Сильвия Плат - Под стеклянным колпаком
Он спросил это таким тоном, что я поняла: он имел в виду не просто мужчину, не мужчину вообще, а мужчину голого.
– Нет, – ответила я. – Только статуи.
– Ну а что ты скажешь на то, чтобы посмотреть на меня?
Я не знала, что ответить. С недавнего времени мама с бабушкой начали все прозрачнее намекать мне на то, какой замечательный и чистый мальчик Бадди Уиллард: и родом он из замечательной семьи, и все в церкви считают его просто образцовым сыном, заботливым по отношению к родителям и всем старшим, и в то же время он такой спортивный, симпатичный и умненький. Все слышанное мною сводилось к тому, какой Бадди замечательный и чистый и его достойна лишь столь же замечательная и чистая девушка. Поэтому я не думала, что Бадди может замыслить или сотворить что-нибудь дурное.
– Ну, наверное, да, – пробормотала я.
Я пристально смотрела на Бадди, пока он расстегивал молнию на своих твиловых брюках, снимал их и раскладывал на стуле, потом стягивал трусы, сделанные из чего-то наподобие нейлоновой сеточки.
– Они классные, – объяснил он. – К тому же мама говорит, что легко стираются.
Вот так он стоял передо мной, а я таращилась на него и единственное, что видела, – это индюшачью шею и индюшачий зоб. Мне стало очень грустно.
Бадди, похоже, обиделся на то, что я ничего не сказала.
– По-моему, тебе надо привыкнуть ко мне в таком виде, – произнес он. – А теперь позволь мне взглянуть на тебя.
Но раздеваться перед Бадди вдруг представилось мне таким же жутким, как фотографироваться для определения осанки в колледже, когда надо стоять обнаженной перед камерой, все время зная, что твои фото голышом анфас и в профиль поместят в медицинскую карточку с отметками по четырехбалльной системе в зависимости от степени твоей сутулости.
– Ой, лучше в другой раз, – стушевалась я.
– Ну ладно, – согласился Бадди, одеваясь.
Потом мы целовались, обнимались, и мне стало немного легче. Я допила «Дюбонэ», уселась по-турецки на краешек кровати Бадди и попросила у него расческу. Я начала зачесывать волосы на лицо, чтобы Бадди не мог его видеть, потом внезапно спросила:
– Бадди, а у тебя когда-нибудь с кем-нибудь был роман?
Сама не знаю, отчего я это сказала, слова просто вылетели у меня изо рта. Я ни на минуту не могла себе представить, что Бадди заведет с кем-то роман. Я ждала, что он ответит: «Нет, я берегу себя для женитьбы на какой-нибудь чистой девственнице вроде тебя».
Однако Бадди промолчал, лишь покраснел.
– Ну, так был роман?
– Что значит – роман? – глухим голосом переспросил Бадди.
– Ну, ты когда-нибудь с кем-нибудь спал?
Я продолжала ритмично зачесывать волосы на обращенную к Бадди щеку и чувствовала, как крохотные электрические искорки пощипывают мое разгоряченное лицо. Мне хотелось закричать: «Нет, нет, не говори, ничего не говори!» Но я не кричала, а сидела тихо.
– Ну да, спал, – наконец ответил Бадди.
Я чуть не свалилась на пол. С той первой ночи, когда Бадди Уиллард поцеловал меня и сказал, что у меня, наверное, нет отбоя от кавалеров, он заставил меня почувствовать, что я гораздо сексуальнее и опытнее его. И что именно я как бы невзначай подталкивала его к тому, чтобы мы с ним обнимались, целовались и занимались петтингом, и что он ничего не мог с собой поделать и это выходило само собой.
Теперь же я поняла, что все это долгое время он лишь притворялся чистым и невинным.
– Так расскажи мне. – Я продолжала медленно расчесывать волосы, чувствуя, как при каждом движении зубчики расчески впиваются мне в щеку. – И кто же она была?
Бадди, похоже, вздохнул с облегчением, оттого что я не рассердилась. Мне даже показалось, ему стало легче от того, что придется рассказать кому-то, как его соблазнили.
Ну, конечно же, Бадди соблазнили, сам он ни о чем таком не думал и ни в чем не был виноват. Это все официантка в гостинице в Кейп-Коде, где он прошлым летом работал уборщиком посуды. Бадди заметил, что она как-то странно поглядывает на него и норовит прижаться к нему грудью в кухонной суете. И вот наконец однажды он спросил ее, в чем дело, а она взглянула ему прямо в глаза и ответила:
– Я хочу тебя.
– С петрушкой? – невинно рассмеялся Бадди.
– Нет, – заявила она. – Как-нибудь вечером.
Вот так Бадди лишился своей чистоты и невинности.
