Владимир Крупин - Тринадцать писем (ценз. Сороковой день)
— Вот бы вам таких две-три семейки, — сказал я.
— Начинается не с семьи, с создания условий. — Он закончил разговор и, мысленно споря еще, сказал: — Колхоз — самостоятельная единица, так?» До тех пор, пока ладишь с начальством. Не понравился — сдавайся. — Опять помолчал и засмеялся: — Если в области есть покровитель или в Москве, можно и пойти на конфликт с районом. А семьи будут. — Он подписал принесенную секретаршей телеграмму, читая ее вслух: —«Убедительно просим ускорить отправку ста тонн дизтоплива, остановлены работы, уборка, вывозка, заготовки».
По колхозу ходили пешком, разговаривали, но все время маршрут приводил нас к тому месту, где именно нужен был
«Об и давно ожидаем председатель. С людьми он меньше говорил, больше слушал. Но люди странным образом, не дождавшись от него слов, успокаивались.
Ходили к строителям. Строят быстро. Председатель говорил мне, что такие бригады, но только бы из местных, бригады подряда, бригады хозрасчета, были бы идеальны. В них лидер подлинный, а не назначаемый. Бригада сошлась по интересам, пьянство в ней исключено. Вот только плохо, что бригады эти пока приезжие. У них ощущение, что они здесь временно, и это вынуждает к контролю за ними. А местные строители бы для себя, надежнее. Но местные так работать не могут. Не оттого, что ленивые или неумехи, — оттого что у них здесь дом и хозяйство, которые тоже требуют времени. Если бы не торопиться, можно было бы не гнать и строить самим. Но нужно жилье, жилье, жилье. Причем хорошее. Дома строятся с отоплением, газом, ванной. И все-таки этот вариант (двухэтажный) председатель назвал промежуточным.
Он показал мне дом, который строит для себя, строит специально у всех на виду, чтоб показать, что приехал сюда не временщиком. Прекрасный дом. В нем и отопление, и печка, светлый зал, детская, веранда, двор, усадьба. Дом, который потребует куда меньше времени для своего ухода, если сравнивать с прежними, но сохранит все радости связи с землей.
— Не могу жить не на первом этаже. Но и так жить, что на первом, а над тобой кто-то, это тоже ненормально. Земли много — надо ее обживать. Что такое для машины пять — десять километров по асфальту? Снесли деревни, теперь плачемся, не хотят держать овец, например. А куда ее выгонишь, где пасти? В стаде ее задавят, а выпасов близко нет… Меда мало тоже из-за сноса. Все хотим побыстрее, а получается хуже.
— Почему же промежуточный вариант?
— Далеко ходить к корове. А она это чувствует, тоскует, теряет молоко, ей нужна близость к дому, к хозяйке.
Но эти дома нужны, они для молодых, для специалистов, для тех же приезжих…
Говорили о сравнении колхоза с общинным землевладением. Находя много общего, он замечал, что сейчас выросли нетрудовые доходы, которые иногда больше заработной платы. Вообще к доходам еще относятся общественные фонды, они весьма ощутимы, то, что раньше давала община из своих накоплений, это соцстрах (от пожара, стихии и т. о.), это больница, это обслуга, которая в колхозе бесплатна
Тут мы остановились.
— Бесплатна?
— Да. Привезти дров, сена, кормов, удобрений, помочь сдать излишки, — все это берет на себя колхоз. Колхозник дает заявку и мы ее быстро реализуем. Но вот ведь что. — Тут председатель сдвинул шапку на затылок, открыв густые темные волосы и засмеявшись. — Ко мне пришел парень, тракторист очень хороший, и настоял на том, чтоб пойти работать на ферму. Почему? Как раз он и работал в бригаде обслуживания.
— Подносят?
— Да, благодарят. И поэтому он честно говорит: если вы хотите, чтоб я спился, оставляйте, а если вам меня жалко, то возьмите на ферму. Ну вот как с этим бороться? Это нравственный разврат в чистом виде. А кому-то и нравится привез, свалил дрова, уже и ждет, что хозяйка позовет и угостит. Хотя, повторяю, колхоз все взял на себя, дрова оплачены, труд тракториста оплачен, и хозяйки об этом знают.
— И присловья найдутся, чтоб хорошо пилилось да топилось, и от соседей стыдно, если не угостит, а тракторист может и ославить. Кормили же раньше пастуха по очереди. Свою семью оставляли голодной, а его кормили, чтоб не хуже других.
Пошли дальше.
— И вообще вся обслуга — что в селе, что в городе — последней войдет в коммунизм, если еще войдет. Телевизор починить, весь этот рембыт, все, что от колхоза не зависит, все тянет назад. Например, над магазином председатель властен. Прикажу в уборку не продавать водку, опечатаю и буду прав, и никто не осудит, того же вымогателя тракториста возьму за шиворот на правлении, хоть на время, да притихнет и т. д. Но возможности колхоза ограничены.
