Злые духи - Евдокия Аполлоновна Нагродская
– Аня, я не могу не видеть тебя, пойми – не могу. Ни одна женщина так безумно не влекла меня к себе, как ты. Я не в силах теперь отказаться от тебя… скажи – могу я иногда видеть тебя, хоть издали…
– Никогда! – вдруг с ужасом восклицает Аня.
– Что ты делаешь со мной! Ведь ты, ты одна теперь существуешь для меня! Я за обладание тобой готов на все, на все, даже на преступление. Я понимаю, что бесполезно просить… умолять…
– Отдайте бумаги!
Он медленно подходит к столу и, достав вексель, протягивает ей.
– Это один. Папа говорит, что их десять – где же остальные?
– Вы будете приходить за каждым из них.
Аня, шатаясь, садится в кресло и дикими глазами смотрит на Григорьева.
– Я сказал тебе, что готов на все, даже на преступление, чтобы видеть тебя, не потерять так… сразу, – говорит он, смотря в сторону.
Аня молчит. Все вихрем кружится у нее в голове. Как, как это? Шутит он, что ли?
– Но ведь это подлость! – бормочет она.
– Эх, не все ли равно, – машет он рукой, – я просил, молил… все равно, любви твоей мне не видать – я это понимаю… Так буду хоть целовать тебя, – ударяет он кулаком по столу. – Тебя отец насильно выдал за меня замуж – ты согласилась на эту сделку. Я тебя люблю, считаю своей женой и требую тебя к себе «по этапу».
Аня поднялась – бледная и спокойная.
– Дайте мне мою шляпу, – говорит она, аккуратно складывая и пряча вексель в сумочку.
– Что ж ты молчишь?
– Что же мне вам сказать? Я слышала, что у воров и разбойников есть «каторжная совесть», а у вас нет и ее.
Аня идет к двери, на ходу надевая шляпу.
– Ты придешь? – вырывается у него бешеный крик.
– Конечно, приду, – поворачивает она к нему голову, – только, кто гарантирует мне, г-н Григорьев, что вы будете аккуратно платить.
– Вам придется поверить на слово. Вы придете завтра?
– О нет! Нет! Только не завтра!
– Когда?
– Не знаю… скажу по телефону… потом! – И Аня почти бежит к двери.
– Вот вексель, папа.
– Один, что это?
– Я должна приходить за каждым отдельно.
– Почему, – со страхом поднимается с дивана Роман Филиппович.
– Так, его фантазия…
– А отдаст он остальные?
– Должно быть, отдаст…
Роман Филиппович со страхом смотрит в лицо дочери.
Лицо это бледно, только яркие губы – ярче обыкновенного и сложились в какую-то застывшую гримасу отвращения.
– Это ужасно, Аня. Что за издевательство! Жить под дамокловым мечом! – схватывается за голову Роман Филиппович. – Аня, – робко спрашивает он, – ты не была слишком резка с Григорьевым?
Аня вдруг делает несколько шагов к отцу и, пристально смотря на него, произносит:
– Я была очень любезна, а он необыкновенно почтителен. Моя беседа так понравилась ему, что он желает продлить удовольствие и потому не отдает сразу всех векселей…
Роман Филиппович перебирает вещи на письменном столе и, не глядя на дочь, говорит:
– Однако ты иди скорее к матери, она сердилась… ты там что-то забыла купить… А завтра он отдаст другой вексель?
– Я завтра не пойду.
– Как, Аня! – с ужасом восклицает Роман Филиппович.
– Я завтра не пойду.
– Аня, – вскакивает он, – подумай… как же ты не пойдешь, но тогда… что же значит этот, когда там осталось девять… да если бы даже у него остался один… что ты делаешь со всеми нами?
– Я пойду послезавтра! – почти вскрикивает она и быстро уходит, а Роман Филиппович слышит в коридоре ее взволнованный голос, в котором слышны слезы.
– Паша! Ванну! Скорей мне ванну!
Он съеживается и втягивает голову в плечи.
– Ты невозможно манкируешь своими обязанностями!
– Что такое, мамочка? – спрашивает Аня.
– Лиза сегодня жаловалась, что у нее нет ни одной чистой блузочки, ты забыла их отдать в стирку…
– Ах, мамочка, правда – я забыла.
– А сегодня Лиза принесла по немецкому двойку: ты не просмотрела перевод. Если ты уже взялась следить за ее уроками, то должна исполнять это аккуратно.
– Мама, я ничего не могу поделать с Женей. Когда я запретила ей ходить на скетинг-ринк[39] за дурные отметки, ты сама сняла это запрещение.
– Ты прекрасно знаешь, что я против системы наказаний и наград. Нужно влиять на ребенка иначе, нужно пробуждать в нем сознание своего долга.
– Да, я тебя давно уже хотела просить не пускать Лизу на скетинг.
– Почему это?
– Да потому, что она там сошлась с неподходящей для нее компанией. Какие-то гимназисты провожают ее, назначают свидания, один пишет даже любовные письма, а она на них отвечает.
– Что ты говоришь! Боже мой, как ей это могло прийти в голову!
– Не волнуйся так, мама; если бы я знала, что ты так взволнуешься, я бы тебе не стала говорить!
– Позови ее сейчас ко мне!
– Мама, теперь ты взволнована, не лучше ли просто запретить ей ходить на этот скетинг – как бы в наказание за двойку. Она понемножку позабудет эти глупости, а если ты подымешь историю, она вообразит себя жертвой и назло станет поддерживать глупый флирт… Помнишь, как бывало с Лидой…
– Нет, нет, я это так не оставлю! Зови ее сюда.
Аня заткнула уши.
Как у нее стали плохи нервы теперь. Там, в другой комнате, мама волнуется, кричит, а Лиза рыдает.
Ну, слава богу, кончили. Лиза выходит красная, заплаканная и, проходя мимо Ани, произносит злым, шипящим шепотом:
– Шпионка!
Аня с тоской смотрит вслед толстенькой фигурке с двумя косичками за спиной и вздыхает.
Мать возвращается. Она так взволнована, что руки ее трясутся.
– Это ужасно! Откуда она научилась так лгать? Она все отрицает!.. Да ты уверена в том, что ты мне сказала?
– Я очень раскаиваюсь, мама, что так расстроила тебя.
– Отвечай мне на вопрос… ты сама видела письма?
– Да, мама, мне Оля показывала. Оля – поверенная Лизы.
– Оля! Прекрасно! Взрослая девушка, курсистка и поощряет такую ужасную вещь!
– Полно, мама. Оля хохотала, показывая мне письма…
– Странное отношение! Вместо того, чтобы сказать мне, – смеяться!
– Мамочка, Оля поступила лучше меня – она не хотела тебя расстраивать…
– Оля дома?
– Да не раздувай ты так эту историю. Такая глупость, стоит об этом говорить… Надо было только лишить Лизу возможности видеться со своим
