Генри Джеймс - Европейцы (сборник)
Она побрела с Байтом дальше, теперь уже на восток, вдоль Темзы, и оба они, шагая в полном молчании, казалось, видели перед собой одну и ту же материально зримую картину. Но вдруг Мод Блэнди остановилась – внезапная мысль, вызванная воображаемой сценой, заставила ее замереть на месте. Ей пришло на ум, пронзив с необоримой силой, что сама эта трагедия со всеми ее непредсказуемыми последствиями просто ложится на репортерское перо ее приятеля; и, конечно же, трудно поверить, но так оно было – стоило ей вновь остановить на нем укоризненно-участливый взгляд, как она проникалась сочувствием к нему – какой шанс он упускал! – и желала ему этой нечаянной удачи и, более того, еле удерживалась, чтобы не высказать ему своих соображений. «Как же это ты, милый мой, не там, не на месте происшествия?» – так и вертелось у нее на языке, но вопрос этот, произнесенный вслух, прозвучал бы подстрекательством: «Мчись туда, не теряя минуты!» Вот такие чувства обуревали в эту минуту Мод в силу привычки, уже укоренившейся, сверять время только по циферблату Прессы. Она восхищалась Байтом как образцом истинного журналиста, к каковым себя не относила, – правда, это не было главным, чем она в нем восхищалась, и сейчас ее, пожалуй, прельщала возможность подвергнуть истинного журналиста испытанию. Она уже порывалась сказать: «Дело требует, чтобы ты ехал туда немедленно, в чем стоишь, опережая остальных, – ведь тебе тут и карты в руки», и в следующий миг, когда они остановились для передышки, готова была оглянуться назад, пытаясь различить сквозь речной туман, который час показывают стрелки на смутном циферблате Биг-Бена. Однако удержалась у опасной черты, частично, скажем прямо, потому, что у нее достало сообразительности понять: последнее, о чем в эту минуту Байт способен думать – даже получи он прямое задание, – так это об открывшемся ему шансе, о поезде, пароме, несомненной форе, которую не упустил бы ни один истинный журналист. Но истинный журналист кончился у нее на глазах; она словно воочию видела, как он линял, все равно что видела, как он снимает с себя пальто, шляпу, вынимает содержимое карманов и раскладывает на парапете, прежде чем броситься в Темзу. В нем произошла разительная перемена – без единого слова, без внешнего знака, полностью преобразив того человека, которого она доселе знала. И конечно же, ничто не могло раскрыть ей полнее, в каком он смятении. И по этой причине она не могла обращаться к нему с такого рода вопросами, которые лишь усугубили бы его состояние, а она меньше всего хотела его усугублять, она хотела быть чуткой, великодушной. И когда наконец заговорила, то повела речь о другом – о том, что его не подавляло:
– Я все думаю о ней – бедняжке. Не могу не думать. Каково ей сейчас – узнать из «Листка», да еще когда такую новость выкрикивают у нее под окнами.
И с этими словами, которые помогли ей воздержаться от рискованных высказываний и вместе с тем облегчить душу, она предложила ему продолжать путь.
– Это ты о миссис Чёрнер? – спросил он, помешкав. И вдруг, услышав в ответ быстрое: «Конечно… О ком же еще», сказал нечто такое, чего она от него не ожидала: – Естественно, она прежде всего приходит на ум. Только сама виновата. Она и довела его, я имею в виду… – Но что он имел в виду, Байт так и не договорил, захваченный новой идеей, которая тут же приковала их к месту. – А почему бы тебе, кстати, не проведать ее?
– Ее? Сейчас?
– «Сейчас или никогда» – ради нее и себя. Пробил ваш час.
– Но каким образом ради нее? Сейчас, в разгаре…
– Именно в разгаре. Сегодня вечером она выложит тебе то, о чем потом никогда даже не заикнется. Сегодня она будет беспредельно щедра.
У Мод прервалось дыхание.
– Ты хочешь, чтобы я, в такую минуту, зашла…
– Да, и оставила свою карточку, написав на ней несколько слов – разумеется, таких, какие нужно…
– А какие, по-твоему, нужно? – осведомилась Мод.
– Скажем: «Мир жаждет услышать вас». Это, как правило, действует безотказно. Я почти не знаю случая, когда бы эта фраза, даже при большем горе, чем можно здесь предположить, не дала должного эффекта. Как бы то ни было, попытка не пытка.
На Мод это произвело впечатление.
– То есть, – с изумлением посмотрела она на него, – ты хочешь, чтобы я добилась у нее разрешения объясниться за нее.
– Совершенно верно. Ты хватаешь на лету. Напиши на карточке, если угодно… «Позвольте мне объяснить». А уж она захочет объяснить.
Мод посмотрела на него с еще большим недоумением: каким-то образом он перекладывал все на ее плечи.
