Подарок от Гумбольдта - Сол Беллоу
Итак, я находился в номере пятизвездочного отеля, но мне казалось, будто меня забросили в открытый космос. Поминутно менялись параметры, качалась система координат, распадалась связь времени. Следовало собрать все силы и, соединив метафизику с жизнью, снова обрести устойчивость.
Допустим вместе с тем, что в конце долгого и многотрудного жизненного пути нас ожидает беспробудное забытье, необъятные пустоты смерти. Что нам остается делать? Один выход – постепенно приучать себя к забытью с таким расчетом, чтобы, умерев, мы не заметили перемены. Другой – настолько испоганить себе жизнь, что смерть покажется желанной, истинным спасением. (В этом случае большая часть человечества будет готова помочь вам.) Есть третий выход, к которому редко прибегают. Он состоит в том, чтобы дать волю самым сокровенным элементам своего существа. Если впереди у нас только забытье и небытие, значит, расхожие представления справедливы, и точка. Это было бы удивительно, поскольку расхожие представления не утоляют моей жажды правды. Можно, однако, предположить и другое – что никакого небытия после смерти нет. Я лично считал так. Вернее, надеялся, что небытие не мой удел.
Такие вот мысли проносились у меня в голове, покуда Рената ворчала, что нас поселили на самом верху. Когда мы бываем с ней в Нью-Йорке, я делаю все по высшему классу. Сорю деньгами налево и направо, как старатель с Клондайка. Урбанович имеет основания утверждать, что я старый развратник, который разбазаривает свое состояние, не желая, чтобы оно попало в чужие руки. Деньги-то мои, что хочу, то и делаю. Но странная вещь: сколько почти незнакомых людей претендовали на них. Взять того же Пинскера, адвоката Денизы, волосатика с галстуком яичного цвета. Мы с ним, помимо дела, и парой слов не перекинулись. Как же он запустил руку в мой карман?
– Какие еще приготовления нам нужно сделать? – спросила Рената.
– Тебе тысячи долларов на неделю в Италии хватит?
– Чарли, ты бы слышал, что о тебе говорят в Чикаго. Это, конечно, Дениза старается. Она даже девчонок против тебя настраивает. Мама кругом слышит, что ты невыносим. А со своими знакомыми ты прикидываешься таким милым и добрым… Послушай, может, побалуемся по-быстрому? Даже раздеваться до конца не будем. Я знаю, ты иногда так любишь.
Чтобы облегчить доступ к телу, Рената стянула трусики, расстегнула бюстгальтер и села на край кровати, прелестная в своей полноте и наготе. Лицо у нее было бледное, глаза благочестиво устремились к небесам. Я приспустил штаны.
– Давай утешимся перед разлукой, – проговорила Рената. – Пусть будет что вспомнить.
Позади нас на ночном столике тревожно зазвонил телефон. Кто-то хотел поговорить со мной. Не знаю, что началось прежде – звонки или мои толчки.
– Беспокоят в самый ответственный момент, – рассмеялась Рената. – Пойди послушай. Все равно праздник испорчен. Вдобавок у тебя озабоченный вид – о дочках думаешь?
Я взял трубку и услышал голос Текстера.
– Я внизу, в холле. Ты не занят? Спустись в Пальмовый зал. У меня для тебя важные новости.
– Продолжение следует, – пошутила Рената.
Мы оделись и спустились вниз. Я поначалу даже не узнал Текстера. На нем был новый наряд: широкополая шляпа, вельветовые штаны заправлены в ковбойские сапоги.
– В чем дело? – спросил я.
– Хорошие новости. Я только что подписал договор на книгу о восточных диктаторах – Каддафи, Амине и прочих. Кроме того, мы можем подписать еще один договор – сегодня же, немедленно. По-моему, игра стоит свеч… Да, чуть не забыл. Одна дама тоже пыталась дозвониться тебе по внутреннему телефону. То ли вдова поэта Флейшера, то ли его разведенная жена, не знаю.
– Кэтлин? Где она? Куда ушла?
– Я сказал, что у нас с тобой неотложный разговор, и она согласилась прийти через часок в Пальмовый зал. А пока прогуляется по магазинам.
– Зачем ты это сделал? Зачем отослал ее?
– Не кипятись. Я устраиваю сегодня вечеринку на «Франции», забыл? У меня мало времени.
– Для этого и нарядились ковбоем? – спросила Рената.
– Я подумал, что неплохо выглядеть настоящим американцем, парнем из глубинки, у которого нет ничего общего с либералами на Восточном побережье.
– Ты делаешь вид, что принимаешь всерьез этих правителей из «третьего мира». А потом опишешь их как вульгарных владык и вояк, недоумков и преступников, – сказал я.
– Не так все просто, – возразил Текстер. – Дело обстоит куда серьезнее. Я хочу показать их не кровожадными демагогами и воинственными шутами, но вождями, бросившими вызов Западу. Хочу рассказать об их разочаровании западной цивилизацией, зациклившейся на технологии и торгашестве. Я проанализирую кризис истинных ценностей…
– Брось, Текстер, не морочь мне голову. Не касайся истинных ценностей. Послушай моего совета. Прежде всего не выпячивай себя, когда будешь брать интервью, и не задавай трудных вопросов. И второе: не вздумай состязаться с ними в азартных играх. Если вздумаешь сыграть с ними в триктрак, бридж или пинг-понг, из дворца вынесут хладный труп… Моего друга не узнаешь по-настоящему, – продолжал я, обращаясь к Ренате, – пока не увидишь его с кием в руке, с ракеткой или клюшкой для гольфа. Из кожи вон лезет – лишь бы выиграть, даже мошенничает. От него не жди пощады… И большой аванс тебе дали?
Текстер, конечно, ждал этого вопроса.
– Сравнительно неплохой. Но в Калифорнии нашлось несколько нахалов, возбудивших против меня дела о неуплате долгов. Поэтому мои адвокаты посоветовали мне не брать аванс целиком, а получать частями. Мне перечисляют пять сотен каждый месяц.
В Пальмовом зале было тихо. Музыканты ушли на перерыв. Рената гладила под столом мое колено. Потом взяла мою ногу, сняв ботинок, положила себе на колени и начала поглаживать ступню и подъем. Через минуту я почувствовал, что она направляет мою ногу себе в промежность. Возбуждала меня собой или себя моей ногой. Рената проделывала это и прежде, если компания за столом была скучной и общий разговор не интересовал ее. Расширяющееся
