Алессандро Барикко - Море-океан

-- Моя?

-- Ваша.

Человек навыдумывает себе бог весть каких историй и носится с ними полжизни; не важно, что все это россказни и небылицы, главное -- "мое", и точка. Мало того, он еще и гордится этим. Он даже счастлив. Так может продолжаться до бесконечности. Но вот в один прекрасный день что-то ломается в этой громадной машине грез -- бац, -- разрывается ни с того ни с сего; человек и в толк не возьмет, как это вдруг вся эта небывальщина уже не в нем, а перед ним, словно бред постороннего, только этот посторонний и есть он сам. Бац. Чепуха. Нечаянный вопрос. Всего-то.

-- Мадам Девериа... а как я ее узнаю, как пойму, что это она, моя женщина, когда мы встретимся?

Совсем простой вопрос, выбравшийся из катакомб, в которых был так долго захоронен. Всего-то.

-- Как я ее узнаю, когда мы встретимся? Вот именно: как?

-- Неужели вы еще ни разу об этом не задумывались?

-- Ни разу. Я был уверен, что узнаю ее, вот и все. Но сейчас я боюсь. Боюсь, что не сумею ее распознать. И она пройдет мимо. И я лишусь ее навсегда.

Профессор Бартльбум изнемогал от всесветного горя.

-- Научите, мадам Девериа, как мне распознать мою единственную, когда я увижу ее.

Спит Элизевин, спит при свете свечи и свете девочки. Спит падре Плюш, спит среди своих молитв. Спит Плассон, спит в белизне своих картин. Даже Адамс, наверное, спит -- спит хищный зверь. Спит таверна "Альмайер", спит убаюканная морем-океаном.

-- Закройте глаза, Бартльбум, и дайте мне руки.

Бартльбум повинуется. И осязает лицо этой женщины, губы, играющие его пальцами, тонкую шею, распахнувшуюся рубашку, ее руки, направляющие его руки по теплой, мягкой коже, чтобы они почувствовали тайны незнакомого тела и стиснули его жар, а потом снова взметнулись на плечи, и пальцы зарылись в ее волосах, проникли меж губ и засновали взад-вперед, пока ее голос не остановит их и не прозвучит в тишине:

-- Посмотрите на меня, Бартльбум.

Рубашка спустилась до лона. В улыбчивом взгляде ни тени смущения.

-- Придет час, и вы встретите женщину, и ощутите все это, даже не притронувшись к ней. Отдайте ей ваши письма. Они написаны для нее.

Тысяча мыслей роятся в голове Бартльбума, когда он отводит раскрытые ладони; кажется, сожми он их -- и видение рассеется.

Бартльбум вышел. Все перемешалось в его сознании. Там, в полумраке комнаты, ему померещилась призрачная фигурка хорошенькой девочки, лежащей на кровати в обнимку с пухлой подушкой. Обнаженной девочки. Молочная кожа -как морская мгла.

-- Когда ты хочешь ехать, Элизевин?

-- А ты?

-- Я ничего не хочу, -- говорит падре Плюш, -- но мы должны попасть в Дашенбах. Тебе надо лечиться. Здесь... здесь ты не выздоровеешь.

-- Почему?

-- Здесь... сидит какая-то хворь. Разве ты не замечаешь? Бледные как мел картины этого художника, бесконечные изыскания профессора... И потом, эта дама, такая красивая, но такая несчастная и одинокая... Странно... Не говоря уже о том господине, который чего-то ждет. Он все время только ждет. Одному Богу известно чего или кого... И все это, все это застыло по ту сторону сущего. Здесь все ненастоящее, понимаешь?

Элизевин молчит и думает.

-- К тому же, знаешь, что я обнаружил? В таверне живет еще один постоялец. В седьмой комнате. Там вроде пусто. Вроде. А на самом деле живет постоялец. Но он никогда не выходит. Дира так мне и не сказала, кто он. Никто его не видел. Еду постояльцу приносят прямо в комнату. По-твоему, это нормально?

Элизевин молчит.

-- Что это за место такое, где люди то ли есть, то ли их нет; они бесконечно слоняются, как будто впереди у них вечность...

-- Здесь берег моря, падре Плюш. Ни земля, ни море. Этого места нет. Элизевин встает. На ее губах улыбка.

-- Это край ангелов.

Элизевин останавливается на пороге.

-- Мы уедем, падре Плюш. Еще денек - другой, и мы уедем.

-- Вот что, Дол. Ты будешь смотреть на море. Как увидишь корабль, скажешь мне. Ясно?

-- Да, господин Плассон.

-- Умница.

Дело в том, что у Плассона никудышное зрение. Вблизи еще куда ни шло, а вдаль совсем никуда. Он полагает, что слишком долго смотрел на богатые сусалы. А это вредно для зрения. Не говоря уж об остальном. Так что он и рад бы высмотреть какой-нибудь корабль, да не высматривается.

Может, Дол заприметит.

-- Они держатся подальше от берега.

-- Почему?

-- Боятся дьявольских отрогов.

-- Чего-чего?

-- Ну, рифов. Вдоль побережья тянутся сплошные рифы. Они чуть торчат над водой, их и не видно. Вот корабли и сторонятся берега.

