Сахалин - Влас Михайлович Дорошевич
- Раздевайся, разувайся начисто.
Они в уголке торопливо разделись.
- Иди к столу!
Длинный как жердь, сухой как скелет, Чернышов Анисим зашагал к столу с самым несчастным видом. Лицо сморщилось, - вот-вот навзрыд заплачет. Милованов Карп стоял перед столом вконец растерянный. Нижняя челюсть у него отвисла, в глазах был страх и ужас. Ноги дрожали и ходуном ходили. Дрожащими руками он почесывался.
- Куды ложиться-то? - спросил Милованов.
- Зачем ложиться?
- А драть?
- За что ж тебя драть?
- А так, мол... Драть... По положению...
Все расхохотались. Милованов смотрел с недоумением.
- Нет, брат, тебя драть не будут. Пока еще не за что. Вот сделаешь что, тогда выпорют!
- Покорнейше вас благодарю!
Все опять расхохотались. Оживший Милованов и сам засмеялся.
- Слышь, дядя Анисим, драть-то не будут? Слышишь?
- Слышу! - отвечал Анисим таким равнодушным тоном, словно его нисколько это не интересовало.
Радость сделала Милованова болтливым. Он пришел в приятное нервное возбуждение, смеялся и готов был болтать теперь без умолку.
- За что суждены-то?
- По подозрению в убийстве! - отчеканил Милованов - обычный каторжный ответ. - Хозяина, стало быть, убили!
- С грабежом?
- Не! Зачем с грабежом! Бог миловал! Ничего не грабили. Так убили.
- За что же убили?
- За что убивают? Известно, за деньги! Такое уже положение чтоб за деньги!
- Хозяйка нас запутала! - мрачно пояснил Анисим.
- Так точно. Денег дала! - подтвердил и Карп.
- Наняли вас, значит?
Карп посмотрел удивленно.
- Чего ж нас нанимать было? Мы и так в работниках жили!
- А как же, говоришь, деньги?
- Благодарить - благодарила. Это уж как водится. А нанимать... нешто на такие дела нанимают?
Милованов даже расхохотался.
- Ты и убивал?
- Я самый!
- Ну, а ты, Чернышов?
- Не в сознании он! - вставил Милованов.
- Знать я ничего про эти дела не знаю. И слухом не слыхал! Так, Карпушка все плетет!
Милованов завертелся.
- Ишь ты, сделай милость. Как что, - так ты. А в ответ, сейчас Карпушку!
Милованов подмигнул нам на Чернышова.
- Хитрый мужик! Куда хитер! Две души при себе имеет. Одну про себя бережет. А другу-то про людей, на, поди: чистехонька! "Не я да не я!" Нет, брат, тут языком-то мести нечего. Уж раз как в каторгу попали, - тут дело ясное! Стало быть, убили!
- Да как же дело-то вышло?
- Да как вышло! Очинно даже просто. Говорю - через бабу!
- В работниках жили! - вставил свое слово Анисим, словно все объяснил.
- За жалованье?
Милованов так и фыркнул:
- Какое жалованье? Кто нам с дядей Анисимом жалованье положит?
И, действительно, парочка была убогая на редкость. Оба тщедушные, жалкие, слабосильные до последней степени, такие, про которых говорится: "Плевком перешибешь". Головы у обоих на редкость маленькие, словно пучки какие-то торчат. Лица глупые, возбуждающие жалость. И как их Бог, таких, "не в пору вместе свел".
- Так, за ради Христа, жили. Я-то шесть годов у хозяина выжил, а дядя Анисим через два года пришел. Верно говорю, дядя Анисим?
- Четыре года об вешнем Николе было. Это верно! - подтвердил Чернышов.
- Мельник хозяин-то был. Мельница была своя. Пришел я это к мельнице, да и сел. И сижу.
- Да ты куда ж шел?
- А так, никуды не шел. Куды мне итти? Шел, и шел, и сел.
- Да ты чем же занимался?
- Да ничем не занимался. Так. Иду, иду, - где в работники возьмут, за хлеб за соль, - живу. Прогонят, - дальше пойду. Человек слабосильный! Сижу это. Мельник и увидал. "Чего, - говорит, - сидишь?" - "Так, мол, не будет ли милость, не возьмете ли в работники за Христа ради? Настоящим-то, то есть, работником куды мне! А так, по дому, что поковырять могу". - "Живи!" - говорит. Смилостивился. Я и зачал жить. А потом и дядю Анисима встрел и привел.
- Знакомы вы, что ли, были?
- Нет, зачем знакомы! Так. Шел по дороге, смотрю, идет слабосильный человек, дохлый. "Куды, мол, дядя?" - "Никуды, мол. Без пристанища". - "Идем к нашему хозяину. Мужик добрый. Может, жить оставит!" Чисто дворняжка, - расхохотался сам над собой Милованов, - возьми одну дворняжку, она те сейчас и другую приведет! Хозяин и дядю Анисима взял: "пущай живет, по мельнице там что ковыряется". Так мы оба и живем и ковыряемся! Когда одежину подарят, когда что.
- Дурно обращался, может, с вами хозяин. Злы на него были?
- Зачем? - даже испугался Милованов. - Для нас он был, как ангел, дураком никогда не назовет! Добреющий был хозяин!
- Мужик был хороший! - мрачно подтвердил и Чернышов.
- Не надо лучше был человек. Это верно!
- А убили! Как же так?
- Опять-таки, говорю, через хозяйку. Хозяйка така попалась. Жена хозяинова. И такая-то баба! Такая-то баба! Все в шерстяных платьях ходила. Платок - не платок, рафинад-баба, просто мое почтенье. Верно, дядя Анисим?
- Баба как баба, - философски заметил Чернышов.
- Другой такой бабы, свет обойди, не найтить! Така баба! Вот она в каторгу придет, сами увидите. Сейчас это все узлом завяжет и развяжет. Чисто лиса. По снегу бежит и хвостом за собой след заметает. Сейчас на глазах тебе накрутит, навертит, и сейчас чисто! Прямо сказать надо баба - староста. Король-баба. С барином, с помещиком путалась. И того закрутила. По скусу она ему пришлась, все ее в куфарки завал. Ну, ей и лестно. Как, бывало, муж отойдет, сейчас к барину. Становой еще к нему приедет, потому барин. Сладкие водки пьют, орехами щелкают. Страсть! Сколько раз нас с дядей Анисимом к барину посылала: "Дома, мол, ай нет? Муж в город едет". Верно показываю, дядя Анисим?
- Сколько разов до барина ходил. Это верно! - поддерживал дядя Анисим.
- То-то и оно-то!
- А муж не знал?
- Где ему! Говорю, король-баба была. Знал бы он, так не оставил. Он бы ей показал барство! - засмеялся Милованов. - Мужик был твердый. Верно говорю, дядя Анисим? Что ж ты молчишь?
- Он бы ее поучил!
- Он бы ее так поучил! Этого-то она и боялась. Ей и боязно. Опять же и в куфарки
