Время Паука - Юстейн Гордер

…думаю, что теперь это зашло слишком далеко — я имею в виду в интеллектуальном отношении, — вопрос в том, не нужно ли нам вообще сделать небольшую культурную передышку, чтобы осознать достигнутое, так сказать, переварить то, чем нас потчуют.

Юхан Е. Меллбю, депутат стортинга, Крестьянская партия, 2 мая 1927 г.

Освободиться от власти средств массовой информации и культурных наставников — все равно что попасть в неведомый, таинственный мир, вернуться обратно к действительности.

Время мечтаний прошло.

Ховард Сименс, юрист и внештатный журналист «Афтенпостен», 18 августа 2001 г.

Голова раскалывается. Я ношу в себе сотни новых идей. И они всё прибывают и прибывают.

Не исключено, что до известной степени мысли сложно контролировать, но едва ли можно вообще перестать думать. В душе ключом бьют забавные мысли, я не успеваю их удержать, а они уже теснятся новыми. Мне трудно отделить одну мысль от другой.

Мне редко удается запомнить все, о чем я думал. Прежде чем я осмыслю очередное озарение, оно, как правило, превращается в другое, более удачное, но и то мимолетно настолько, что я напрягаюсь изо всех сил, чтобы спасти его от нахлынувших новых мыслей…

Опять у меня в голове звучат голоса. Меня преследует целая стая встревоженных душ, которые используют клетки моего мозга, чтобы поговорить друг с другом. Мне не хватает самообладания, чтобы вместить их всех, и значит, часть из них потеряется навсегда. Мыслей так много, что я должен постоянно давать им выход. Через равные промежутки времени я вынужден брать перо и бумагу, чтобы позволить идеям вырваться наружу…

Проснувшись несколько часов назад, я был уверен, что сформулировал самое адекватное определение бытия. Теперь я уже не так в этом уверен; во всяком случае, я отвел этому девственному афоризму надлежащее место в своей записной книжке. Убежден, что его можно будет обменять на хороший обед, а если я продам этот афоризм кому-нибудь, у кого уже есть известное имя в литературе, он, возможно, войдет в следующее издание «Крылатых слов».

Наконец я решил, кем стану. Буду заниматься тем, чем занимался всегда, но отныне это будет мой хлеб. У меня нет потребности прославиться, что очень важно, но я могу сильно разбогатеть.

Всегда грустно листать старый дневник. Приведенные выше записи датированы 10 и 12 декабря 1971 года, когда мне было девятнадцать лет. Три или четыре недели назад Мария уехала в Стокгольм. После этого я видел ее всего пару раз, последний — двадцать шесть лет назад. Не знаю, где она теперь, и даже не знаю, жива ли она.

Видела бы она меня сейчас! Мне следовало улететь первым же утренним рейсом, бросить все и улететь. Давление извне сравнялось наконец с внутренним давлением, и возникло некое равновесие. Думаю, что теперь я с этим справлюсь. Если соблюдать осторожность, можно прожить здесь еще пару недель, прежде чем сеть окончательно затянется вокруг меня.

Надо радоваться, что я целым и невредимым покинул эту книжную ярмарку. Они преследовали меня до аэродрома, но едва ли узнали, каким самолетом я лечу. Я купил билет на первый попавшийся рейс из Болоньи.

— Вы уже решили, куда направляетесь?

Я отрицательно покачал головой.

— Просто мне надо улететь отсюда, — сказал я. — С первым же самолетом.

Теперь настала ее очередь качать головой, потом она засмеялась.

— Пока пассажиров еще мало, — проговорила она, — но поверьте, потом будет больше. — И наконец, когда я уже получил билет: — Хорошего отдыха! Вы его, безусловно, заслужили…

Если бы она знала! Если бы она только знала, чего я заслужил!

Через двадцать минут после того, как самолет поднялся в воздух, я взял билет на другой рейс, во Франкфурт. Однако не полетел и этим. Они наверняка думали, что я, поджав хвост, лечу в Осло. Но тот, кто поджимает хвост, не всегда поступает умно, выбирая самую короткую дорогу домой.

Здесь я остановился в старой гостинице на берегу. Я сижу и смотрю на море: на длинном мысе стоит старая мавританская башня. В бухте рыбаки на голубых лодках вытягивают сети, другие направляются к молу с сегодняшним уловом.

Пол в номере выложен керамической плиткой. Она холодит ноги, я надел три пары носков, но от студеной плитки они не спасают. Если я не согреюсь, придется снять широкое покрывало с двуспальной кровати и сложить его под столом, сделав подушку для ног.

Я оказался здесь совершенно случайно. Первый самолет из Болоньи с таким же успехом мог направляться в Лондон или в Париж. Тем более мне кажется исполненным смысла, что я сейчас сижу за старинным письменным столом, за которым когда-то давно сидел и писал другой норвежец[1], он, как и я, находился в добровольном изгнании. Я приехал в европейский город, который одним из первых стал производить бумагу. Развалины старинных бумажных мельниц, как бусины, разбросаны по склонам долины. Конечно, я осмотрю их. Хотя почти все время намерен проводить в гостинице — я заказал полный пансион.

Маловероятно, чтобы в этих краях кто-нибудь слышал о Пауке. Здесь больше интересуются лимонами и туризмом, а сейчас, к счастью, еще не сезон. Я вижу туристов, идущих босиком по кромке воды, но купальный сезон пока не начался, и лимоны должны провисеть на деревьях еще несколько недель.

У меня в номере есть телефон, но нет друзей, с которыми я мог бы пооткровенничать, с тех пор как Мария уехала, у меня никого нет. К тому же я малоприятный тип, и меня едва ли можно назвать человеком чести, хотя, впрочем, есть один знакомый, который все-таки не желает мне смерти. Об этом написала «Коррьере делла сера», сказал он, но теперь, похоже, все рухнуло. Я решил выйти из дома завтра рано утром. По пути сюда у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать. Я один знаю весь масштаб моей деятельности.

И я решил рассказать обо всем. Я пишу, потому что хочу понять самого себя, и буду предельно откровенен. Это отнюдь не означает, что я стремлюсь к достоверности. Если человек считает, что пишет достоверно о своей жизни, это, как правило, говорит о том, что его судно перевернулось еще до того, как он пустился в свое рискованное плавание.

Пока я сижу, погруженный в раздумья, по моей комнате расхаживает маленький человечек. Его рост не более метра, но он взрослый мужчина. На нем черный, как антрацит, костюм и лаковые ботинки, он носит