Игорь Оськин - Блажен, кто смолоду был молод
Гуревич в беседах с друзьями шутил: «Просвещаю школьного товарища, опасаюсь – не донесет ли». Сам он не стал диссидентом. Женился сразу после школы, сразу два сыночка. Работал на прокорм семьи. Тут уж не до диссидентства.
Колесов не мог в своем сознании связать Сталина с узнаваемыми ужасами. Так же и народ: Сталина не ругал, а все плохое относил на «они». Которые нарочно делают хорошо для себя и плохо для народа.
Колесову нравилось доброе лицо товарища Сталина. Он даже не понимал, почему славят его «волю, что крепче стали». Ведь Сталин добрый. И с хорошим чувством юмора. Офицер, сожитель тети Нины, рассказывал: когда в «Правде» появилось грустное стихотворение Симонова о женской неверности, Сталин спросил редактора, в скольких экземплярах это напечатано. Столько-то миллионов, ответил тот. Достаточно было в двух, — сказал Сталин, — один Серовой, другой Рокоссовскому.
Еще лучше вот такое: на приеме в Кремле Сталин показывает на человека: «Кто это?» «Это муж певицы Розы Баглановой» «Да? А чем он днем занимается?»
Рассказывала хозяйка дома в Сочи, где Колесов с Ремом снимали комнату:
— Вы видели нашу пристань?
— Это что за базаром? Знаем.
— Так вот, в один прекрасный день подъезжает легковая машина, открывается дверца, из машины выходит Сталин.
— Сталин!? Когда же это было?
— В 49 году. Выходит Сталин, никто не знает, что он приехал. Он подошел к грузчикам, стал разговаривать с ними. Потом звонит начальнику пристани, фамилия его Запорожец. Тот спрашивает: кто говорит? — Сталин. У Запорожца и ноги отнялись, не может встать. Ну, кое-как, а приходит к Сталину и вдруг заикаться стал. «Что это с вами?» – «Да знаете, товарищ Сталин, такое не каждый день случается». Ну вот, стал он ему выговаривать, что большую пристань построили, Сочи ведь, говорит, город курортный, ни к чему здесь такое». А потом собрал всех ребятишек, которые на пристани были, и повез их кататься. В ресторане на Ривьере стал угощать их конфетами. Там наш знакомый мальчик был, Петя, так его Сталин лимонадом угощал. Теперь мы его спрашиваем (она засмеялась), расскажи, как ты лимонад пил? Ой, говорит, ничего и не помню теперь!
— А он всегда так приезжает, без предупреждения? Охрана есть какая-нибудь?
— Есть, все в легковых машинах. И в тот раз к нему подъехали машины. Причем он едет в самой плохой машине, где-нибудь в середине, а самая шикарная машина впереди идет.
7 ноября Колесов впервые был на торжественном собрании в академии. Доклад, аплодисменты, письмо товарищу Сталину. Все встают. Ему стало неудобно, в смысле совестно: разве сможет товарищ Сталин прочитать все письма, а если не прочитает, то зачем посылать?
На третьем курсе его выбрали комсоргом группы: учится хорошо, не нарушает дисциплину. Он не напрашивался и не отказывался.
Замполит инструктировал комсоргов:
— Раз в месяц – собрание, два раза – заседание бюро. В протоколах – кто выступал, принятое решение. На собрании должны выступить шесть-семь человек. Главные задачи: работать с отстающими, с нарушителями дисциплины. Особое внимание – проверке конспектов по марксизму-ленинизму.
Тексты решений освоил быстро: укрепить и направить. (Невольно вспоминал анекдот: дед молится: «Господь, укрепи и направь», бабка: «Господь, ты хоть укрепи, а уж направлю я сама».)
Трудно проводить собрания: сразу после учебы все хотят домой – обедать и развлекаться. С выступающими дело плохо: надо их уговорить, найти тему. Говорить-то не о чем. Конкретно, то есть поименно критикуют только командир группы и комсорг. Остальные отделываются общими фразами: призывают, каются, обещают.
На бюро тем более нечего обсуждать. Члены бюро Славка Григорьев и Володька Романов – понимающие ребята, с ними легко договориться: бюро проводим на ходу, потом он, комсорг, оформит бумаги. Проявилась его страсть к сочинительству – вставлял в протоколы развернутые диалоги. Дальше больше: сочинял протоколы бюро, которых не было.
«Так проходила, друзья, юность комсомольская моя…» А что, думал он, нет пищи для кипучей работы: нарушители отсеялись на первых курсах, отстающие выявляются только на экзаменах. Стал прикреплять к ним отличников, сам понимал, что пользы мало.
Оправдание одно: все чувствуют постоянную заботу и внимание, они не забыты. Как в церкви – послушали проповеди, помолились, покаялись и разошлись.
Через полгода состоялась проверка комсомольской работы. Заседали начальник факультета полковник Белов, замполит, командир группы и комсорг. Дали замечания, в целом оценили положительно.
