Джон Голсуорси - Девушка ждёт
– Заяц, милорд, – быстро сказал егерь. – У самой изгороди.
Лорд Саксенден резко повернулся и поднял ружье.
– Не надо! – вырвалось у Динни, но выстрел заглушил ее голос. Подстреленный заяц остановился как вкопанный, потом дернулся вперед, жалобно плача.
– Возьми! – сказал егерь.
Динни снова закрыла глаза и заткнула пальцами уши.
– Дьявольщина! – пробормотал Саксенден. – Попортил шкурку.
Сквозь закрытые веки Динни чувствовала его ледяной взгляд. Когда она открыла глаза, мертвый заяц лежал рядом с птицей. Он выглядел необыкновенно пушистым. Ей вдруг захотелось уйти, и она поднялась, но тут же опять села. Пока не кончится гон, она не может уйти, не помешав стрелкам. Она снова закрыла глаза; стрельба продолжалась.
– Кончено, милорд.
Лорд Саксенден вернул егерю ружье; возле зайца лежали еще три птицы.
Стыдясь непривычного ощущения, Динни поднялась, сложила свой стульчик и пошла к изгороди. Вопреки традиции, она перебралась через нее первая и остановилась, поджидая лорда Саксендена.
– Жаль, что я попортил ему шкурку, – сказал он. – Но у меня весь день какие-то круги перед глазами. У вас бывают круги перед глазами?
– Нет. Искры из глаз иногда сыплются. Ужасно кричит заяц, правда?
– Да, мне это тоже всегда неприятно.
– Как-то раз на пикнике я видела зайца, – он сидел позади нас на задних лапах, совсем как собака; сквозь уши у него просвечивало солнце, они были совсем розовые. С тех пор я полюбила зайцев.
– Да, охотиться на них не такое уж удовольствие, – согласился лорд Саксенден. – Лично я предпочитаю жареного зайца тушеному.
Динни бросила на него быстрый взгляд. Он раскраснелся и явно был доволен собой.
«Теперь или никогда», – подумала Динни.
– Вы когда-нибудь говорите американцам, что это они выиграли войну? – спросила она.
Он неприязненно на нее поглядел.
– Зачем бы я стал это делать?
– Но ведь они же ее выиграли, правда?
– Кто вам сказал, этот профессор?
– Ну, от него я этого еще не слышала, но уверена, что и он так думает.
Динни снова поймала его острый взгляд.
– Что вы о нем знаете?
– Мой брат участвовал в его экспедиции.
– Ваш брат? А! – Это прозвучало так, словно он произнес: «Этой девице что-то от меня нужно».
Динни вдруг почувствовала, что теряет почву под ногами.
– Если вы читали книгу профессора Халлорсена, – сказала она, – надеюсь, вы прочтете и дневник моего брата.
– Я никогда ничего не читаю, – сказал лорд Саксенден, – нет времени. Но теперь вспоминаю. Боливия… ваш брат, кажется, застрелил человека и растерял вьючных животных?
– Человека ему пришлось застрелить, чтобы спасти свою жизнь; двоих он вынужден был избить за жестокое обращение с животными; тогда все они – за исключением троих – разбежались и угнали мулов. Он был там единственный белый, а кругом одни индейцы.
И в ответ на его холодный проницательный взгляд она посмотрела ему прямо в глаза, вспомнив совет сэра Лоренса: «Взгляни на него, как ты умеешь, Динни, знаешь, как на картинах Боттичелли».
– Можно мне почитать вам его дневник?
– Что ж, если у меня будет время.
– Когда?
– Сегодня вечером? Я должен уехать завтра сразу же после охоты.
– Когда хотите, – храбро сказала она.
– До ужина не удастся. Мне надо отправить несколько писем.
– Я могу лечь сегодня попозднее.
Она заметила, как он посмотрел на нее оценивающим взглядом.
– Посмотрим, – коротко сказал он.
Тут к ним подошли остальные.
Улизнув с последнего гона, Динни пошла домой одна. Вся эта история казалась ей забавной, но она была немножко смущена. Ей было ясно, что дневник не произведет нужного впечатления, если лорд Саксенден не будет уверен, что получит какую-то награду; и Динни понимала, как трудно сделать так, чтобы волки были сыты и овцы целы. Слева из-за копны поднялся выводок лесных голубей и устремился в лесок у реки; солнце садилось, в вечернем воздухе повеяло прохладой, отчетливее разносились звуки. Заходящее солнце золотило стерню; на листьях, еще почти не начавших желтеть, едва проступал багрянец осени, а там, внизу, сквозь деревья, окаймлявшие берег, поблескивала голубая лента реки. Воздух был напоен влажным, чуть едким запахом ранней осени, и из труб деревенских домов уже струился дымок. Чудесное время, чудесный вечер!
