Анастасия Вербицкая - Дух времени
Но страшнее всего в этой полной ужаса картине были остовы стоявших трупов… Они преследовали, как призраки, Тобольцева и его жену… Сломанные пополам, расщепленные вдребезги, с изуродованными стволами, они казались мертвецами без головы, зацепеневшими стоя. И красноречиво до ужаса — до ужаса ярко — поднимали они к синему небу искалеченные руки, как бы застывшие в взрыве бессильного отчаяния…
Тобольцев каждый день бегал на эти поляны и подолгу стоял перед ними, задумчивый и безмолвный… Для него эта картина была полна символизма…
— И все-таки здесь есть красота, — говорил он дома. — Да, трагическая красота гибели. В смерти всегда есть обаяние… чары тайны и тишины… Когда я стою перед этими трупами, я чувствую сильнее, чем когда-либо, какая сказка — жизнь!
— Нет! Это возмутительно! За что погибла дивная роща?
— Я не знаю, Катя, за что… И никто не знает… Я вижу руку стихии… Законы ее мне неведомы… Дух разрушения пронесся над цветущей жизнью и все превратил в хаос. Этому духу не поставишь вопроса: за что? Но… дух разрушения есть в то же время и созидающий дух… Этого я не забываю. Для неисповедимых целей нужна гибель стольких жертв… Для какого-то конечного блага в грядущем нужен весь этот ужас настоящего… Чтобы новая жизнь зацвела на этом месте, надо было сейчас все сровнять с землей… И я благоговейно стою перед этим грозным творчеством стихии и с надеждой гляжу вперед…
X
Тобольцев обедал у Засецкой, когда вернулась с почтамта швейцарка, бонна ее детей. Мятлев посылал телеграмму дочери в Крым.
Софи продрогла. Она два часа стояла на улице, в хвосте, ожидая очереди. «Завтра забастуют и почта, и телеграф», сказала она. Мятлев, бледнея, сорвал салфетку.
— Что же это такое, Андрей Кириллыч?
— Это революция, Сергей Иваныч… Что вас так удивляет?
Мятлев пробежался по комнате, держась рукой за сердце…
— Выпей капель! — мягко сказала ему Засецкая.
— Андрей Кириллыч… Я человек лояльный… Заподозрить меня в сочувствии всем этим забастовкам трудно… Но… как хотите… Надо ж этому положить конец!.. Ведь действительно, как я слышал, положение этих… pauvres diables[255] заставляет желать многого… Там будут колебаться, а мы будем банкротиться? Вы можете понять, чем грозит нам эта стачка?
— Барыня!.. Барыня!.. — вопила Марья, вбегая в спальню Катерины Федоровны. — Воду запирают… Водой запасайтесь…
— Господи Боже мой!.. Что это будет? Нянька!.. Где она?.. Соня, полей цветы!
— Да что вы, барыня? Какие цветы? — закричала нянька, вбегая с улицы, где она собирала сведения. — Пропади они пропадом!.. На самовары да на ванну Лизаньке надо накопить. Пеленок навалили цельное корыто. Где я возьму воды?
— Как? Даже на ванну Лизе не хватит?
— Да запирают же, говорят вам! У соседей ни крошки не нацедили… Давай ведерку, что ли, Марья!.. Аль оглохла?..
В доме поднялась суета. Наверху, у соседей, так же топотали, хлопали дверями. Озлобленные голоса женщин звучали на улице и на дворе…
— Черти проклятые!.. Они бунтуют, а мы тут без воды сиди… — У меня белья цельное корыто навалено… — А у нас дитё, у господ, в скарлатине. Ванны горячие делали… — Дармоеды!.. На кабак себе бунтуют… Знаем мы их!.. — Бают, ни дров не будет, ни мяса… — Да, нну!?
В четыре часа нянька примчалась из клуба-мясной.
— Что делается! Разносят лавку… Берите скорее мяса!.. Запасайте пуд… Завтра будете тридцать копеек за фунт платить…
— Да ты бредишь?
— Чего там?.. Сами сообразите… Дороги стали, подвоза нет… Бают, на всю Москву завтра на площадку сто быков выставят…
— Соня… Соня… Где она?.. Няня, найдите ее!..
— Да муки берите пуда два… Все булочные забастуют…
— Соня, ради Бога, бери извозчика, поезжай в лавки!.. Вот я тебе запишу… Боже мой!.. Где карандаш? Голова идет кругом… Ах, проклятые, проклятые!.. Дети без ванны… Лиза без пеленок… Бери, Соня, бумажку… я буду диктовать…
— Свечей-то, барыня, не забудьте, — напомнила нянька, просовывая голову в дверь и тщетно стараясь унять перепуганную криком проснувшуюся девочку. — Завтра, сказывают, вся Москва во тьме будет… Керосину пуда три захватите скорей!..
