Филипп Эриа - Семья Буссардель
- Где это мы? - спросила она.
- На Вогезской площади, - ответил кучер.
- Вот она какая!..
- Может, желаете вокруг площади объехать?
Госпожа Буссардель удобнее откинулась на спинку сиденья.
- Да нет. Некогда. Езжайте напрямик.
Ее восхищало совсем другое: широкие прямые улицы с просторными тротуарами, ряды частных особняков или новых зданий без магазинов. Она чувствовала некое гармоническое согласие между своей душой и той частью Парижа, которая была построена таким образом; она находила, что в долине Монсо есть свой особый характер, своя индивидуальность.
В эту пору жизни она долгие месяцы страдала бессонницей. Тишина, царившая в парке и вокруг дома, доносила до ее спальни ночные шумы колыбельную песнь Парижа, убаюкивающую тоскующие души. Время от времени, нарушая покой улиц, раздавался топот конских копыт. Цокали по мостовой подковы, шуршали резиновые шины колес. "Если лошадь остановится на углу улицы Альфреда де Виньи, - говорила себе госпожа Буссардель, которую никогда не оставляло беспокойство за мужа, - значит, это он возвращается". Слух у нее обострялся в эти часы одиночества. Лошадь все ближе подъезжала рысцой, заворачивала за угол - топот звучал глуше, а когда выезжала на проспект, он слышался громче, затем, удаляясь, еще мгновение доносился издали, подобный неровной пульсации крови в жилах исполина, которому снятся страшные сны.
В эти годы госпожу Буссардель уже стали называть бабушкой. Она сперва женила своего старшего сына на дочери Оскара-нотариуса, а в 1901 году женила младшего на дочери Ноэми; двумя этими брачными союзами она привила свои отпрыски к стволу главного дерева. В 1902 году, несмотря на то, что Луиза детей не имела, а Эмма засиделась в девицах, у госпожи Буссардель уже было четверо внучат.
Однако никому и в голову не приходило называть Буссарделя дедушкой. Он постарел, но, даже когда ему перевалило за шестьдесят, желанной перемены в нем жена не обнаруживала. Напротив. С годами его чувственность не только не приутихла, но обострилась и привычный разврат превращался у него в манию; уже проскальзывало что-то безумное в его похотливых разговорах "о дамочках", которые он вел с холостяками в своем клубе, где его звали теперь "старый греховодник".
С тех пор как в доме опять жила Аглая, он привык пользоваться ее услугами и по нескольку вечеров в неделю проводил дома; так длилось много лет; но ведь и Аглая старела. Когда Викторену стукнуло шестьдесят, ей было сорок пять. Уже давно Аглая, этот дворецкий в юбке, нанимала в дом разбитных горничных и веселых молодых швеек, работавших поденно; она управляла этим мирком с властной уверенностью, неизменным самообладанием и тактом, что говорило о ее глубоком чувстве собственного достоинства и долгом общении с Буссарделями.
Если в доме никогда не случалось непристойных скандалов, то это прежде всего происходило благодаря ее осторожности, а также благодаря безмятежному спокойствию, не покидавшему ее хозяйку; но надо сказать, что остальные обитатели особняка были приучены ничего лишнего не видеть. Даже дети и племянники Буссарделя научились не удивляться, встречая его в неподходящие часы в таких уголках дома, где ему совершенно нечего было делать. Никто не замечал улыбочек и подмигиваний хозяина дома новой горничной, его очередной фаворитке. Иногда им овладевал такой пыл, что он при всех вел себя безобразно: мимоходом щипал, например, за мягкое место горничную, прислуживавшую за столом на субботнем обеде. Та взвизгивала, но никто из сотрапезников как будто и не слышал этого, ни разу холодное молчание не прерывало застольную беседу; семья уже не обращала внимания на эти старческие непристойности, так же как воспитанные люди не обращают внимания
Удовольствия, которые пресыщенный сластолюбец с легкостью находил под своей кровлей, не мешали ему искать себе менее будничных развлечений, и время от времени это приводило его к неприятностям, долетавшим и до авеню Ван-Дейка. Тогда госпожа Буссардель действовала через подручных, без ведома семьи и даже самого виновника. Чаще всего она прибегала к услугам опытного человека - отставного чиновника полиции, ловко умевшего утихомирить деньгами какую-нибудь крикливую красотку шантажистку или припугнуть ее тюрьмой Сен-Лазар. Попадались среди них девицы, объявлявшие себя беременными от Буссарделя или совращенными (прошли те времена, когда девицы являлись с жалобами на утрату честного имени); одна обвинила Буссарделя в том, что он заразил ее дурной болезнью; к несчастью, это казалось настолько правдоподобным, что Амори по настоянию госпожи Буссардель повел своего брата к врачу-специалисту. Викторен от этого только выиграл: он полечился как следует, прежде у него никогда не хватало ни терпения, ни желания довести до конца основательный курс лечения.
