Скорби Сатаны - Мария Корелли
– Злейшего врага? – изумленно повторил я. – Вы удивляете меня, Мэвис. Какое отношение я, мои враги и друзья имеют к предсмертной исповеди моей жены? Она бредила под воздействием яда и страсти и, как следует из ее последних слов, сама не знала, жива она или мертва. Чтобы написать это, она предпринимала феноменальные усилия. Однако в письме нет ничего, относящегося лично ко мне.
– Ради Бога, не будьте так жестокосердны! – пылко взмолилась Мэвис. – Как ужасны последние слова Сибил – бедной, измученной, несчастной девочки! Вы хотите сказать, что не верите в будущую жизнь?
– Ничуть, – ответил я убежденно.
– Значит, для вас ничего не значат ее заверения, что она не умерла, а начала новую жизнь, полную неописуемых страданий? Вы не верите этому?
– Но ведь это предсмертный бред? – пожал я плечами. – Она, как я уже сказал, мучилась одновременно от яда и от страсти и писала так, как мог бы писать подвергаемый пыткам…
– Неужели невозможно убедить вас в истине? – спросила Мэвис. – Неужели у вас так ослабло духовное восприятие, что вы не понимаете несомненного: этот мир – всего лишь тень ожидающих нас Иных Миров? Уверяю вас, в один прекрасный день вам придется принять это ужасное знание! Мне известны ваши убеждения. Сибил тоже была неверующей, как и вы, но все же она в конце концов уверовала! Я не буду пытаться с вами спорить. Если последнее письмо несчастной, на которой вы женились, не может открыть вам глаза на вечные истины и вы по-прежнему предпочитаете их игнорировать, ничто не в силах вам помочь. Вы находитесь во власти своего врага!
– О ком вы говорите, Мэвис? – спросил я изумленно, заметив, что она говорила, устремив взор в пустоту, с дрожащими губами.
– О вашем враге, о вашем враге! – энергично повторила она. – Мне чудится, будто его призрак стоит сейчас рядом с вами! Прислушайтесь к этому голосу из царства мертвых – голосу Сибил! Что говорит она? «О Боже, помилуй! Я знаю, КТО сейчас требует от меня поклонения и тащит меня в разгорающееся пламя!.. Его зовут…»
– Ну и что? – вмешался я с нетерпением. – Там дальше оборвано. Его зовут…
– Лусио Риманес! – заключила Мэвис. – Я не знаю, откуда он явился, но – Бог свидетель – он творец зла, злой дух в прекрасном человеческом обличье, разрушитель и развратитель! Проклятие пало на Сибил, когда она встретила его, и то же проклятие лежит на вас! Оставьте его, если у вас осталась хоть капля разума, воспользуйтесь возможностью спасения, пока она есть, и никогда больше не позволяйте ему взглянуть вам в лицо!
Она говорила задыхаясь, поспешно, словно движимая внешней силой, а я смотрел на нее изумленно и даже раздраженно.
– Такой образ действий для меня невозможен, Мэвис, – ответил я холодно. – Князь Риманес – мой лучший друг, какого никогда ни у кого не было. И его преданность мне подверглась суровому испытанию, которое большинство мужчин не выдержали бы. Я еще не все вам рассказал.
В нескольких словах я описал сцену между моей женой и Лусио в музыкальной галерее Уиллоусмира, свидетелем которой стал. Мэвис слушала с видимым усилием и в конце, откинув со лба спутавшиеся волосы, тяжело вздохнула.
– Простите, но это не меняет моего убеждения! – сказала она. – Я считаю вашего лучшего друга вашим злейшим врагом. И мне кажется, вы не осознаете истинного значения этого ужасного бедствия – смерти вашей жены. Нельзя ли попросить вас оставить меня сейчас? Письмо леди Сибил ужасно на меня подействовало, и я не могу больше о нем говорить… Лучше бы я его не читала… – У нее вырвалось чуть слышное подавленное рыдание.
Понимая, как она расстроена, я взял листки из ее рук и сказал полушутливым тоном:
– Так вы не предложите эпитафию для памятника моей жене?
Мэвис повернулась ко мне с величественным и укоризненным видом.
– Да, предложу, – ответила она тихим негодующим голосом. – Напишите так: «От безжалостной руки – разбитому сердцу!» Это подойдет и мертвой девочке, и вам, живому человеку!
Подол ее платья скользнул по моим ногам: она прошла мимо и исчезла.
Ошеломленный этим внезапным гневом и столь же внезапным уходом, я продолжал стоять как вкопанный. Сенбернар поднялся с коврика у камина и сердито поглядел на меня, очевидно желая, чтобы я удалился. Афина Паллада смотрела, как обычно, с безграничным презрением. Всё в этом тихом кабинете, казалось, молча выпроваживало меня, как нежеланного гостя. Я с тоской озирался в комнате, как усталый изгнанник смотрит на мирный сад, куда он тщетно желал бы войти.
– Как же она похожа на всех женщин, – произнес я вполголоса. – Она винит меня в безжалостности и забывает, что грешницей была Сибил, а не я! Сколь ни велика вина женщины, она обычно получает определенную долю сочувствия, а мужчине достается лишь равнодушие.
Чувство одиночества охватило меня, когда я оглядывал эту мирную комнату. В воздухе витал запах лилий, оставленный, как мне показалось, самой нежной и изящной Мэвис Клэр.
– Если бы я узнал и полюбил ее раньше! – прошептал я, выходя из дома.
Но затем я вспомнил, что ненавидел Мэвис до того, как впервые увидел ее. И не только ненавидел, но клеветал на нее и искажал содержание ее произведений своим грубым пером, и делал это анонимно, из чистой злобы. Тем самым я предоставил публике величайшее доказательство ее гениальности, которое только может получить одаренная женщина, – зависть мужчины!
XXXVIII
Две недели спустя я стоял на палубе яхты Лусио «Пламя». Это великолепное судно было чудом скорости и вызывало во мне, как и во всех, кто ее видел, изумление и восхищение. Яхта управлялась с помощью электричества, и ее двигатели были настолько сложны, что секрет их мощности ставил в тупик желающих разгадать тайну механизма.
Толпа, привлеченная красотой яхты, собралась поглазеть на нее, когда та стояла у берегов Саутгемптона. Некоторые смельчаки даже приближались к ней на лодках, надеясь, что им разрешат подняться на борт ради экскурсии, но дюжие матросы, люди чужеземного и неприятного вида, давали понять, что компания зевак на борту нежелательна.
Подняв белые паруса и малиновый флаг, яхта снялась с якоря на закате того дня, когда мы с ее владельцем взошли на борт. Двигаясь совершенно бесшумно и невероятно быстро, она вскоре оставила далеко позади английский берег, ставший похожим на линию в тумане или на бледное видение давно затонувшей земли. Перед отъездом я совершил несколько донкихотских поступков: в том числе подарил лорду Элтону его бывшее