-- Только рифов нам не хватало.

-- Это дьявол их раскидал.

-- Ну конечно.

-- Правда! Между прочим, он обитал вон там, на острове Таби. Как-то раз появилась тут девочка, она была святой. Села она в лодку, гребла ровно три дня и три ночи и доплыла до той окаянной земли. Она была очень красивой.

-- Земля или святая?

-- Девочка.

-- А-а.

-- До того красивой, что, увидев ее, дьявол перепугался до смерти. Попытался было прогнать девочку, но она и глазом не моргнула. Стояла как вкопанная и смотрела на него. В общем, кончилось тем, что он дошел... до этой... как ее...

-- До ручки.

-- Точно. До ручки. И с диким воем стал носиться по воде, пока совсем не растворился. Больше его не видели.

-- Ну, а рифы тут при чем?

-- При том, что, где ступала нога дьявола, из воды поднимался камень. Куда ни шагнет -- там и риф. Они и по сей день на том же месте. Дьявольские отроги.

-- Ничего себе.

-- И я о том.

-- Не видать кораблей?

-- Не-а.

Молчание.

-- Мы что тут весь день будем мыкаться?

-- Ага.

Молчание.

-- По мне, так лучше забирать вас вечером на лодке.

-- Не отвлекайся. Дол.

-- Вы могли бы написать для них стихотворение, падре Плюш?

-- По-вашему, чайки тоже молятся?

-- Еще бы. Особенно перед смертью.

-- А вы когда-нибудь молились, Бартльбум?

Бартльбум поправляет шапочку.

-- Молился когда-то. А потом прикинул: за восемь лет я обращался к Всевышнему дважды. В результате умерла моя сестра, а мою будущую спутницу жизни мне еще только предстоит встретить. Теперь я молюсь гораздо реже.

-- Не думаю, что...

-- С цифрами не поспоришь, падре Плюш. Все остальное -- лирика.

-- Именно. Будь мы чуточку...

-- Не усложняйте, падре Плюш. Все куда проще. Вы действительно верите в существование Бога?

-- Ну, существование -- это, пожалуй, сильно сказано. Я верю, что он есть, вот. Совершенно особым образом. Но есть.

-- А какая разница?

-- Большая, Бартльбум, очень даже большая. Взять хотя бы этого постояльца из седьмого номера... того самого, который не выходит из комнаты, и все такое прочее.

-- И что?

-- Никто его ни разу не видел. Питаться он вроде бы питается. Но это запросто может оказаться уловкой. Его может и не быть. Выдумка Диры. Зато для нас он как бы есть. По вечерам он зажигает лампу; время от времени из его номера доносится шум; вы сами, я видел, замедляете шаг, проходя мимо, пытаетесь что-нибудь разглядеть, услышать... Для нас этот человек есть.

-- Ничего подобного, это явно какой-то помешанный, какой-то...

-- Никакой он не помешанный, Бартльбум. Дира утверждает, что это джентльмен, в нем чувствуется истинное благородство. Просто с ним связана некая тайна, вот, а в остальном он вполне нормальный человек.

-- И вы в это верите?

-- Я не знаю, кто он, не знаю, существует ли он, но знаю, что он есть. Для меня есть. А еще этот человек боится.

-- Боится?

Бартльбум качает головой.

-- Чего же?

-- Вы не гуляете по берегу?

-- Нет.

-- Вы не гуляете, не пишете, не рисуете, не говорите, не задаете вопросов. Вы ждете?

-- Жду.

-- Тогда почему? Почему вы не сделаете того, что должны сделать, и не положите всему этому конец?

Адамс обращает взгляд на эту девочку, которая говорит голосом женщины. Когда захочет. Как сейчас.

-- В разных концах света я видел таверны наподобие этой. Точнее, так: я видел эту таверну в разных концах света. То же одиночество, те же цвета, те же запахи, та же тишина. Люди приезжают сюда, и время останавливается. Кое-кто, наверное, находит здесь свое счастье?

-- Наверное.

-- Если бы я мог вернуться назад, то поселился бы у самого моря.

Молчание.

-- У самого моря.

Молчание.

-- Адамс...

Молчание.

-- Хватит ждать. В конце концов, не так уж это и трудно -- кого-то убить.

-- Ты думаешь, я там умру?

-- В Дашенбахе?

-- Когда меня окунут в море.

-- Ну вот еще...

-- Нет, ты правду скажи, падре Плюш, не увиливай.

-- Ты не умрешь, клянусь, не умрешь.

-- Откуда ты знаешь?

-- Знаю.-- Да ну тебя.

-- Я видел сон.

-- Сон...

-- Вот послушай. Лег я однажды в постель и уже собирался потушить лампу, как вдруг открывается дверь и в комнату входит мальчик. Слуга, подумал я. Мальчик подходит ко мне и говорит: "Что бы вы хотели увидеть сегодня во сне, падре Плюш?" Так и сказал. А я ему в ответ: "Графиню Вармеер в купальне".

-- Падре Плюш...

-- Ну, это я так, нельзя, что ли? Короче, он ничего не ответил, только усмехнулся и вышел. Я уснул, и что, по-твоему, мне приснилось?