— Ты, Колесов, молодец, — улыбался потом командир группы, — неизвестно, что было на самом деле, но все протоколы у тебя в порядке.
Перед перевыборным собранием он отказался переизбираться. Командир похлопал по плечу – продолжай, всё в порядке. Он отказался категорически, предложил замену: Володю Романова. Он человек серьезный, ответственный, отличник учебы – шел на диплом с отличием и получил его. Пережил ужасы блокады, его отец умер от голода, а он, десятилетний мальчишка, отвез его на саночках на кладбище. Дорожит достигнутым. Колесов сказал ему:
— Володя, получишь строчку в характеристике: принимает активное участие в общественной жизни, работал комсоргом.
Так и прошло.
Комсомольские собрания курса (120 человек) проходили вяло. Интересен был только замполит. Подполковник начинал тихо и медленно, мрачно глядя в зал. Постепенно он разгонялся: увеличивал звук, ускорял темп. К концу речи его громовой голос заполнял весь зал. В заключение – гневные угрозы грешникам (нарушителям). Смысл не запоминался, да это и неважно.
Но одно собрание было бурным: по поводу Дмитриева. Дмитриев – высокий и яснолицый – очень любил выступать. Он страстно и вдохновенно говорил о светлых идеалах служения Отечеству, о моральном долге каждого перед Родиной и т. п. Наверно, он когда-то почувствовал в себе ораторский талант и не мог скрывать его.
Ребята слушали насупясь. Возражений не могло быть, все слова правильные, все считали себя морально устойчивыми. Но сами они так никогда не выступали. В речах Дмитриева им виделось что-то от ябедничества и карьеризма.
В академии работала лаборантка – юная, милая, скромная. Дмитриев соблазнил ее на прелюбодеяние, она забеременела, а он отказался. Возникло персональное дело.
На комсомольском собрании не надо было упрашивать выступить. Ребята рвались на трибуну, кричали с мест. Все требовали исключения из комсомола. Так и решили.
Хотя в служебных характеристиках молодые офицеры значились как «морально устойчивые», но сверхморалистами они не были. У многих – добрачная жизнь со многими. Но на Дмитриеве слилось всё: и его лживая речистость, и моральная нечистоплотность.
А Славка Григорьев даже подрался с Дмитриевым. Хотя сам-то Славка любил показать свое умение обаять любую девицу.
Вышестоящие органы заменили Дмитриеву исключение на строгий выговор: меньше шума в отчетности.
Умер Сталин. Колесов отметил отсутствие всенародного горя. В кругу родных и знакомых равнодушие.
А он был чрезвычайно подавлен. «Вот оно, свершилось… Шаги истории… Кончилась эпоха…»
Вечером гулял по Невскому, вокруг люди жили прежней жизнью: спешили, стояли, смеялись…
Среди курсантов тема не обсуждалась. Только с Григорьевым и Романовым – кто заменит, как-то неожиданно это обрушилось.
— Нет теоретиков, главное – легко в сторону уйти, — говорил Романов.
В академии дежурные речи на собраниях, полковник читает обращение сытым голосом резонера.
В тот же день на своем очередном собрании ругались, смеялись громко, в полную силу. Домой в трамвае ехали группой, Рамазанов, который тоже только что смеялся со всеми, сказал:
— Вот никак не могу поверить, что умер Сталин.
В день похорон на Невском в 12 часов люди собирались около уличных репродукторов, женщины плакали…
В год смерти Сталина Колесову исполнилось 20 лет. И это могло стать еще одной причиной прекращения его идейных шатаний. Идейные шатания начались в руководстве страны. Был расстрелян Берия – как раз за мучавшие Колесова беззакония, а также как враг народа и английский шпион. Впереди ожидались большие перемены.
Он столкнулся с инакомыслием на студенческой вечеринке. Для комсомола нашлось полезное дело: в порядке преодоления раздельного обучения проводить вечера отдыха совместно со студентками женских вузов.
На совместной встрече Нового года в педиатрическом институте среди студенток оказалось несколько парней. Они провозглашали тосты: «Выпьем за девятнадцатый съезд Всесоюзной коммунистической партии большевиков!», «За демократию и социализм!», «За мир во всем мире!». Все смеялись и пили. Шел 1954-й год. Межвременье: уже нет Сталина, но еще нет оттепели. Вместе с Колесовым были его товарищи из старослужащих. Они ласково улыбались и тоже пили. Выходцы из крестьян не чувствовали подвоха в веселых издевках. Колесову самое время было бы примкнуть к инакомыслящим, а он вознегодовал: то, что для него трагедия, для этих – капустник. В их курсантской среде так не шутили: не из страха, а просто такое им было неинтересно. У каждого в характеристике значилось «партии Ленина – Сталина предан». Хотя сами они так не выражались – «предан», но партия и прочее сомнений не вызывали.
