Время Паука - Юстейн Гордер
Думаю, что Метр был согласен со мной, он особенно кис в те три дня, что Хеге жила у меня. Он бегал по гостиной и по кухне и размахивал своей бамбуковой тростью перед глазами у Хеге. Для меня было загадкой, почему она его не видит.
Многие девушки рвались выйти на балкон. Мама всегда тщательно ухаживала за растущими там в ящиках цветами, и я не мог бросить их на произвол судьбы в первую же весну после ее смерти. Я выкопал и выкинул все, что осталось в ящиках с прошлого года, наполнил их новой землей и посадил много луковиц. Результат получился на удивление хороший — мой балкон утопал в крокусах и тюльпанах, как никогда прежде, и на многих девушек мои успехи в цветоводстве производили неизгладимое впечатление. Если позволяла погода, мы иногда сидели на балконе и любовались видом города, потягивая мартини или дюбонне.
Разумеется, мне приходилось объяснять девушкам, почему я живу один, и некоторым из них я даже показывал шкаф с маминой одеждой. Им очень хотелось взять понравившееся платье, костюм или пальто. Сперва они примеряли, подойдет ли им приглянувшаяся вещь, и каждый раз это было похоже на небольшую демонстрацию мод. Иногда я для смеха доставал пару варежек, шаль или изящную театральную сумочку и дарил им на прощание. Особенно мне понравилась девушка, которая взяла каракулевую шубу. Ее звали Тереза, и у нее на глаза навернулись слезы, когда я сложил шубу и сунул ее в бумажный пакет, но, думаю, она так растрогалась не только из благодарности. По-моему, она приняла подарок за предложение руки и сердца или по крайней мере за глубоко прочувствованное объяснение в любви, и потому мне в который раз пришлось объяснять свой поступок. Отцу я сказал, что отдал все мамины вещи Армии спасения, и он без возражений с этим согласился, может быть, он забыл про каракулевую шубу, но, так или иначе, все вещи достались не Армии спасения, а моим девушкам, некоторые даже помогли мне отобрать то, что нужно просто выбросить. Потребовалось полгода, чтобы в доме не осталось ни одной маминой вещи.
Раз или два случалось, что девушка, ночевавшая у меня, при встрече на улице отворачивалась в сторону, но в Осло в то время было столько девушек, что я без труда находил новых. В начале семидесятых от ночных визитов никто не требовал никакой духовности. Помню, я думал, что родился в удобное время. За двадцать лет до того мужчина моего возраста не мог бы извлечь столько удовольствия из обладания собственной квартирой.
Я познакомился со многими девушками в городе еще до окончания гимназии, но так ни в кого и не влюбился. Я чувствовал себя слишком взрослым, слишком зрелым по сравнению с ними. Здесь вступал в силу некий дуализм. Я был недостаточно взрослым для их тел, это я и сам понимал. Но ведь женщина не только тело, да и мужчина, если на то пошло, тоже. Я был уверен, что в один прекрасный день встречу женщину, которую смогу любить и телом, и душой. Может, именно поэтому я стал совершать одинокие дальние прогулки. Когда-нибудь я ее найду, и она будет такой же, как я, — не захочет посещать дискотеки или собрания молодежных организаций. Скорее всего, такую девушку можно было встретить в Нурмарке на Кикуте или где-нибудь вблизи от Бланкваннсбротена. Но встретил я ее на Уллеволсетере, и это случилось в середине июня.
* * *
В детском саду я любил сидеть в уголке и смотреть, как играют дети. Теперь эти дети выросли, стали почти взрослыми. Наблюдать за играми взрослых детей мне было уже не так интересно, особенно за той их игрой, которую они называли вечеринками выпускников. Мне больше нравились развлечения детей, чем выпускников. Из-за этих вечеринок я уже несколько недель не мог найти девушку, которую можно было бы пригласить в театр или к себе домой. В городе и так было слишком весело.
Почти каждый день я совершал долгие прогулки по лесам Нурмарки. А однажды, доехав на поезде до Финсе, пересек плоскогорье Хардангервидда, спустился в Аурландсдален и из Флома поездом вернулся домой. Я любил ездить на поезде, любил изучать лица пассажиров, и мне было приятно думать о всякой всячине, глядя на мелькавший за окном ландшафт. Гимназия окончена, и через несколько дней я получу аттестат с «четверкой» по физкультуре и «шестерками» по всем остальным предметам. Мне нечем было заняться, я мог совершать сколько угодно дальних прогулок и кататься на поезде. Отец должен был содержать меня до пятнадцатого сентября.
Бродя в одиночестве, я всегда имел наготове карандаш и блокнот. Во время таких прогулок я особенно любил размышлять о всевозможных вещах. Мои мысли были постоянно чем-то заняты, на ходу мне сочинялось лучше, чем дома, в кресле. Шиллер говорил, что, когда человек играет в театре, он свободен, ибо только там он следует своим законам. Шиллер знал, о чем говорил, но эту перспективу всегда можно перевернуть вверх ногами: мыслями и идеями легче играть, бродя по Хардангервидде, чем час за часом меряя шагами пространство между четырех стен, подобно пленнику любого спального района в большом городе. Было и еще кое-что: Метр в основном сидел в квартире. Он мог, разумеется, показаться и в городе, но редко случалось, чтобы он объявился в лесу или на Хардангервидде.
На просторе моя мысль работала быстрее и лучше, там у меня без конца рождались новые сюжеты. Дома я хранил большой каталог и целое собрание сюжетов для новелл и романов, пьес и сценариев. Лучшие идеи я перепечатывал на машинке и подшивал в папки. После этого я уже почти никогда к ним не возвращался.
У меня по-прежнему и в мыслях не было воплотить какую-нибудь свою идею в законченное произведение. Моим хобби, можно даже сказать капризом или прихотью, оставалось «высиживание» лихо закрученных сюжетов. Некоторые люди собирают монеты или марки. Я собирал собственные мысли и рожденные моей фантазией сюжеты.
Как-то раз пришедшая ко мне девушка начала листать одну из папок. Она сняла ее с полки в кабинете и принялась читать вслух мои записи. Я не оставил ее
