно, не могло удивлять, что это огромное творение создано за одну короткую, трудную и нередко заурядную жизнь. Вильпаризи было не лучше Иллье; тетя Леони могла бы принадлежать к "небесному семейству"; жизнь в мансарде на улице Ледигьер была не более одинокой, чем в комнате на бульваре Осман, обитой пробкой. "Те, что создают гениальные произведения, не принадлежат к людям, которые ведут изысканную жизнь". С того дня, как Оноре де Бальзак, прибегнув к транспозиции, сумел показать миру пристальный и тяжелый взгляд своей матери, свои обиды нелюбимого ребенка, свое чтение книг под лестницей в Вандомском коллеже, впервые уловленный им "аромат женщины", неудачи своего зятя, гнусные махинации ростовщиков, свои "утраченные иллюзии" и восторги творчества, мозг его вскормил целый мир. И этот мир поглотил его жизнь он умер еще молодым. Но кто не хотел бы быть Бальзаком?
ПРИЛОЖЕНИЕ I
В 1907 году Октав Мирбо включил в свой роман "628-Е-8" гнусную и скандальную главу о смерти Бальзака. Он утверждал, приводя всякие непристойные и безобразные подробности, что во время агонии своего мужа Ева де Бальзак находилась в соседней комнате в объятиях художника Жана Жигу. Об этом "открытии" сообщала статья в газете "Тан", Анна Мнишек выразила решительный протест против подлой клеветы. Она написала в газету "Тан": "Ко времени смерти господина де Бальзака моя мать даже и не знала господина Жигу, я сама его представила ей через два года после смерти моего отчима". Утверждения Анны Мнишек были правдой, и Октаву Мирбо, заявлявшему, что он слышал эту историю от самого Жигу (якобы рассказывавшего ее у Родена), пришлось весьма жалким образом отступить и выбросить из романа указанную главу под тем предлогом, что он не хочет "омрачать последние годы жизни старой женщины".
На самом-то деле он уничтожил главу потому, что иначе ему пришлось бы отвечать перед судом в двух грозивших ему процессах о диффамации, которые ей проиграл бы, так как не имел и тени доказательств, а книга его была бы изъята из продажи. Он сослался на свидетельство Виктора Гюго, но у Гюго в "Виденном" сказано только, что во время его посещения умирающего "госпожа де Бальзак ушла к себе", а это было вполне естественно, так как она, вероятно, совсем измучилась.
Поль Лапре, хранитель музея Жана Жигу в Безансоне, писал в газете "Жиль Блаз": "Я сорок лет был неразлучен с господином Жигу и честью своей заверяю, что никогда за эти долгие годы не слышал, чтобы он рассказывал ту историю, о которой говорит господин Мирбо... Кстати сказать, Жигу познакомился с госпожой де Бальзак лишь после того, как она овдовела, и я могу это доказать при помощи их переписки, находящейся в моем распоряжении". Другой друг Жана Жигу, Ульрик Ришар-Дезекс, тоже разоблачил "беспрецедентную гнусность", допущенную Мирбо. Единственным человеком, осмелившимся после смерти Анны Мнишек поддерживать "ужасный рассказ, выдуманный Мирбо от первого до последнего слова.", как писал Марсель Бутерон, был Шарль Леже, весьма легкомысленный человек, которому мы обязаны многими ложными сведениями о графине Гидобони-Висконти и других.
ПРИЛОЖЕНИЕ II
Меньше чем через год после смерти Бальзака (28 июня 1851 года) газета "Мод" сообщила:
"В ближайшее время в "Мод" будут опубликованы "Письма к Луизе" господина де Бальзака. Эти письма, в количестве двадцати трех, никогда прежде не издававшиеся, обращены автором "Евгении Гранде" к одной из самых элегантных женщин современного общества. Они представляют собою любопытную страницу сердечного романа знаменитого романиста. Читая "Человеческую комедию", люди будут восхищаться писателем, а по этим письмам они будут изучать его как человека. У нас в руках находятся подлинники всех двадцати трех писем".
Возмущенная Ева де Бальзак написала своей свекрови: "У меня на руках новый судебный процесс - против газеты "Мод", которая купила интимную переписку нашего бедного Оноре с какой-то прекрасной дамой, которая прежде продавала ему свою благосклонность, а теперь торгует его письмами..." Вспомним, что отношения Бальзака с таинственной Луизой оставались чисто эпистолярными и что корреспонденты никогда не встречались. Луизу, таким образом, нельзя было обвинять в том, что она "продавала свою благосклонность". Но "некий господин Лефебр", располагавший двадцатью тремя письмами Бальзака, а также рукописью рассказа "Дело об опеке" и правленными корректурными оттисками романа "Лилия долины" (которые Бальзак когда-то послал своей таинственной поклоннице), действительно продал эти документы за три тысячи франков Филиасу Нивару, издателю газеты "Мод".
Эвелина поручила адвокату Пикару наложить запрещение на предполагаемую публикацию "Писем к Луизе". Дело рассматривалось в первой камере гражданского суда судебного округа Сены 14 мая 1852 года. Вдова Бальзака в качестве единственной его наследницы воспротивилась опубликованию переписки, носившей интимный характер, и потребовала возвращения автографов. Суд в решении своем объявил, что "посланное письмо является собственностью того лица, кому оно адресовано, а посему наследники лица, поставившего свою подпись под данными письмами, ни в коем случае не могут требовать их возвращения, но имеют право наложить запрет на их опубликование..."
Итак, "Мод" было запрещено печатать "Письма к Луизе", а Лефебру решением суда было предложено возвратить газете три тысячи франков, полученные им за эти письма.
Этот Лефебр в действительности назывался Луи Лефевр. В 1887 году виконт де Лованжуль имел беседу с Гюставом Денуартером, который должен был в свое время подготовить эти письма к публикации в газете "Мод", и Денуартер, отвечая на вопрос де Лованжуля, сказал: "Письма продал сам муж этой дамы... он был человек ловкий и беззастенчивый, в продаже писем он видел лишь выгодное дело, которым следовало воспользоваться". Луи Лефевр, родившийся в 1808 году в маленьком городке Лизье, перепробовал все профессии: он был управляющим в журнале "Эроп литерео", директором театра, драматургом. Он действительно очень нуждался и умер без гроша в 1866 году в больнице от апоплексического удара. Жена Лефевра (она вышла за него через несколько недель после смерти Бальзака - 11 сентября 1850 года) пережила мужа только на два года.
Любопытная подробность: в конце концов сама Ева де Бальзак оказалась сторонницей распространения "Писем к Луизе". Перед этим Шпельбер де Лованжуль купил их. Когда Мишель и Кальман-Леви пожелали добавить к первому изданию полного собрания сочинений Бальзака два тома его переписки (1876 год), Чужестранка передала им несколько писем, полученных ею "от бедного Оноре" (писем, кстати сказать, прошедших через ее собственную целомудренную цензуру), и разрешила также опубликовать переписку Бальзака с таинственной Луизой.
За год перед процессом, запретившим опубликование "Писем к Луизе", аналогичное столкновение произошло у нее с Элен де Валетт. Лишь только госпожа де Бальзак овдовела, она принялась собирать рукописи "Человеческой комедии". Несколько дней она искала рукопись романа "Беатриса", поиски оказались тщетными, но зато нашлось письмо Элен де Валетт, в котором "маленькая солеварка" писала Бальзаку: "Я поняла все неприличие воровства, которое позволила себе совершить у вас..." Тотчас вдова писателя сообщила об этой находке своему доверенному лицу Фессару.