Какие отрывки из дневника ему прочесть? Она была в нерешительности. Перед ней вновь вставало лицо Саксендена, когда он ее спросил: «Ваш брат? А!» Она сразу разгадала, что это сухая, расчетливая и бездушная натура. Вспомнила она и слова сэра Лоренса: «Ты думаешь, таких людей нет? Не люди, а золото!» Совсем недавно она читала мемуары человека, который всю войну мыслил только «стратегическими операциями и большими цифрами» и, ужаснувшись вначале, затем и думать перестал о людских страданиях, скрытых за этими «операциями»; в своем стремлении выиграть войну он словно взял себе за правило не думать о людях и – в этом она была твердо уверена – не мог бы представить себе войну с их точки зрения, если бы и вспомнил о них. Золото, а не человек! Она слышала, как Хьюберт с презрительной усмешкой говорит о «кабинетных стратегах», которым война доставляет только удовольствие, – их возбуждает игра, возможность бросать в нее огромные людские массы, быть в курсе событий раньше других; они упиваются собственным величием. Не люди, а золото! Из другой, недавно прочитанной книги ей запомнился отрывок, посвященный тем, кто вершит историю. Они сидят в крупных концернах, в банках, в правительстве; тасуют людские массы, нимало не заботясь ни о ком, кроме самих себя, учреждают то одно, то другое предприятие, набрасывая проекты на листках блокнота и приказывая мелкой сошке: «А ну-ка, выполняй, черт тебя побери, и выполняй как следует». Люди в цилиндрах или брюках гольф, которые всюду и везде заправляют плантациями в тропиках, рудниками, торговлей, прокладкой железных дорог и концессиями. Не люди, а золото! Бодрые, здоровые, откормленные, неукротимые люди с холодными глазами. Непременные участники всех званых обедов, они знают все, что творится за кулисами, а человеческие чувства и человеческая жизнь им нипочем, «И все-таки, – подумала Динни, – ведь, наверно, есть и от них какой-нибудь толк; как бы мы получали без них каучук или уголь, кто бы добывал жемчуг и прокладывал железные дороги, кто бы спекулировал на бирже, затевал и выигрывал войны!» Она вспомнила о Халлорсене, – тот по крайней мере сам трудится и страдает за свои идеи, сам ведет свои войска в атаку: он не отсиживается дома, гордясь тем, что знает больше других, уписывая за обе щеки ветчину, подстреливая зайцев и помыкая своими ближними. Она свернула в парк и остановилась у крокетной площадки. Тетя Уилмет и леди Генриетта – эти вечные спорщицы – не могли в чем-то убедить друг друга. Обе воззвали к ней:
– Я права, Динни?
– Нет, когда твой шар на ходу коснулся чужого, ты продолжаешь игру; но когда ты, тетя, бьешь по своему шару, ты не имеешь права сдвинуть с места шар леди Генриетты.
– Я же тебе говорила! – воскликнула леди Генриетта.
– Конечно, говорила. Ну и позиция у меня, нечего сказать. Ладно, остаюсь при своем мнении и продолжаю играть, – и тетя Уилмет прогнала свой шар через ворота, сдвинув при этом на несколько дюймов шар противника.
– Ну, где у нее совесть? – жалобно простонала леди Генриетта, и Динни сразу поняла, как выгодно оставаться при своем мнении.
– Ты ведешь себя совсем как Железный герцог, тетя, – сказала она. – Разве что реже чертыхаешься.
– Чертыхается, – сказала леди Генриетта, – да еще как!
– Ваш удар, Ген, – сказала польщенная тетя Уилмет.
Оставив их, Динни отправилась к себе. Там она переоделась и заглянула к Флер.
Горничная подстригала крошечной машинкой затылок своей хозяйки, а в дверях стоял Майкл и завязывал белый галстук.
Флер обернулась.
– А, Динни! Входите и садитесь. Довольно, Пауэрс, спасибо. Иди сюда, Майкл.
Горничная исчезла, а Майкл подошел к жене, и та поправила ему галстук.
– Вот так! – сказала Флер и, взглянув на Динни, добавила: – Вы пришли насчет Саксендена?
– Да. Сегодня вечером я буду читать ему отрывки из дневника Хьюберта. Но я не знаю: где именно приличествует мне, девушке молодой и…
– Только не невинной, Динни; вы никогда не были невинной, правда, Майкл?
Майкл улыбнулся.
– Невинной – никогда, но добродетельной – всегда. В детстве, Динни, ты была очень хитрым ангелочком, у тебя был такой вид, будто ты пытаешься сообразить, куда делись твои крылышки. Выглядело это ужасно трогательно.
– Наверно, я думала, что ты мне их повыдергивал.
– А тебе полагалось бы носить панталончики и ловить бабочек, как те две девочки на картине Гейнсборо в Национальной галерее.
