Мюриэл Спарк - Пир

Вскоре после убийства бабушки в Колтонском доме престарелых Маргарет как-то примолкла, и еще она исхудала и побледнела. Шум улегся, тетушки Маргарет хапнули свою добычу и смылись, отец мог спокойно распоряжаться наследством. Но Маргарет ни под каким видом не желала прикасаться к деньгам. Она довела это до общего сведения. Семью и знакомых поражало ее поведение. Молчаливость Маргарет, ее бледный, унылый вид глубоко тронули и сослуживцев по мастерской керамики в Глазго. Теперь выяснялось, что все ей соболезнуют. Даже сестры, каждая на свой лад, выражали сочувствие к ее мукам и сожалели о том зле, какое все вокруг наносили ей своими тайными подозрениями. Только один Дэн Мерчи, очарованный и ошеломленный дочерью, против воли гадал, что она такое затеяла, в общем, сам себе в этом не отдавая отчета.

«Я всегда говорила, — писала Флора в письме к матери, — что одно с другим абсолютно не связано. Сама теперь видишь — Маргарет никакого отношения не имела к тому несчастному случаю. Но я должна закругляться, скоро в постель, пора принимать ванну». Юнис писала: «Такое облегчение для нас с Питером, что этот скандал в конце концов свелся на нет. Это могло ужасно на мне отразиться в моем положении. Бедную Маргарет так подолгу теребили в полиции, и так часто. И вот теперь, ты говоришь, она выглядит больной. Ничего удивительного. Нам с Питером тоже пришлось хлебнуть».

На звонок Маргарет открыла монахиня, молодая женщина в бледно-сером платье модной длины и в сером с белым монашеском покрывале.

— Мне назначено, — сказала Маргарет, — к сестре Строг.

— Она вас ожидает. Если это ваш мопед, пожалуйста, введите его во двор. Одну минуту, я только возьму ключ.

Входная дверь была снова тщательно заперта, монахиня скрылась, но через несколько секунд опять показалась с большим ключом, и была отперта боковая дверь. Маргарет ввела мопед во двор, совершенно пустой, если не считать шестиместного пикапа.

— Сюда, пожалуйста, мисс Мерфи, — сказала монахиня.

— Мерчи, — поправила Маргарет.

— Ах, простите, мне послышалось Мерфи. Вот сюда.

Маргарет приходилось слышать, что в монастырях пахнет воском. Заметив, что перила и ступени сияют, она заключила, что мускусный запах, разлитый в воздухе, запах воска и есть. На самом деле пахло аэрозолью, что нисколько не умаляло, конечно, здешнего строгого монастырского духа. Веревочный мат заменял ковровую дорожку на лестнице. Маргарет ввели в тесную гостиную, где были: мышино-серые пластиковые стулья, круглый стол с кружевной салфеточкой, на которой стояла ваза с розами из цветного стекла, и бюро, где теснились картонные папки с разлохмаченными бумагами, толстая телефонная книга Лондона и черный телефон. На двух окнах висели нехитрые нейлоновые занавески и по бокам грубые зелено-бурые шторы.

Маргарет как можно живописней устроилась в кресле, склонив голову набок и одну руку покоя на его спинке. Вошла немолодая женщина в таком же сером коротеньком платьице и под веющим покрывалом. Она пыхтела так, будто страдала одышкой.

— Мисс Мерчи? — сказала она. — Я сестра Строг, заместитель игуменьи. Наша высокочтимая матерь в постели, плохи ее дела. Нам всем приходится за нею ходить. — Она перевела дух, прижала руку к сердцу. — Должна вам признаться, — сказала она, — я слишком много курю.

— Разве в монастыре это разрешается? — удивилась Маргарет.

— О господи, а как же. Мы весьма современный орден, знаете ли. Мало кто понимает, как еще держится АЦ[15]. Там они воображают, что поныне господствуют их одряхлевшие догмы; что репрессивная колониально-миссионерская система высших классов может донести нашу весть о Доброй Надежде до третьего мира. Маркса читали? Нет. Могут они понять весть его, посылаемую тяжко трудящимся массам? — Нет. Мы, Орден Доброй Надежды...

— Позвольте! Может, стакан воды? — Маргарет вскочила со стула, ибо тут страдающая эмфиземой монахиня принуждена была прервать свою речь самым плачевным пыхтением и свистом. Сестра Строг отмахнулась от предложения Маргарет и ухватилась за край стола, стараясь прийти в себя.

Наконец пришла.