Мы зависим от города, он диктует цены. Не дай нам топлива — машины встанут. Не дай нам машин — наша производительность рухнет, это взаимно… Один должен быть хозяин, например, сельхозуправление, оперативность, распределение сил, маневренность. Первое. Увеличение общественных фондов ведет к падению нетрудовых доходов. Эго возможно в колхозе, на заводе тоже, хотя там сложнее, там вмешиваются во все деньги, у нас же они скрыты, а оперирование идет натуральными продуктами.
Конкуренция существует независимо от нас. Мы будем стараться продать больше продуктов, но только тогда, когда план заготовок будет приемлемым и сохранит прежнее правило: твердый план — одна цена, сверх плана — полторы цены.
Еще говорили, разумеется, о водке.
— Увы, — сказал председатель, — водка, она мера вещей, на ней вся обслуга, особенно в поселке, например, в совхозе, на мелких фабрика, в райцентрах.
— Вообще опьянение противно природе: река топит пьяных, пьяный падает с дерева, собаки кусают пьяного хозяина, лошадь сбрасывает пьяного седока, — добавил я.
Еще говорили о том, что частное владение распространяется и на общественные предметы, например, тракторист считает трактор своим, шофер распоряжается машиной по усмотрению, бензопильщик бензопилой и т. п.
— Само по себе отношение к общественной вещи как к своей — это хорошо, вот мы поставили курс на размножение коней, если конюхи будут считать лошадок своими, так чего лучшего желать, другое дело, что иной механизатор на основную работу смотрит как на помеху, мешающую подхалтурить. Тут выход простой — давать заработать, и не захотят на сторону. Потом контроль за расходом горючего, километражем.
Говорили и о воровстве.
— Помните сказку о споре царя японского с царем русским? Японский хвалится: у меня какую вещь положи, век будет лежать, пока не сгниет, а русский говорит: нет, у меня не так, у меня нос промеж глаз украдут…
— Так зачем, чтоб век лежало и сгнивало? Крадут у нас чаще то, что валяется без дела…
Мы прощались. «В идеале я так вижу положение члена колхозной общины: от каждого по общественно необходимой способности и каждому по общественно необходимой потребности».
Вот такие разговоры.
В больницу привезли маленькую девочку со свинкой. Класть в детское отделение нельзя — заразит, а во взрослое можно. Ее все любят. Она день поплакала и привыкла. Потом разошлась и стала хозяюшкой в коридоре. Укротила даже командира, сказав ему: «Чего ты палкой стучишь, ты разве Дед Мороз?»
В редакции показали письмо, которое ради улыбки выпишу, «Я, Петров Донат Петрович, торжественно зарекаюсь: спиртные напитки не распивать как в обществе, так и дома, кроме праздников, суббот и воскресений я двух рал на неделе. Обещаю работать хорошо, к месту службы приходить вовремя. На замечания администрации всегда готов реагировать положительно. Вызываю весь коллектив на соревнование».
Да, еще тот пенсионер из дальней деревни прислал новый проект. На сей раз он не требует отделить винокурение от государства, а предлагает выкатывать бочки с водкой на улицу и поить даром. «Алкоголики сопьются и сойдут, как пена. Здоровые останутся. Это гуманно, так как насильное лечение толку не дает. Если им водка в радость, то и надо, чтоб конец их был радостен. А мы останемся. Прошу довести этот проект до определенного потолка и уровня».
Такие дела.
Письмо одиннадцатое
Пошел снег, застелил дорогу, тротуары. Хоть и подмерзло, во мало, и к обеду на широких улицах стало столько следов, что я думал, что выражение «наследили землю» не столько оттого, что наследовали, а и просто оттого, что наоставляли везде следы.
К обеду закрутило вьюгой, но тоже как-то несерьезно, малым зарядом, вскоре отпустило, и я пошел. Но вскоре устал шарахаться от машин. Убиты тропинки, убиты. Всегда рядом с большой дорогой была тропинка. Отчетливо помню вдоль тракта, у берез, твердую непрерывную тропинку. Сейчас их нет, и кто теперь скажет: брошу все, отпущу себе бороду и бродягой пойду по Руси? Как он пойдет? Его если не задавят, то обматерят раз по двадцать на день.
Вымучился грязью, необходимостью бояться опасности, глядеть не вдаль, а под ноги, устал так, что, не топя печки, рано уснул. Проснулся — печка топится, отец вернулся. Сейчас сел, вспомнил, что было много снов, но помню два: будто дают мне большую цветную книгу, которую изрисовала ребята, и просят прочесть. Читаю медленно, заштриховано цветным, будто сочиняю. Второй сон впечатляет: будто лежит твоя фотография и вдруг подмигивает. Легко ли?