Раз двадцать в течение его жизни он на глазах семьи вдруг менял режим питания, пил какие-то незнакомые микстуры, садясь за стол, глотал пилюли, которые его жена спешила пересыпать из флакона с этикеткой в серебряную бонбоньерку. Подорванное здоровье не восстанавливалось, но и не ухудшалось. Буссардель, столько раз заболевавший от злоупотребления удовольствиями, после шестидесяти пяти лет болел только от злоупотребления возбуждающими средствами.
Госпожа Буссардель с удивлением видела, что годы идут один за другим, не задевая ее мужа заметным образом, он выдерживал все что угодно; в жилах его текла испорченная кровь, но тело оставалось крепким; ошибкой было бы предполагать, что он уже износился от излишеств.
Сама же Амели клонилась к упадку. После осени жизни настала зима, годы шли и для нее тоже; она видела, что стареет, и нередко с тоской думала о том состязании на выносливость, которое вела со своим мужем. А что, если она умрет раньше его? Ей становилось страшно при этой мысли, она бежала на прием
- Все органы у вас как у молодой женщины, при таком сложении вы доживете до ста лет.
Она заставляла доктора повторить эти ободряющие слова и возвращалась домой немного успокоенная, гордясь своим здоровьем, столь драгоценным для всех. Теперь она принялась усердно заботиться о себе - это она-то, которая никогда не холила себя. "Ведь осталось потерпеть лишь несколько лет", думала она. Она вовсе не желала смерти грешнику, она мечтала лишь о том, чтобы он обессилел. Не мог же Буссардель; до восьмидесяти лет оставаться здоровяком.
Множилось число ее внуков, в них она видела продолжателей рода Буссарделей, живой залог того, что кровь, имя и дух рода не ослабеют, надежно сохранятся до самой ее смерти и после нее. В марте 1914 года у ее сына Фердинанда и Мари, дочери Ноэми, родилась дочь Агнесса. Через сутки после родов бабушка сама поднесла младенца своей снохе, приходившейся ей также племянницей, и приложила его к материнской груди:
- Ты дала жизнь этой крошке, дочь моя, выкорми же ее сама, своей грудью, и постарайся, чтобы она достойно носила имя Буссардель.
Тут же была и вторая бабушка - Ноэми. После обеда собрались кое-кто из родных. Все сидели, в соседней комнате, оставив дверь спальни открытой, и вполголоса, чтобы не беспокоить роженицу, говорили о том, о сем... Довольно естественным было при подобных обстоятельствах обратиться к прошлому семьи, в разговоре вспоминали об умерших: о Теодорине, Буссардель, о Жюли Миньон, о Буссарделе-старшем - о том самом, который жил на улице Сент-Круа; никто из присутствующих его не знал, но госпожа Буссардель, не такая молчаливая, как обычно, сказала, что слышала о нем много хорошего от своего свекра.
- Он был человек старого закала, таких уж больше не встретишь. У меня хранится тетрадь - сборник изречений, написанных его рукой. В них содержатся удивительно возвышенные мысли. И Флоран Буссардель по благородству своего характера был их достоин.
Все молча внимали ей, смотрели на нее, восхищаясь, что она так доступна, так разговорчива весь вечер. Она благодушно улыбалась слушателям.
- А впрочем, вы ведь хорошо знаете о его столкновении с казаками во время оккупации в 1815 году...
Сестры роженицы сказали, что они ничего не знают об этом, и тогда та, которую родные уже называли бабушкой, соблаговолила, перед тем как гости отправятся по домам, рассказать им анекдот о жареном фазане а ля Священный Союз.
- Короче говоря, - сказала она в заключение, - ваш прадед один, своими силами выставил из ресторана трех этих рубак и сел опять за столик под аплодисменты присутствовавших.
После этого она встала, показывая тем самым, что пора расходиться. Проводив посетительниц до вестибюля, она поднялась к себе на лифте и, сев за письменный столик, взялась за перо, доканчивая последние послания, в которых извещала о благополучном разрешении ее снохи от бремени.
Вдруг она насторожилась, услышав глухое урчанье автомобиля, выехавшего на авеню Ван-Дейка и остановившегося перед особняком, - она всегда прислушивалась по ночам к таким звукам. Вероятно, возвратился Буссардель в таксомоторе или в клубном автомобиле, - он никогда не выезжал по вечерам из дому в лимузине. "Что-то он рано сегодня", - подумала Амели. Она ждала, что сейчас тихо брякнет кольцо садовой калитки; вместо этого раздался звонок у главных ворот. "Значит, не он". Через несколько минут к ней в дверь постучались - она узнала знакомый стук Аглаи.