— Благодарю, — сказала она Маргарет. — Жест помощи сам по себе говорит о доброте души. Я получила письмо от его преподобия мистера Ума, и он, конечно, в нем разъясняет ваш случай. Вчера, после вечерних молитв, я прочитала это письмо нашим сестрам. Нас здесь всего девять, включая болящую игуменью. Мы все решили молиться, чтобы вы нам подошли как послушница. Мало кто имеет истинное призвание в нашу эпоху золотой молодежи и мрачной власти капитала. Вы, я надеюсь, имеете. Вы призваны. Я прямо могу сказать — вы призваны.

— Я чувствую себя призванной, — согласилась Маргарет. — Это такое исключительное чувство.

Как ни грустно об этом свидетельствовать, но из девяти монахинь подле Святого Панкрата лишь три представляли существенный интерес, и как раз эти три были абсолютно беспринципны. Остальные шесть были благочестивы, сознательны, а две из них — так даже очень милы и положительны, но все эти шесть были мрачны, как смертный грех.

Маргарет в роли послушницы в монастыре Доброй Надежды делала большие успехи. Орден видел свою миссию больше в общественном служении, но поскольку круг их был узок и скудны средства, приходилось ограничиваться посещением больниц. Утренняя литургия состояла из чтения псалмов и молитв. Дальше все утро уходило на уборку, покупки, стряпню. После обеда, очень скромного, с горячей водой на запивку, они посещали пожилых пациентов, которых, за неимением родных и знакомых, больше было некому посещать.

Маргарет приносила пользу тем, что экономила на покупках. На своем мопеде она гоняла в Финзбури и в Клеркенвиль, где лавки куда дешевле и не намного хуже продукты.

Дорогой папочка!

Жизнь здесь хорошая, и, кажется, у меня есть призвание. Все дело в том, что надо думать о les autres. Да, ну конечно, тебе можно будет приехать и меня повидать. Но пока еще рано.

Сестра Строг замещает мать игуменью. Она левачка, как ты бы сказал, но это результат того, что она думает о les autres. Поглядел бы ты на старцев и старушенций в больничных палатах, сразу бы сам полевел.

Сестра Пэннис здесь имеет большой вес. Она — Глава послушниц. У нее буйный художественный темперамент, иногда она бьет стаканы, расставленные по столу в трапезной. Нам дают за обедом теплую воду, с каплей шерри по воскресеньям, когда после службы заходит викарий. Да, возвращаясь к сестре Пэннис. Она известна как монахиня-матерщинница, большая поклонница трехбуквенного словца и подобных коротеньких слов. Сестра Строг смеется, ее слушая, и мне это понятно. Сестра Рук классный водопроводчик, ты себе не представляешь, какой на нее спрос. Сам епископ за ней послал, когда во всем Лондоне не нашлось водопроводчика, такого, во всяком случае, чтоб разбирался в этих древних трубах. У других монахинь, боюсь, не все в порядке с IQ, мне, по крайней мере, так кажется. Но ничего, разносят себе по больным корзинки с гостинцами, как Красная Шапочка, разве что на голове у них серое, как у нас у всех. Сестра Рук до трехбуквенных слов не опускается и, как всякий уважающий себя водопроводчик, предпочитает им двух- и трехэтажные конструкции.

Сестра Строг в бешенстве из-за того, что епископ прислал словарь сестре Пэннис. Ему якобы дали понять, что ей не хватает слов, она затрудняется в выборе выражений. Что-то такое он написал. И он, мол, рекомендует ей ознакомиться со словарем и заглядывать в него, когда от нее ускользает точный эпитет. У нас по поводу этого письма было совещание. Сестра Строг написала в ответ епископу, что он нам нанес оскорбление. Написала, что слова из трех букв — живая кровь городских жил, средство общения народа, стимулянт полового чувства, возбудитель и неотъемлемая прерогатива пролетариата. А сестра Пэннис приписала в постскриптуме: вам бы яйца оторвать, епископ, вы говноед и мудак. Я сама отправляла письмо. И ничего этот епископ нам не сделает. Сестра Строг говорит, англиканской церкви никакими средствами не остановить победной поступи марксизма.

Старая мать игуменья прикована к постели. Такой трагический случай.

Письмо показали Магнусу после обеда в ближайшее воскресенье. Он был весь в твиде и в войлочной шляпе, которую и в комнате не снимал, когда холодно.

— Насколько я понимаю, — сказал Магнус, — то, что она пишет, правда. Но кое-что, возможно, и плод богатого шотландского воображения. Все Мерчи издревле были большие ругатели, матерщинники и сквернословы; так они себя зарекомендовали по обе стороны Границы[16]. Могу процитировать источники.

— Я и не думал, что отчет ее не соответствует действительности, — сказал Дэн. — Мы с Гретой, именно, поняли, что она снюхалась с чокнутой публикой.

— Несомненно. Но поскольку она еще не оправилась от удара, из-за ее расстроенности все разрастается в ее глазах вдвое и втрое.