– Вот уж нет. Именно объяснять она и не хочет. И никогда не хотела. Это он, бедняга, всегда рвался…
– Почему она и воздерживалась?.. – Байт вдруг очнулся. – Так то было раньше… до того, как она убила его. А теперь, поверь мне, она заговорит. И еще как – не закрывая рта.
Для его спутницы это прозвучало прямым вызовом.
– Его убила не она… Вот уж что ты, милый мой, прекрасно знаешь.
– Ты хочешь сказать – я? Тогда, детка, в самый раз взять интервью у меня. – И, засунув руки в карманы, явно довольный своей идеей, стоя над серой Темзой под высокими фонарями, он улыбнулся ей какой-то странной, многозначительной улыбкой. – Вот что даст тебе ход!
– Ты хочешь сказать, – ухватилась она за последнюю фразу, – что расскажешь мне обо всем, что знаешь?
– Даже обо всем, что натворил! Но – с одним условием – для Прессы. Только для Прессы!
У нее полезли на лоб глаза.
– То есть ты хочешь, чтобы я толкнула…
– Я ничего от тебя не «хочу», но готов тебе помочь, готов сам толкнуть – молниеносно – твой репортаж, если ты сама этого хочешь.
– Хочу… выдать тебя?
– О, – засмеялся он, – я того вполне стою! Выдавай, не стесняйся! Полностью себя предоставляю. И послужу – пойми и оцени – тебе трамплином.
И впрямь послужит – как не понять! Во всяком случае, сейчас она ему верила. Но от такой полной его капитуляции ее бросило в дрожь. Это не было шуткой – она могла его выдать или, вернее, продать. За деньги, деньги – вот что он предлагал ей, или то, что оценивалось на деньги, а это было одно и то же; вот чем он хотел ее одарить, вот что дать обрести. Она уже давно поняла, что иным путем ей ничего не светит, и в нерешительности сказала:
– Нет уж, я сохраню твою тайну.
Он взглянул на нее исподлобья:
– Тогда я ничего тебе не скажу, – и, поколебавшись, добавил: – Я получу для тебя за это сто фунтов.
– А почему, – откликнулась она, – тебе не взять их самому?
– Что они есть, что их нет. Не нужны мне они, мне нужна ты.
Она снова помолчала.
– То есть тебе нужно, чтобы я вышла за тебя? – И когда в ответ он лишь взглянул на нее, сказала: – Как же я выйду за тебя после того, как так вот с тобой обойдусь?
– А что я теряю, – заявил он, – если в сложившихся обстоятельствах ты все равно, по нашему позавчерашнему уговору, не пойдешь за меня? Тогда, по крайней мере, тебе перепадет что-то другое.
– А тебе что перепадет? – съязвила она.
– Мне ничего не перепадет, у меня отнимется. Уже отнялось. Так что не обо мне речь.
Она остановила на нем взгляд, который мог означать либо что он и впрямь ее не устраивал, либо что его последняя фраза произвела на нее впечатление. Так оно было или иначе, но про себя она решила, что он еще многого стоит. Они снова двинулись в путь и несколько минут молча шагали рядом. Она дрожала, и дрожь не унималась. Предложенное им, если всерьез в это вдуматься, было совершенно ни на что не похоже – ни на что, с чем ей доселе приходилось сталкиваться. Такого предложения – и это ее сразило – ни один мужчина не делал, ни одна женщина не получала, а следственно, оно мгновенно представилось ей неповторимо романтическим, совершенно и, если угодно, полностью, да еще неожиданно, драматичным, неизмеримо более романтическим и драматичным, чем то, какое она ожидала в этот вечер услышать и от которого теперь оказалась так далека. Если он шутил, то это была жалкая шутка, но если говорил всерьез – ничего возвышеннее нельзя себе даже вообразить! А он не шутил. И когда некоторое время спустя он заговорил снова, она – все еще дрожа – слушала его, не вникая, пока слуха ее не коснулось имя миссис Чёрнер.
– Учти, если не ты, явится кто-нибудь другой, много хуже. Ты же говорила: она к тебе расположена.
Мод не знала, что на это ответить, и в растерянности остановилась снова. Да, она с превеликой радостью повидалась бы с миссис Чёрнер, но почему… почему он ее заставляет быть пронырой, когда сам отвергает пронырство? Тут явно проявилась вся возвышенность его отношения – прежде всего к ней, поскольку сам он в любом случае, как бы она ни поступила, несомненно, ничего не выгадывал. И она воспринимала его совет как последнюю услугу, которую он мог ей оказать, – дать ей ход и расстаться с ней. И поэтому он так упорно настаивал:
– Раз она расположена к тебе, значит ты нужна ей. Ступай к ней как друг.