На улицах стояли взволнованные кучки обывателей. Лавки, осажденные толпой, бойко торговали. Керосиновые лампы и подсвечники раскупались, как никогда. По всем направлениям мчались извозчики, нахлестывая лошадей, развозя хозяек с кульками, спешивших домой до наступления сумерек. Эта тревога придавала городу необычайный вид.
Вечером явился Капитон.
— Электричество есть на улицах? — спросила его кумушка.
— Есть пока… Возвращаться буду, может, впотьмах…
— Господи! До чего мы дожили с вами?
— Да-да-с… Дела, сестрица, не хвали…
— У меня, представьте, воды нет Лизаньке на ванну!..
— Чего там вода!.. Головы бы нам свои уберечь!.. Слухи такие идут… Вы Андрею скажите, чтоб поменьше шлялся… Говорят, интеллигенцию избивать собираются…
Катерина Федоровна пошатнулась и села.
— Кто?!
— Я нарочно приехал предупредить… И детей на улицу не выпускайте… Я Серафиме пригрозил, что на замок ее запру, коли побежит к портнихе…
— Да кто же это?.. Кто собирается?..
— Черная сотня…
Катерина Федоровна задрожала. Эти слова были ей не совсем понятны, и оттого еще страшнее.
— Вы, сестрица, понаблюдайте за Андреем-то… Чтоб он сдуру в дружинники не записался… От него все станется!..
— Какие дружинники?
Капитон объяснил.
— У нас молодежь-приказчики все записались… Разве их удержишь?
— Как это!.. Он будет рисковать собой! Уходить из дома, охранять других? А своих бросить на произвол судьбы?!
— То-то и оно-то… Палка о двух концах. И маменька за него страх как боится! Здесь надо каждому теперь дома сидеть да семейство свое оберегать… Я и Николая приструнил, чтоб он никуда эту неделю не таскался… — Уезжая, он показал ей заряженный револьвер. — Без него теперь никуда ни шагу!.. Потому — всюду оборванцы… Нахальные стали… Уж не просят, а требуют… Вчера один кулак мне показал… А вы, няня, на запоре живите… день и ночь… И на цепочке… Эх, крюк у вас какой плохой!.. Я вчера купил новый…
Катерина Федоровна не спала всю ночь. Муж вернулся в два. Она отперла ему сама.
— Да побойся ты Бога, Андрей! Где ты пропадаешь в такие дни?
— Я с револьвером, Катя, не бойся!..
Она разрыдалась. Он должен был ей поклясться, что не запишется в дружинники.
На другой день, в первом часу, Тобольцев внезапно, в пальто и с шапкой в руках, вошел в комнату матери.
— Что такое? Почему ты не в банке?
Он был бледен. Глаза его точно больше стали, и блеск их поразил ее.
— Маменька! Все учреждения закрыты…
— Да почему? Что такое?
— Это революция, маменька! Это — общая забастовка[256]… Эти дни отметит история. Обыватель поднялся, обыватель бастует… Мелкий чиновник, затравленный нуждою отец семейства, всю жизнь молчавший, всю жизнь глотавший унижения и таивший на дне души обиду, — это он сейчас встал во весь рост и крикнул: «Довольно!» Маменька, это бунтуют не революционеры, а «униженные и оскорбленные». Пойдемте на улицу! Не бойтесь! Никто нас не тронет. Посмотрите, что делается на бульварах! Какие лица, маменька! Пойдемте! Такие дни не повторяются… Вы пожалеете, если утратите этот миг!
Как околдованная, подчинялась Анна Порфирьевна. Под руку с сыном она вышла на улицу. Все внутри у нее дрожало, и даже голова тряслась… Они взяли извозчика и поехали в центр города. У бульвара они увидали необычайную картину. Гимназисты и реалисты старших классов шли стройной толпой с торжественными, серьезными лицами. На фуражках не было значков. Барышни кричали им что-то и махали платками. Разносчики с лотками, разинув рты, глядели им вслед. Одна торговка, повязанная большой шалью, спросила городового. Тот безнадежно махнул рукой и отвернулся.
— Что это, Андрюша? Куда это они?
— Товарищей снимать… Бастуют.
— Боже мой! Их изобьют… Дети-то зачем путаются? Их ли это дело? Ай-ай-ай! Как все это… дико!
— Согласен, маменька… Революция — дело взрослых… А попробуйте-ка их удержать!.. Это — психическая зараза. А молодежь впечатлительна…
Все бульвары и улицы были запружены возбужденной и разношерстной толпой. На панелях не хватало места. Шли прямо по мостовой, пели песни. Рабочие, студенты, гимназисты, барышни — все переговаривались громко, трепетными голосами. В воздухе звенел молодой, жизнерадостный смех. Особенно много было женщин. Кидались в глаза какие-то фигуры юношей в куртках, высоких сапогах и огромных папахах на голове.
— Дружинники, маменька, — объяснил Тобольцев на ее удивленный возглас. — Против черной сотни организуются…