Сначала я подумала, что он, наверное, и переспал-то с официанткой всего один раз, но когда просто для проформы спросила, сколько же раз, он ответил, что не помнит точно, но где-то пару раз в неделю до конца лета. Я умножила три на десять и получила тридцать, что показалось мне совершенно немыслимым. После этого что-то во мне разом заледенело.
Вернувшись в колледж, я стала расспрашивать старшекурсниц, как бы они поступили, если бы парень, с которым они встречались, вдруг рассказал, что летом тридцать раз переспал со шлюшкой-официанткой, прямо в разгар их отношений. Но старшекурсницы отвечали, что почти все парни такие и, по правде говоря, нельзя их ни в чем обвинять, если ты, по крайней мере, не помолвлена.
Вообще-то меня беспокоило вовсе не то, что Бадди с кем-то переспал. В том смысле, что я читала о всяких людях, спавших друг с другом, и если бы речь шла о любом другом парне, я бы просто попросила его рассказать всякие интересные подробности, или, наверное, сама бы с кем-нибудь встретилась и переспала, чтобы сравнять счет, и больше бы об этом не думала.
Чего я не могла стерпеть – так это того, что Бадди делал вид, будто я такая сексуальная, а он такой чистенький, и все это время крутил роман с этой шлюхой, и ему, наверное, хотелось рассмеяться мне в лицо.
– А что твоя мама думает об этой официантке? – спросила я его тогда.
Бадди был поразительно привязан к своей матери. Он всегда повторял то, что она говорила об отношениях между мужчиной и женщиной, и я знала, что миссис Уиллард буквально помешана на невинности как у мужчин, так и у женщин. Когда я впервые пришла к ним в дом на ужин, она смерила меня странным, пронизывающим и испытывающим взглядом, и я догадалась, что она пыталась определить, девственница я или нет.
Как я и думала, Бадди сильно смутился.
– Мама спрашивала меня о Глэдис, – признался он.
– Ну, и что ты сказал?
– Я сказал, что Глэдис не замужем, она белая и ей двадцать один год.
Я знала, что обо мне Бадди никогда бы не стал так грубо разговаривать с матерью. Он всегда повторял ее изречения «Мужчине нужна жена, а женщине – твердая уверенность» и «Мужчина – устремленная в будущее стрела, а женщина – то место, откуда стрела туда устремляется», пока меня не начинало воротить от ее афоризмов.
Всякий раз, когда я пыталась спорить, Бадди отвечал, что его мама до сих пор довольствуется его папой и как это прекрасно в их возрасте. И это, очевидно, означало, что она не понаслышке знала, что к чему.
Так вот, как только я решила расстаться с Бадди Уиллардом раз и навсегда (не потому, что он спал с той официанткой, а оттого, что у него не хватило смелости честно всем в этом признаться и смириться с тем, что это часть его характера), в коридоре зазвонил телефон, и кто-то доверительно протянул нараспев:
– Эстер, это тебя, кто-то из Бостона.
Я сразу почувствовала, что что-то случилось, потому что единственным моим знакомым в Бостоне был Бадди, а он никогда бы не стал звонить мне по междугородному, потому что это стоило гораздо дороже, чем отправить письмо. Как-то раз, когда ему захотелось что-то очень срочно мне передать, он обошел всех сокурсников на факультете, спрашивая, не поедет ли кто-нибудь в мой колледж на выходные. Разумеется, нашелся тот, кто поедет, и он вручил ему записку для меня, которую я получила в тот же день. Ему даже не пришлось тратиться на почтовую марку.
На проводе действительно оказался Бадди. Он сообщил, что, как показала ежегодная флюорография, он заразился туберкулезом и его отправляют по специальной программе для студентов-туберкулезников в санаторий в горах Адирондак. Потом добавил, что я не писала ему с того самого уик-энда и он надеется, что между нами ничего такого не произошло. Потом попросил меня, чтобы я писала ему минимум раз в неделю, и спросил, смогу ли я навестить его в санатории во время рождественских каникул.
Я никогда не слышала, чтобы Бадди говорил таким расстроенным голосом. Он очень гордился своим отменным здоровьем и все время твердил мне, что у сильного насморка и заложенности носа – чисто психосоматические причины. Мне казалось, что для врача это довольно странный подход и что ему, наверное, лучше бы учиться на психиатра, но, конечно же, вслух это заявить я не решалась.
Я сказала, как мне жаль, что у него туберкулез, и пообещала писать, но, когда повесила трубку, мне было нисколечко не жаль. Я ощутила лишь огромное облегчение.
Мне подумалось, что туберкулез – это, наверное, всего лишь наказание за двойную жизнь, которой жил Бадди, и презрение, с каким он относился к людям. Потом я подумала, как же удачно все складывается: мне не придется объявлять в колледже о своем разрыве с Бадди и заново начинать всю эту тягомотину со «знакомствами вслепую».
