Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
– Ну, в гости бы пошла, что ли, – замечает Женя, заваривая чай.
– А у ей знакомых нет, она из провинции. А эти-то, что к ней ходят выпить да закусить, рази они к себе позовут – самая что ни есть мелкая публика: она на ахтерку учится, так это ее товарки да молодые парнишки. Я уж говорила прислуге-то: «Ваша вон замужняя и надворного советника жена, что же это она себе другой компании не найдет, акромя нашей – нехорошо… ну, какой гость вдруг застанет… Нехорошо».
– Конечно, совсем нехорошо: и ей конфуз, и мне неудобство. А ты вот что…
Но Женя не успела окончить: в кухне раздались шаги и женские голоса.
Один голос резко и быстро что-то говорил по-французски с грубыми ошибками и отчаянным произношением:
– Je vous assure c'est trés interessant[43] – la «психологи» des ces femmes la[44].
Другой голос, низкий, с более правильным произношением, произносит робко:
– Mais si quelq'un nous voit?[45]
– Душечка, будьте выше этого, – отвечает первый голос.
И перед растерянной Женей предстали две женские фигуры.
Та, которой принадлежит резкий голос, дама лет тридцати пяти, очень худощавая, с длинным, сильно накрашенным лицом и с горой локонов на лбу. На ней пестрый японский киримон, и ее желтая шея торчит из ворота, как ручка контрабаса, на ее груди блестит брошка с фальшивыми камнями.
Другая особа – светлая блондинка, полная, небольшого роса, с бледным и одутловатым лицом, маленьким круглым носиком и красноватыми пятнами вместо бровей.
Она оглядывает комнату с брезгливым любопытством и некоторым страхом. Заметив лампадку перед образом, она еще выше поднимает пятна, заменяющие ей брови.
– Мы к вам, душечка! Вот позвольте вас познакомить: моя подруга по драматическим курсам, дочь генерала, Надежда Ивановна Кир…
– Pas de nons, pas de nons…[46] – со страхом восклицает барышня.
– Bon, bon, ma chére…[47] – успокоительно говорит дама в киримоне. – Надежда Ивановна готовится в оперу: у нее прелестный голос, она учится у нас сценическому искусству!.. А, у вас самовар… ну, угощайте же нас, душечка.
– Ах, пожалуйста, пожалуйста, – заторопилась Женя, – сейчас, сию минуту налью.
Она захлопотала у самовара и, желая быть любезной хозяйкой, поспешила завести разговор.
– У меня тоже была одна подруга, – обратилась она к блондинке, – на шансонетку училась, так, говорит, очень трудно.
– Да, приходится много упражняться, но я готовлюсь в оперу, это еще труднее, – с некоторым страхом смотрит блондинка на Женю.
– Я очень люблю оперу, только билеты достать трудно.
– У нас с папой абонемент.
– Вы при родителях живете?
– С отцом, моя мать умерла.
– Да? – с сожалением протягивает Женя. – Очень это грустно потерять мамашу. А сестрицы и братцы у вас есть?
– Ну, что это за разговор, Mesdames! – восклицает дама в киримоне. – Точно мы в гостиной сидим. Я, Евгения Ивановна, pardon, Кузьминишна, я затащила к вам Nadine… я так много рассказывала ей о вас… расскажите нам, душечка, что-нибудь из вашей жизни, из ваших приключений.
– Что же я буду рассказывать? – слегка краснеет Женя. – Какой же интерес вам в моей жизни?
– Дорогая, ваша жизнь полна приключений, случайностей, нам бы хотелось послушать вашу историю, знать ваши чувства, мысли – это так интересно!
Женя как-то сжимается и довольно сухо произносит:
– Ничего даже нет интересного в моей жизни, да и вон они – барышня, и совсем им этого нечего слушать.
– Душечка, я вас понимаю. Ах, как я вас понимаю, вам приходится выносить столько презрения от этих так называемых «порядочных» женщина что вы, конечно, не доверяете нам.
Женя, позвольте мне называть вас Женей, я столько страдала в жизни, я столько видела гнета, тупости, узкости в женщинах вообще, что я глубоко презираю их. Вы сбросили с себя ярмо женщины, и я протягиваю вам руку!
Я широко смотрю на вещи. Я сама ненавижу всякие цепи! Да, я имела достаточно храбрости, чтобы вырваться из провинциального болота, смело сказав: «Я не хочу здесь жить вашей тупой, однообразной жизнью! Мне нет дела до ваших глупых приличий! Я презираю вас!»
Мой муж, родственники, все пришли в ужас!.. Вы думаете, у нас в Загонске меня не считают погибшей женщиной только потому, что я не хочу штопать чулки и стряпать, что я рвусь к жизни и свету, что я ушла на сцену?
О, сцена – моя жизнь! Я, как Нора, бросила даже детей! Я всем сказала: бросайте в меня грязью, мелкие глупые людишки, но я не изменю своем призванию, я сознаю свой талант… Вы знаете, когда я играла Нору, мужчины рыдали. Да, я сказала, что не хочу гнета, я бросила мужа – и пошла на сцену!
– Да, мужья плохие попадаются: вот дядя покойник, бывало, выпьет, так уж тетка бежит и у соседей прячется… мой папаша тоже пил, – со вздохом прибавляет Женя.
– Ах, душечка, лучше бы пил! Пьянство это тоже протест своего рода! Я знала одного актера… мы ему поднесли портсигар – и он тоже сказал мне: «Благословляю вас, вторая Коммиссаржевская – идите – Ибсен ждет вас». Да, так вот этот артист – пил, но его запой был протестом. «Я протестую! – говорил он. И вы, чуткая, должны понять это!» Нет, муж на протест неспособен – где ему: ходит в свою гимназию, дает уроки, а дома тетрадки поправляет…
Да, душечка, вы тоже протестуете! Чем все наши дамы лучше вас? Ну, скажите, что такое брак? Узаконенный разврат; жены – это законные содержанки своих мужей! Вы, вы – выше их! Вы – свободны в своем выборе!
Женя с удивлением взглядывает на даму в киримоне, но возразить не решается, а дама почти истерически взвизгивает:
– Мужчины – подлецы!
– Вот это – правда, – соглашается Женя.
– Мы, женщины, должны быть мстительницами за наше порабощение! За наше унижение… Вы, Женя, должны понять, что такая женщина, как я, не сможет не сочувствовать вам. Я – не тупоумная самка; я – страстная, тонкая натура, и вы должны видеть во мне сестру и друга!
Я понимаю, через какую вы драму прошли… вас соблазнил негодяй…
– Конечно, человек порядочный девушку не собьет… – говорит Женя, нахмурив брови.
– И вы, опозоренная, брошенная… Ну, расскажите же нам все, милочка, не скрывайте – мы ваши сестры, мы все поймем и будем плакать с вами! – И дама схватила руку Жени.
– Право, какая вы. Ну, что там рассказывать… кому охота… глупа
